Железная Игра
Глава 1. ОЛИМПИЙСКАЯ КУПЕЛЬ
· Огонь и лед борьбы
· Возвращение из небытия
· Ось от кареты императрицы Елизаветы
· Я выбрал трудный путь
· «Если наше будущее мы желаем видеть победоносным»
За кулисами столько народа, что порой кажется, будто попал в переполненный трамвай. Разноязыкая речь сливается в монотонный гул. Приподнявшись на носках, смотрю поверх голов. Судьи в белых рубашках столпились у стола апелляционного жюри и толкуют о своем. Битком набитый зал разгоряченно шумит.
А я остываю. Катастрофически остываю. Так нельзя. Поворачиваюсь и иду к разминочному помосту. Шероховатые ладони привычно соединяются с насечкой грифа. Штанга на груди. Жму раз, жму два, жму три. Эх, так бы пожать ту, соревновательную, при виде которой по телу невольно пробегает судорожный озноб.
Судейской дискуссии, кажется, не будет конца. Случайно ли именно перед моим подходом К. Эмрич подал протест? Может быть, может быть. Но американские тренеры Терпак и Гофман в мгновение ока ухватились за эту возможность испробовать нас на излом и выжимают из ситуации все, что она может дать.
Остываю. Снова берусь за гриф. Соревнования застопорились чуть ли не час назад, а судьи все не могут .ничего решить. Таскаю, таскаю железо... Как бы не переборщить. Останавливаюсь, смахиваю со лба горячую испарину и, ругаясь про себя, делаю вид, что равнодушно и покорно жду.
Идут Олимпийские игры. На дворе 1952 год. Хельсинки бурлят. Впервые выступая на всемирном спортивном форуме, советская команда мощно теснит американцев с давно обжитых ими олимпийских высот. Те обороняются на одних участках, наступают на других. На игровых площадках, на водных и беговых дорожках, на рингах и борцовских коврах, в секторах и на снарядах идет невиданный поединок: воля против воли, сила против силы, быстрота против быстроты... И у нас, в зале "Мессухали-2", отданном "железной игре", раздаются сдавленные крики, надтреснутым колоколом набатит штанга, мышцы натягиваются так, что кажется, еще немного - и пополам.
У американцев уже есть две золотые медали. Столько же и у нас. Вернее сказать, у нашей команды, потому что нам с Трофимом Ломакиным еще предстоит вести бой, и чем он закончится - бог весть. Волнуюсь. Жду. Журналисты, хищно покусывая перья, тоже ждут своего - сенсаций. Десятки объективов караулят каждое твое движение и с одинаковым удовольствием запечатлеют как достижение, так и провал. Достижений пока нет. Провала тоже, но я на самом краю. Я у черты. Штанга... Кроме этого противника, у меня есть еще и другой. Личный. Непонятный. Опасный. Как поручик Киже, лица и фигуры не имеет. Когда мне тяжелее всего, он, внезапно подкравшись, наваливается на меня, виснет на штанге, ночью наливает глаза.
Его невидимое присутствие я почувствовал, когда в жиме выполнял первый подход. Эх и хорошо же я начинал! Спокойно. Основательно. Штанга на груди. Как и полагается, делаю двухсекундную паузу. Уверен в себе, как подъемный кран. Сейчас раздастся хлопок - сигнал начинать упражнение, и стальной снаряд привычно, словно сам собой, всплывет над головой. Но сигнала нет. Черт возьми, чего ждет судья?! Вес привычный, но я не собираюсь вечно держать его на груди. Секунды - и третья, четвертая, пятая... уже не звенят в ушах, а гремят, как барабан. Пятая, шестая... Они рушатся на меня, как обвал. Мне трудно устоять. Когда я уже на грани отчаяния, вот он, раздался долгожданный хлопок.
Надо бороться. Начинаю жать и с ужасом чувствую, как первыми предвестниками беды плывут перед глазами туманные круги. Но штанга уже взяла разгон. Сознание мутится, но руки привычно довершают дела. Мне плохо. Словно через стенку доносятся слова:
- Опустить!
Стальные блины лязгают о помост. Когда ухожу, меня слегка ведет в сторону. Мелькает сбоку чье-то лицо: человек улыбается, ему кажется, что я дурачусь. Часто дышу. Пришел в себя. Что называется, оклемался. Сейчас бы в самый раз ринуться в борьбу. Тут-то и случился этот незапланированный перерыв.
Испытание временем, кажется, закончилось. В исполнении диктора еле узнаю свою простую русскую фамилию. Второй подход. Начинал спокойно, а теперь тороплюсь. Штанга этого не любит. Свет тускнеет в глазах. Руки вялые, мягкие, словно без костей. Звон упавшей штанги - неудача! - действует на меня как нашатырь: дернул головой, отступаю назад.
И вот третий подход. Судья из ФРГ опять задерживает хлопок. Жду. Бешусь. История повторяется, а я бессилен что-либо предпринять. О, если б судья услышал мои безмолвные проклятия! Ему бы, наверно, стало не по себе. И снова всем своим существом чувствую приближение беды. От меня ничего не зависит. Отступать некуда. Надо бороться.
Стискиваю зубы и жму. Руки чужие. Штанга медленно двигается вверх. Она уже выше линии бровей. Успеть бы, успеть... В глазах плывут, ширятся, пересекаются туманные круги. Меня нет. Осталось только усилие, острое и резкое, как боль. Мрак, словно чернила, заливает глаза. Успеть бы... Еще хоть один миг!
Последнее ощущение: зал становится торчком, валится на борт, словно гибнущий корабль. Сотни людей крутят немыслимую мертвую петлю. Потом ничего.
Темнота.
Медленно возвращаюсь к свету из небытия. В ушах возникает многоголосый крик. Ко мне кто-то бежит. Сам я лежу на помосте и держусь за гриф. Мышцы трепещут в судорогах. Сознание ушло, но руки как схватили штангу, так и не захотели отпускать.
Я пытаюсь отлепиться от грифа. Не получается. Пальцы окостенели. Не слушаются. Наконец отпускаю хват. С помощью товарищей - они подхватывают меня под руки - шатающейся походкой ухожу за кулисы. Только там окончательно прихожу в себя.
Худо, ох как худо! Не поднял вес. Да еще отключился на глазах у всех. Боксеры, которых свирепый удар бросает в глубокий нокаут, и те, наверно, чувствуют себя веселей. Неужели так будет всегда! Неужели и в следующем подходе обрушится на меня эта напасть?!
* * *
Когда это началось? Может быть, в Одессе? В 1946 году? Я был тогда водолазом и в свободное время часто наведывался на пирс, возле которого швартовались наши соседи - "морские охотники". Где-то в уголке памяти остался у меня друг юности - пудовичок, с которым немало я баловался в родных Тетюшах, маленьком городке на высоком правом берегу Волги. Всем своим существом запомнил я восхитительный гул усталых мышц, прекрасное чувство силы, пружинную готовность к действию в любой миг. На флоте мне пошел двадцатый год. Как было устоять, когда за плечами такое славное атлетическое прошлое. Но зачем жить прошлым, если рядом на пирсе лежит "штанга" и, значит, можно показать, что и ты не хуже людей.
Штанга была не настоящей, а так - "ось от кареты императрицы Елизаветы", а уж если быть совсем точным, то не от кареты, а от обыкновенной вагонетки. Братва, те, кто поздоровей, иногда подходили к ней и пытались поднять. Получалось не у всех. На "штангу" поглядывали с уважением, как на живое существо.
Чаще всего брался за нее матрос по имени Семен. Когда он решал поразмяться, все почтительно расступались, невольно любуясь статной, бугристой от мышц фигурой силача. Потуже подтянув пояс, Семен делал глубокий вдох, и корабль, по матросскому обычаю выколотый на его груди, при этом словно всплывал на гребень волны. Вскинув штангу на грудь, Семен без видимого напряжения выжимал ее несколько раз.
Однажды, вдоволь насмотревшись на силача, я дождался, пока он уйдет, и решился попробовать свои силы. Водолазы всегда слыли на флоте за сильных ребят. Да к тому же был у меня за плечами пудовичок. Короче говоря, я надеялся, что благополучно одолею новый для меня снаряд.
- Братва, можно попробовать?
- Валяй!
Я с натугой воздвиг штангу на грудь, с быстрой тревогой ощутив, что такой тяжести еще никогда не знал. Но, как говорится, взялся за гуж... Поднатужился и поднял. Только почувствовал, что словно промелькнула перед глазами легкая тень. Впрочем, заниматься самоанализом я тогда склонен не был.
- Ух, тяжела!
В ответ раздался дружный смех.
- Чего ты хочешь! - Дружки весело хлопали меня по плечам. - Он чемпион Черноморского флота.
А ты кто?
От этого сообщения ко мне сразу вернулся изначальный кураж. В свои неполные двадцать лет я был полон оптимизма и тотчас решил, что должен непременно догнать наших признанных силачей.
Теперь, как только выпадала свободная минутка, я направлялся на пирс. Ось приятно холодила ладони. Мышцы привычно, как отлаженный механизм, выполняли работу и приятно гудели, когда вечером я ложился спать. Так, незаметно для себя, сначала неторопливым шагом, потом рысцой, а разогнавшись, и бегом, отправился я в погоню за своим соперником - Семеном. Вольно или невольно он стал моим лидером, и, потянувшись за ним, я устремился в путь, растянувшийся, как потом оказалось, не на один десяток лет.
Всего через месяц я уже поднимал ось столько же, сколько и Семен, - по восемь-десять раз. Когда это произошло в первый раз, радость с примесью легкого наивного тщеславия переполнила мою грудь. И тотчас подумал: "Ну а дальше что?"
У меня не было ответа на этот вопрос. К счастью, нашелся хороший товарищ и подсказал ответ.
Друг мой, Борис Чичков, насмотревшись на мои вагонеточные тренировки, решил, что мое усердие пора направлять в иное русло. Сам он давно занимался тяжелой атлетикой в клубе "Водник" на бульваре Ришелье.
- Давай я тебя отведу в настоящую секцию! - предложил он...- Узнаешь, что такое спорт. Ну как?
Видно, лицо мое выразило сомнение (в слове "спортсмен" мне чудились претензии на исключительность, незаурядность, к которым я, простой моряк, совсем не был готов), потому что Борис вдруг принялся горячо убеждать меня в том, что без техники, без настоящего тренинга далеко не уйдешь. Я и сам был того же мнения, давно мечтал о настоящем тренере, но гожусь ли, подойду ли - вот в чем вопрос.
- Посмотреть бы сначала!
- Завтра и посмотришь, - сказал Борис. - Договорились?
В тот день моя бляха с якорем сверкала, как никогда. Клеши были острей, чем меч. Но я вновь и вновь осматривался, не найдется ли какой изъян.
- Хорош, - заключил Борис. - Пошли.
-: А примут? - в последний раз усомнился я.
- Положись на меня. - В голосе друга звучала каменная уверенность. В зале шла работа. Тренер ленивой, развалистой походкой, по которой тяжелоатлета узнаешь из тысяч людей, расхаживал вдоль помоста и словно наслаждался грохотом, который свежему человеку показался бы невыносимым.
Присев на шведскую скамейку, я поначалу скромно изображал фигуру молчания, но, заметив, что до меня никому особого дела нет, начал прикидывать: намного ли штанга на помосте весит больше, чем наша добрая матросская ось. Чем больше смотрел, тем больше во мне просыпался интерес: "Подниму ли?"
Иные ребята и ростом были пониже, и весом поменьше. Как ни суди, по всем статьям выходило, что не должен я им уступить. Осмелев, я дождался, пока тренер Валентин Лебеденко очутился возле меня, и возник перед ним как лист перед травой:
- Разрешите, я попробую поднять. - А ты когда-нибудь брался за штангу?
- За настоящую не брался. Поднимал ось от вагонетки. - Кажется, я покраснел.
- Тогда не надо, - сказал он, окидывая меня внимательным взглядом. - Это большой для тебя вес:
90 килограммов. Ни к чему.
- Я только попробую. Ну разрешите! Один разок! - Ну давай, толкай, если невтерпеж. Тренировка остановилась. Все с любопытством уставились на матроса, который с неумелой поспешностью, как был в клешах и форменке, одну бескозырку только и снял, выскочил на помост и с трудом взвалил штангу на грудь. Толкнул вверх, но снаряд лишь слегка подпрыгнул и упал обратно. Новый толчок, и снова лишь насмешливо звякнули "блины".
Я занервничал. Покосился на штангу, лежащую у ног, на ребят. Выпросил еще одну попытку. И снова неудача. Штанга лишь дернулась в моих руках, точно на кочку наехала, не вверх не пошла.
Стало жарко. Я уже понимал, что пора остановиться, но остановиться не мог. Видя такую горячность, Лебеденко успокаивающе положил мне руку на плечо:
- Хватит, хватит! Вижу - сила есть. Надо тренироваться. Тогда будешь поднимать.
- Но я должен ее поднять.
- Как-нибудь потом.
- Последний раз, честное слово!
- Настырный ты, морячок! Ну да ладно. Давай! Уговорил!
Никто больше не тренировался. Все смотрели на меня. Показалось даже, что "болели".
- Давай, морячок, не дрейфь!
Я положил гриф на грудь, коротко вздохнул и, весь растворяясь в неимоверном усилии (тело завибрировало, как тугая струна), толкнул. Еще не веря, постоял секунду, держа снаряд над головой. Потом штанга вроде как сама собой грохнулась на помост, а я сделал неверный шаг в сторону, и словно большая птица махнула перед глазами вороненым крылом. Поплыли, закачались перед глазами лица ребят, но через несколько секунд ясность вернулась, а с нею и радость от того, что я таки одолел первые в своей жизни девяносто килограммов. Если бы шутки ради кто-нибудь догадался поднести мне цветы, я бы их принял как должное. В экипаж я возвращался в полном блаженстве. Как если бы победителем ехал домой с Олимпийских игр. Солнце казалось ярче, небо синей, люди милей.
Пусть не удивляется читатель, что радость моя возникла по столь ничтожному поводу. Не во мне дело. Дело в спорте. А спорт щедр. Щедр на все, в том числе и на радость. Чтобы почувствовать это, необязательно достигать олимпийских или мировых вершин. Вы идете вперед, вы одерживаете маленькие победы - ну хотя бы над собой, - и это постоянно питает ваш оптимизм, снова и снова зовет в путь. Пережив одну радость, оставив ее позади, вы уже начинаете подумывать о новых победах, о новой трудной борьбе.
В компании знаменитых гимнастов, исполнителей уникальных трюков, подчас услышишь о том, как кто-нибудь из них впервые сделал какую-нибудь старенькую, простенькую, заурядную "склепку". А боксеры, особенно если они из одного клуба, вдруг примутся вспоминать о давних- предавних "открытых рингах", о хитром рыжем Ваське, о его повадках и школьных делах, хотя Васька, вполне вероятно, так до третьего разряда и не дотянул. И все же Васька сделал большое дело. Он стал частью биографии большого спортсмена. И не просто частью, а неотъемлемой частью. Почему? Да потому, что дорога в сто тысяч лье начинается - с чего? С первого шага! А он, Васька, быть может, и есть этот первый шаг. Так как же можно его забыть?
И еще один очень важный факт. Спорт учит честности и труду. Он ничего не дает просто так. За каждой, даже маленькой, победой стоят тяжелые тренировки, горячий пот, преодоление своих слабостей и силы соперников. Поэтому радость спортсмена - это чистая, светлая и заслуженная радость, которую нельзя ни купить, ни продать, ни обменять. Конечно, иной раз можно победить и без особых хлопот. Но и атлеты, и болельщики в таких случаях хорошо понимают, что познали не огонь борьбы, а увидели очаг, нарисованный на стене.
Даже самый отчаянный честолюбец, давно грезящий о "золоте" олимпийской пробы, наверно, отнюдь не утолит жажды, если однажды случайно найдет под ногами оброненную кем-то олимпийскую медаль. Спорт - это не рулетка, не лотерея, не игра случая, хотя иной раз со стороны и кажется, что все обстоит именно так, а работа воли и духа, а если уж и игра, то особая, железная, где одной готовностью рисковать ничего не возьмешь, где везет тому, кто упорством, умом, трудом, умением - сам себя везет. . .
Спорт - это отличная школа жизни, с железным, но справедливым режимом, с единственными в мире экзаменаторами, которых никакой шпаргалкой и подсказкой не проведешь. И тот, кто успешно выдержал экзамен, для кого любое соперничество, любое честолюбие, любое стремление к успеху немыслимо вне честности и работы, тот может смело идти в жизнь.
Тогда, больше тридцати лет назад, я не думал об этом. Я просто радовался.
Нашу секцию вскоре принял новый тренер - мастер спорта Александр Давыдович Волошин. К тому времени я уже немного освоился с обстановкой, стал поначалу робко задумываться над истоками техники. К моему счастью, Волошин обладал своими собственными взглядами на методику тренировок, и его наставления дали первый толчок моим собственным мыслям на этот счет. Вернее, не мыслям, а догадкам. Конечно, от одних догадок пользы мало. Но ведь я не просто гадал. Свои догадки я старался поднять на ступень выше, сделать умозаключением, а для этого их нужно было либо опровергнуть, либо доказать. Вот и лез я в книги, лез за объяснениями к тренеру, спорил с товарищами, приглядывался к самым опытным из них.
После трех месяцев тренировок (было это в 1946 году) я вдруг узнал, что поеду на первенство Черноморского флота в Севастополь. Сутки, остававшиеся до соревнований, меня трепала форменная лихорадка (не мог спать, не мог ни на чем сосредоточиться, с волнением думал о том, как буду выступать). Неизвестное дотоле переживание - говоря языком спортсменов, "мандраж" - так меня вымотало, что я мечтал лишь об одном: скорей бы на помост.
Я выступал тогда в полусреднем весе - до 75 килограммов. Соревнования проводились не в зале, а прямо у моря, на пирсе. Быть может, это и помогло мне прийти в себя. Ведь я начал с пирса. Так что обстановка соревнований - причальная стенка, блики на волнах, колышущиеся на ветру ленточки и матросские воротники - показалась мне родной. Пирс... Корабли уходят от него в море, в долгое плавание. Я же от пирса ушел в спорт, в "большую железную игру" и плаваю в этом море - в должности атлета, тренера, педагога, ученого - вот уже четвертый десяток лет. Спасибо тебе, пирс!
Я был здесь своим братом, родным. Бросишь взгляд в сторону и видишь руины, не до конца еще расчищенные развалины, закопченные стены, порванное и скрученное железо. А сколько вокруг участников войны, видевших смерть и кровь, хоронивших друзей! Вся обстановка, окружавшая соревнования, еще напоминала о боях, о страданиях, о пролетевшей грозе, и только на лицах людей ничего не осталось от войны. Я видел на них лишь радость жизни, доброжелательность и интерес. Чуть дрогнут руки, чуть колыхнется штанга, и уже раздается громкий дружный крик:
- Держи, Аркаша, держи!
Ну как тут не удержать! Я был в ударе. Выжал 85 килограммов, вырвал 90 и толкнул 115. Были моменты, когда облака черного тумана начинали раскручиваться в глазах, мутили сознание, но все обошлось.
Я победил, набрав в сумме троеборья 290 килограммов.
Почти на пуд - 15 килограммов - перекрыл свой лучший тренировочный результат.
Чемпион Черноморского флота! С непривычки было как-то странно прилагать к себе эти слова. К тому же, чемпионом я стал не простым, а абсолютным. Короче говоря, я прилагал титанические усилия, чтобы не показать окружающим, какая меня обуревает радость.
В спортивном мире почему-то так повелось: при любой победе сохранять невозмутимость и. делать вид, что иначе и не могло быть.
От Севастополя до Одессы не бог весть какая даль.
Не успел я толком пережить свою победу, как вторая волна счастья нахлынула на меня и понесла. Конечно, я знал, что ребята нашего экипажа будут "болеть" за меня, наверно, поздравят, пожмут руку. Но я никогда не надеялся на такую бурю чувств, какую вызвал мой маленький успех. Никто не ожидал (в том числе и я сам), что всего через три месяца тренировок мне удастся победить. Тем больший был эффект. На лицах я прочел такую неподдельную радость, их объятия, рукопожатия, хлопки по плечам были так сильны, что сначала я даже растерялся. Неужели это из-за меня загорелся такой сыр-бор!
И тут я сделал еще одно маленькое открытие: если победа добыта в честной борьбе, всегда найдутся люди, которые охотно разделят твою радость. И от этого ты сам станешь счастлив вдвойне и втройне, потому что, как говорил американский писатель Д. Холлэнд, "разделенная радость возрастает".
В 1949 году вышел срок моей службы. Кем быть? К тому времени я стал мастером спорта, меня приглашали выступать за клубы разных городов, но тяжелая атлетика, которую я полюбил всей душой, все же не лишала меня понимания того, что необходимо учиться: в первую очередь кончить десятилетку, а потом постараться поступить в институт.
Кстати сказать, в жизни многих спортсменов - это один из самых ключевых моментов. Уже достигнуты первые успехи, на очереди следующие, любой тренер не прочь взять под свое крыло, и вдруг учиться!
Спорт - это как любовь. Учеба чаще всего осознанная необходимость. Прибавьте сюда молодость, не склонную заглядывать далеко вперед, и сюжет готов.
Каждый мускул, каждый твой час живет и дышит предвкушением грядущей борьбы. Ты веришь: победной борьбы. Но чтобы побеждать, надо готовиться. Надо тренироваться. Нужно отдавать спорту все, что у тебя есть.
Но, с другой стороны, и учебу побоку тоже пускать нельзя. Без крепких знаний, без специальности в наше время не проживешь. Как же быть? Раздумья, сомнения, метания...
И тут к "подающему надежды" подкатывается этакий змей- искуситель в образе тренера или мецената и произносит примерно такую прочувствованную речь: "Чудак! О чем ты думаешь? Чего ты ждешь?! Спортивный год стоит обычных десяти. Что говорят мудрые люди? Мудрые люди говорят, что учиться никогда не поздно. Учиться ты, брат, всегда успеешь. Учение - свет, а неучение - тьма. Но пока ты на это дело плюнь. Успеется. Училища, вузы, академии как стояли на месте, так и будут стоять и через год, и через два, и через три. А вот в спорте упустишь ты свое золотое время - не вернешь. Знаешь пословицу. "За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь"? А будешь тренироваться, глядишь, через годок поедешь на Европу, станешь чемпионом. Большим человеком станешь. Вот тогда и учись. Сейчас то ли поступишь, то ли нет, неизвестно, а; тогда институты сами за тебя драться будут. Выбирай любой. Понял? А раз понял, мотай на ус".
И "подающий надежды" в ответ кивает головой. Конечно, в одном искуситель прав: золотой возраст в спорте есть и не надо его упускать. Но ведь и в учебе, хотя это и не столь очевидно, есть своя золотая пора. Упустишь ее, растеряешь знания, отвыкнешь от этой своеобразной формы труда - учебы - и лишь потом почувствуешь, как нелегко, как натужно дается тебе то, что в юношеском возрасте получается как бы само собой.
Но дело не только в том, что в тридцать лет, когда обычно уже создана, семья, учиться нелегко. Нелегко, но можно. И тот, кто делает это, достоин уважения.
Беда в другом. Поверив искусителям, "подающий надежды" подчас начинает рассматривать спорт как своего рода сберегательную книжку, вечный капитал, с которого потом можно будет получать недурной процент. Спортсмен готовится физически и растренировывается, как человек. Он думает, что, когда перчатки будут повешены на гвоздь, жизнь, сладкая жизнь покатится как салазки под гору, к радости и довольству, и будет так катиться всегда без особых тревог, трудов и забот. И это нечистое намерение - пока молод и силен растолкать всех, чтобы потом свадебным генералом быть повсюду "во первых рядах", - опаснее всего. Оно бесчестно. Оно аморально. Оно разъедает душу, как ржа разъедает металл.
И опасно. Прежде всего для тех, кто надеется так жить. Дело не только в том, что претендентов тысячи, а место на высшей ступени пьедестала почета одно.
Даже кончая спортивную карьеру чемпионом, обладателем громких званий и наград, иной атлет приходит в обычную "штатскую" жизнь зеленым, неоперившимся новичком. С запросами, но без знаний, с гонором, но без внутренней силы, за которую можно было бы его уважать. Как говорится, куча амбиции и никакой амуниции.
Бывает, помогут устроиться на хорошую работу - провалит, начнет учиться - бросит. В спорте был атлетом, а в обычной жизни оказался безвольным слабаком.
Спорт есть спорт, а жизнь есть жизнь. Не нужно стараться одно устраивать за счет другого. Как хорошо, что у меня хватило ума это понять. Я выбрал себе трудный путь - и учиться и выступать, - но с тех пор ни разу об этом не пожалел.
Итак, с билетом в кармане я последний раз окинул глазами бухту, корабли, пирс, к которому я теперь, наверно, никогда не вернусь. Прощай, Севастополь, прощайте, друзья! Прощай, флот!
Забросив свой тощий "сидор" на полку, я сел у окна, и навстречу мне побежала моя новая жизнь.
Десятилетку мне помешала закончить война, и ближайший год мне предстоит ходить в школу рабочей молодежи, в десятый класс. Я направлялся в Свердловск. В Доме офицеров Уральского военного округа меня ждала секция, которую я буду тренировать. Тем и заработаю себе на хлеб.
Жил я, мягко сказать, без особого комфорта. В сыром помещении снимал полуподвальную комнатку, где, впрочем, мне доводилось только ночевать, потому что почти все время занимала учеба и "железная игра".
Война еще давала о себе знать дороговизной, нехваткой товаров и продовольствия. Жить приходилось по спартански. По молодости лет хотелось приодеться, но возможности не позволяли, и я долго, пока не протер до дыр, донашивал свою флотскую одежонку - память о юности, о флоте и о войне.
Меня не угнетала моя жизнь. Я видел худшее. В общем, я считал, что все идет нормально. Главное - учиться и тренироваться, идти вперед.
Матери, Прасковье Александровне, после смерти отца было трудно жить одной, и я привез ее к себе. Мать привезла единственное наследство, оставшееся после отца, - костюм. Я надевал его только по праздникам, и он послужил мне несколько лет.
Собственно говоря, в широком смысле жил я не в своем подвале, а в зале штанги. Как забыть мне тренировки тех давних лет! Запах пота, блеск и лязг "блинов", лоснящиеся, разгоряченные тела ребят...
Однажды мой приятель, мастер спорта Миша Блехер, с таинственным видом отозвал меня в сторону и сказал:
- Слушай, у меня есть такая девочка, просто загляденье. Между прочим, играет в баскетбол. Хочешь, познакомлю?
- Можно! - сказал я.
И девочка пришла. После первых слов я вдруг почувствовал, что язык отказывается мне повиноваться, и надолго замолчал. Нужно было как-то спасать положение, что-то говорить, но я лишь краснел, тяжело переминался с ноги на ногу, как медведь, и... молчал. К счастью, Мишка быстро нашел выход. - Аркадий, - сказал он, - Эльвина вот играет в баскетбол. Хочет развить силу, но не знает как. Ты бы вот, в порядке шефства, просветил ее на этот счет.
Я наконец немного ожил. Начал рассказывать о методах развития силы, показывать упражнения, предложил ей попробовать кое-что самой. Видя мое усердие, ребята понимающе перемигивались и усмехались, но мне было уже не до них.
Мои советы, видимо, благотворно сказались на игре. Девушка вскоре пришла опять. Прошло совсем немного времени, и она стала моей женой. Из полуподвала мы с ней перебрались... в кабинет врача. Нет, на здоровье мы не жаловались. Просто спортклуб предоставил нам для жилья комнатку площадью метров двенадцать - бывший врачебный кабинет. Конечно, ни кухни, ни ванны, никаких удобств не было и в помине. Двери из комнаты открывались прямо в коридор, по которому то туда, то сюда постоянно сновали спортсмены. Но я не смущался. Нет худа без добра. Столовая близко. Тренировочный зал под боком. Только знай себе тренируйся, не ленись. И я тренировался всласть.
В семь часов хрипло звонил будильник, и, стряхивая с себя остатки сна, я принимался за гимнастику. В прохладном зале меня встречала тишина. Я с удовольствием проделывал упражнения, скручивал и ломал свое тело, разминал суставы, иногда, загоревшись, хватал штангу, начинал жать и толкать, но стрелка часов охлаждала мой пыл, напоминая о том, что пора кончать.
Унося с собой неутоленную жажду деятельности, я покидал зал. Кое-как позавтракав, бежал в институт. Лабораторные работы, обед, занятия в библиотеке - одно цеплялось за другое, приближая меня к тому долгожданному часу, когда начиналась "железная игра".
Мы тренировались упорно и тяжело. Но только так, наверно, и могут получить удовольствие сильные и крепкие ребята.
Зал штанги служил для нас не только местом тренировок, но и клубом, где собирались свои люди, домом, в котором была прописана дружная, крепкая семья. Мы вместе справляли семейные праздники. Вместе выезжали за город. Вместе выступали на соревнованиях. И не без успеха. Команда Свердловского Дома офицеров несколько лет подряд была бессменным чемпионом России, Вооруженных Сил.
Сколько лет пролетело. А заглянет иной раз кто-нибудь из старых друзей, скажет сакраментальное "а помнишь?...", и оглянуться не успеешь, как вечер незаметно переходит в ночь, кажется, вот-вот утро заглянет в окно, а воспоминаниям не видно конца.
Один Витька чего стоил! Да простит он мне такую фамильярность. Фамилию я не хочу называть. Был в нашей секции такой мухач, неоднократный чемпион России. Ему бы в изобретатели податься, а он почему-то штангу полюбил, хотя прирожденная тяга к экспериментам не давала ему покоя и здесь.
Витька был страшным сгонщиком и, не довольствуясь общепринятыми способами уменьшать свой вес, постоянно искал в этом деле новые новаторские пути. Помню, как однажды, за два часа до взвешивания, он проглотил лошадиную дозу... слабительного и стал заинтересованно ждать, что произойдет. Увы, к глубокому его разочарованию, ничего не произошло. Вес он все же кое-как согнал. Начались соревнования. Подошла очередь нашего спортсмена, и судья вызвал его на помост.
Выступали мы в Москве, в зале "Динамо" на Цветном бульваре. Витька с достоинством поправил на плече лямку трико, окунул руки в магнезию и сделал значительное, суровое, отрешенное от мирских забот лицо, с которым знающие себе цену атлеты выходят на помост. И вдруг что-то произошло. Лицо Вити дрогнуло, на нем проступило великое замешательство, потом настоящий ужас, и, нетерпеливо оглядываясь по сторонам, он бросился назад.
"Атлет, вы куда?" - спросил удивленный судья, но его и след простыл. "На решение остаются секунды", - говорил весь его вид.
В другой раз против всех спортивных установлений Виктор решил в соревнованиях сделать ставку... на алкоголь. Он где-то вычитал, что алкоголь на короткий срок увеличивает силы человека, и на этом построил весь свой нехитрый расчет. Дескать, выпью, выйду на помост, подниму вес, а когда начнется спад, соревнования уже останутся позади.
Как я уже упоминал, наш атлет помногу сгонял вес. Не ел. Спирта он принял всего 50 граммов, но и этого количества оказалось достаточно, чтобы основательно поколебать нашего дружка. Когда Витька поднял снаряд, тот начал так его мотать и таскать по помосту, что бедный Витька, как на веревочке, бегал за штангой из одного угла помоста в другой. Ноги дрожали и заплетались. Штанга уморительно вращалась над головой. Мы с ребятами лежали, схватившись за животы, а растерянный спортсмен, угробив два подхода, лишь в третьем, назло зеленому змию, зафиксировал-таки начальный вес. Но как этот вес был далек от его честолюбивых надежд. Так еще раз было доказано, что алкоголь и спорт несовместимы. Но сколько раз потом шутки и красноречивые жесты провожали нашего друга, когда он выходил на помост.
И все же тяга к творчеству, к экспериментированию оказались сильнее неудач. Опыты продолжались. После одного из них мы прозвали Витьку Алхимиком. Вот как это произошло.
Однажды на тренировке атлет растянул мышцу и по этому поводу пошел к врачу. Так случилось, что в кабинете Витька его не застал. Увидев банки с разными лечебными снадобьями и воспользовавшись тем, что никто ему не мог помешать, наш товарищ возрадовался, сердце его взыграло. Он сразу подумал: если смешать вместе несколько лекарств, получившаяся смесь должна действовать гораздо эффективней, чем каждый отдельно взятый компонент.
Не тратя времени попусту, экспериментатор взял пустую банку, смешал в ней ихтиоловую мазь, спирт, скипидар и что-то там еще. Хорошенько взболтал. Закрыл тугой пробкой и поставил отстояться.
Услышав взрыв, перепуганные, мы бросились на звук. Витька был жив-здоров, но посмотрели бы. вы на его вид! Лицо растерянное. Глаза безумные. Взорвавшись, адская смесь раскидала во все стороны липкую полужидкую черно-желтую грязь, которая потоками стекала по Витькиному лицу в груди. Пострадал не только человек. Белые стены и потолок кабинета стали похожи на картину абстракциониста. Боже, почему нас не убил хохот, я не знаю до сих пор. А каких усилий стоило потом замять скандал! При таких-то вот обстоятельствах прозвище Алхимик и закрепилось за Витькой раз и навсегда.
В Свердловске "железная игра" познакомила меня с известным в свое время силачом, издателем, устроителем дореволюционных чемпионатов борьбы Иваном Владимировичем Лебедевым. Впрочем, это было его имя "во Христе", ну а что касается мира борьбы и силы,
прозвище дядя Ваня припечаталось к нему, как выжженное клеймо. Стоило в начале века произнести эти два слова, и у каждого русского, любившего французскую борьбу (а какой русский не любил тогда французскую борьбу!), огнем восторга и азарта зажигались глаза.
Дядя Ваня. Невысокого роста, но широкий в кости, громкоголосый, насмешливый, веселый, он появился в русском цирке, словно возникший из морских пучин дядька Черномор. Потому что появился он не один, а во главе целой дружины богатырей. Трудно поверить, но в те времена первые половины цирковых программ (заметим, неплохих программ. Русский цирк никогда не жаловался на скудость талантов) нередко превращались в своеобразный гарнир к главному блюду - борьбе. Еще шли последние номера, а уже на галерке поднимался легкий шум, и самые нетерпеливые, не в силах себя обуздать, начинали кричать:
- Давай борьбу!
- Борьбу! Борьбу! - подхватывали все новые и новые голоса.
И вот, наконец, наступал долгожданный миг. На арене появлялся не француз в штиблетах и канареечном жилете, не заморский гастролер в гамашах и шляпе канотье. Появлялся свой русский мужик, дядя Ваня, каких немало сидело вокруг, в картузе, в поддевке, в смазных сапогах. Грудь колесом. Улыбка во все лицо. Он отвешивал публике низкий поясной поклон и зычным голосом, способным сдвинуть с места гвардейский полк, командовал:
- Музыка - туш! Парад- алле!
Ревут трубы. Радостно лязгает медь. Богатырская разноплеменная дружина, играя мускулами, подкручивая усы, ловя на лету букеты цветов, тяжело рубит шаг. У мальчишек горят глаза. У дам розовеют щеки. Дрожит арена. Чаще бьются сердца.
У каждого силача своя роль. Один играет благородного и честного красавца любовника, которому вскоре из-за его доверчивости и простоты крепко достается от жирного негодяя, готового на любую подлость, лишь бы одержать верх, хотя в итоге, после того как борцовская драма подойдет к концу, справедливость, разумеется, восторжествует. Тут же таинственная "черная маска", человек-гора, страшный турок, доктор Смерть и т. д. и т. п. И у каждого своя выходка, свой трюк, своя роль.
Пожалуй, нужно говорить не столько о цирке, сколько о театре. Театре силы и борьбы. И вдохновенным режиссером в этом театре был несравненный дядя Ваня, который под видом чемпионатов создал такое действо, которое захватило полстраны.
Он умел пожить. В лучшие свои дни довольно богатый человек, дядя Ваня вместе с тем никогда не был жадным и мог отдать последний рубль, лишь бы человек занимался спортом. Спорт он любил больше всего на свете. Жизнь он доживал в маленькой комнатушке, рядом со спортзалом "Локомотив", где тренировал. Нередко прямо из зала ребята шагали в "апартаменты" к Ивану Владимировичу, где тот подкреплял их силы черными сухариками (только что кончилась война) и поил морковным чаем с сахарином.
Когда он тяжело заболел, мы установили дежурство у его постели. Дядя Ваня был очень плох. Последние две ночи я сидел рядом с ним и держал его за руку. Стены тесной комнаты были сплошь забиты книгами, альбомами, журналами. Среди них был и атлетический журнал "Геркулес" - любимое детище дяди Вани. В альбомах, куда я заглядывал, встречались фотографии Лебедева, "профессора атлетики", как его еще называли, снятого с многими известными людьми, с писателем Максимом Горьким, с художником Мясоедовым...
В минуты просветления дядя Ваня открывал глаза, и взор его, теплея, скользил по корешкам книг. В них осталось его прошлое. В них была вся его жизнь.
- "Геркулес" имел в русском атлетическом мире такой резонанс, что память об этом журнале сильных и красивых людей живет до сих пор. Еще до революции с его страниц прозвучали принадлежащие Лебедеву слова:
"Если наше будущее мы желаем видеть победоносным, то наше юное поколение должны мы воспитывать физически здоровым, мускулистым и сильным". В каждом атлете "Геркулес" хотел видеть не только сильного, но и красивого, гармонично развитого человека. Чувство
прекрасного журнал воспитывал, печатая статьи об эстетике спорта, публикуя фотоснимки античных скульптур и отлично развитых современников, таких, как, например, Степанов, получивший в 1913 году первый приз за красоту сложения.
"Развивая свои физические силы, конечно, систематически и разумно, - призывал со страниц "Геркулеса" "отец русской атлетики" доктор В. Ф. Краевский, - мы являемся родителями сильных и здоровых людей. А за это скажут нам "спасибо" все".
Замечательный был журнал. Убежден, что нам: и сёгодня нужно подобное издание. Будь моя воля, я бы, сохранил не только старое название, но и зовущий девиз, журнала, который гласил: "Каждый человек может и должен быть сильным".
В 1950 году жизнь моя, прежде такая размеренная и спокойная, вступила в полосу перемен. В том году на соревнованиях в Харькове с мировым рекордом в рывке я стал чемпионом страны. Моя маленькая семья ждала прибавления. Одним еще куда ни шло, но с грудным ребенком ютиться в неприспособленном для жилья закутке... Я искал выхода, но никак не мог найти. В этот трудный момент меня начали звать в Киев, обещали там комнату, и я совсем было согласился, как вдруг...
Я получил приглашение прибыть к Маршалу Советского Союза Г. К. Жукову, который в то время командовал Уральским военным округом. С огромным волнением ступил я в его кабинет на ковровую дорожку, на другом конце которой за массивным письменным столом сидел Георгий Константинович. Сбоку стоял столик с теснящимися на нем телефонами. Увидев меня, Жуков встал, подал руку, пригласил сесть. Сам он вернулся за свой стол, я присел за маленький приставной.
Георгий Константинович поздравил меня с званием чемпиона страны, спросил, большая ли была конкуренция, как я тренировался, чтобы победить. Поначалу я волновался (Жуков слыл человеком строгим и непростым), но: он говорил со мной так мягко и доверительно, что волнение незаметно для меня самого прошло.
От тяжелой атлетики маршал перешел к другим видам спорта, называл фамилии спортсменов, вспоминал запомнившиеся ему моменты соревнований. Я с удивлением обнаружил, что Георгий Константинович хорошо разбирается в спортивном мире и судит о нем отнюдь не как дилетант. Особенно охотно говорил он о футбольных делах, о лыжном и конькобежном спорте, о лошадях. Да простится мне каламбур, лошади были его коньком.
Когда Георгий Константинович начал свою службу в армии, лошадь занимала в ней такое же место, какое сегодня занимает автомобиль. Можно только гадать, сколько тысяч верст проскакал Жуков в седле. Потом пришла другая эпоха - эпоха моторизации, но любовь к благородному животному осталась навсегда.
Знал я и то, что маршал любил лыжные прогулки и не раз прокладывал в окрестностях Свердловска свою лыжню. Зимой возле дома, где он жил, заливался каток, и Георгий Константинович, "обув железом острым ноги", охотно резал лед.
При всей своей загруженности он живо интересовался спортивной жизнью округа, "болел" за наших атлетов, помогал спортсменам и тренерам. Мне врезались в память его слова:
- Наша армия должна иметь сильных и здоровых солдат и офицеров. Ты, Аркадий, являешься одним из лучших образцов. Очень за тебя рад.
Я не вправе делать обобщений, но Георгий Константинович запомнился мне мягким и обходительным. К этому человеку я всегда питал и питаю огромное уважение. В конце беседы он сказал:
- Мне доложили о твоих трудностях с жильем. Думаю, в Киев тебе собираться не надо. Даю слово, что вопрос с квартирой мы решим. Но имей в виду, Аркадий, если уедешь, смотри, мы с тобой поссоримся.
- Товарищ маршал, - сказал я, - я остаюсь. Буду защищать спортивную честь Уральского военного округа, которым вы руководите.
Вскоре я справил новоселье в удобной квартире, где поселился с женой, матерью и родившейся вскоре дочкой.
"Работать! Учиться! Тренироваться!" - эти слова стали моим девизом на много лет вперед.