Железная Игра
Глава 4. ОТ МЕЛЬБУРНА ДО РИМА
· Цель определена
· Серия поединков с Ломакиным
· Тяжелое «золото» Олимпиады
· Критика на пороге побед
· Все дороги ведут в Рим
Вспоминая свои молодые годы, я никак не могу однозначно их оценить. Однако, если обойтись всего одним словом, лучше всего сказать, что жизнь моя была полна. Разного. Непохожего. Со знаком плюс и со знаком минус. Случались травмы, неудачи, досадные неожиданности, однако над всем этим все же преобладал оптимизм.
Страна успешно преодолевала тяжелейшие последствия войны. Менялись к лучшему и наши атлетические дела. Росло число приверженцев "железной игры". Строились и восстанавливались спортивные базы, открывались новые секции, рекорды увеличивали свой вес...
В 1947 году в связи с решением Совета Министров СССР о поощрении роста спортивного мастерства призеры чемпионатов страны впредь должны были награждаться золотыми, серебряными и бронзовыми медалями, а "авторы" всесоюзных и мировых рекордов - малыми и большими золотыми жетонами.
Случай впервые поспорить за медали объявился в мае 1950 года, когда я стал участником чемпионата страны, проходившего в Харькове. В среднем весе, где я выступал - до 82,5 килограмма, - был "прописан" великий Новак, и я с трепетом и надеждами готовился выйти с ним на один помост. О Новаке ходили легенды. Не только высокие спортивные результаты (первый советский чемпион мира, мировой рекордсмен), но и его яркая, незабываемая манера вести себя в поединке с железом неизменно приковывали к нему тысячи глаз. Впрочем, об этом Григорий Новак лучше всего рассказал сам: "Почему обо мне часто сочиняли всякое? Ну само собой популярность. Но есть и другая сторона. Я ведь всегда был немного артистом. Люди охотно шли на соревнование, зная, что будет выступать Новак. И если появлялась возможность как-то встряхнуть публику, я такой возможности не упускал. Иногда это получалось совершенно неожиданно, а все думали, что так и надо. Ну, например, на показательных выступлениях выполняю я однажды рывок. Вдруг теряю равновесие, штанга становится на попа и проламывает на сцене пол! Публика хохочет и аплодирует.
Или, помню, выступал как-то во Дворце спорта "Крылья Советов". Народу, как всегда, полно. Я в отличной спортивной форме, устанавливаю мировой рекорд в жиме - раз, в рывке - два, иду на рекорд в толчке. Судьи единогласно засчитывают вес, а я вместо
того, чтобы опустить штангу, еще раз делаю "швунг" из-за головы. Вроде как пошутил. И в это время... гриф разлетается у меня в руках! Такое бывает раз в жизни, но я не растерялся и поклонился публике. В "Советском спорте" по этому случаю написали, что Новак, мол, начал уже выступать как клоун. А я был польщен: хороший клоун не последний человек".
В тот раз в Харькове Новак из-за травмы на помост не вышел. Я выступил удачно. В рывке даже установил мировой рекорд - 132,5 килограмма и с суммой 412,5 килограмма занял первое место. Впервые поднялся на всесоюзный пьедестал почета. Впервые ощутил в своих ладонях золотую медаль. Радость буквально захлестывала меня.
В этом же году я стал и чемпионом Европы. Увы, радость от этого была с печалью пополам. Ведь одновременно в Париже проходил чемпионат мира, а он особых лавров нам не принес.
Странное чувство оставил у меня этот чемпионат. Проходил он в знаменитом дворце Шайо, где в 1946 году впервые собралась Организация Объединенных Наций.
К тому времени на помост уже накатывалась новая послевоенная волна богатырей - Н. Саксонов, И. Удодов, Ю. Дуганов, В. Пивень, А. Медведев и др. Из чемпионов-ветеранов сильнейший нажим молодых с успехом отражал, пожалуй, лишь один Новак. Так что сильные люди у нас имелись. Однако по стечению обстоятельств ни Новак, ни Удодов на соревнования приехать не смогли. К тому же в последний момент заболел Юрий Дуганов. И по воле судьбы основную тяжесть борьбы пришлось брать на свои плечи атлетам, чья спортивная молодость проходила еще в довоенные годы, казавшиеся теперь далекой стариной. Ведь тогдашнее настоящее от прошлого отделяли не просто годы, а 1418 бесконечных дней войны. Кто знает, за сколько считать каждый такой день!
Чего греха таить, до Парижского чемпионата ключом к успеху я считал силу и только силу. Ход борьбы это мнение основательно поколебал. С самого начала все пошло наперекосяк. Чимишкяну, чтобы заменить Удодова, пришлось срочно "перекочевать" в весовую категорию до 56 килограммов. Изнемогая после сгонки веса, он тем не менее отважно сражался с иранцем Намдью и проиграл ему в троеборье всего 5 килограммов. Евгений Лопатин также не поправил наши дела, отстав от египтянина Фаяда на 10 килограммов. Наставники наши тускнели прямо на глазах.
Надеялись мы на Владимира Светилко. До последнего подхода он сохранял шансы на успех, вел равную борьбу, однако в итоге чемпионом все же стал американец Джозеф Питтман.
Организационные неурядицы еще до соревнований погрузили наших тренеров в тихую тоску. Чем быстрее "уплывали" наши шансы, тем сильнее портилось их настроение. Они словно забыли, что приехали в Париж не одни. А знаете ли, гнетущее чувство создается, когда наставники команды не могут держать себя в руках и забывают, что паника в таких случаях не личное дело, а заразная болезнь.
В категории до 75 килограммов основными соперниками Владимира Пушкарева были египтянин Эль Туни и американец Питер Джордж. И здесь фортуна отвернулась от нас.
Честно говоря, мы досадовали на Пушкарева. И вот почему. Если Эль Туни был неоднократным чемпионом мира, атлетом со сложившейся репутацией, то американец выглядел просто ходячим курьезом, он был высок и по атлетическим меркам непростительно хил. Так и подмывало подойти к нему и сказать: "Слушай, парень, если ты ищешь доктора, то это в другую дверь". Впечатление усугублялось еще и оттого, что выражение лица у Питера было таким, словно он сейчас обиженно всхлипнет и зальется горючими слезами. Но впечатление это оказалось на редкость обманчивым. У парня оказался стойкий характер бойца. Поэтому на Пушкарева досадовали мы зря. Противник ему достался не подарок. Пройдет время, и Джордж станет олимпийским чемпионом, и до 1956 года в полусреднем весе равных ему не будет. Когда его спрашивали впоследствии, что помогало ему побеждать в "железной игре", он убежденно отвечал: "Психологический настрой". Его мысли достойны того, чтобы их крепко запомнил каждый спортсмен.
"Совершенствование физической кондиции должно быть неразрывно связано с психологическим настроем, - писал П. Джордж. - Без этой гармонии вам не достичь вершины. Для того чтобы стать чемпионом, вам необходимо иметь:
1) цель
2) желание
3) уверенность в себе.
Иными словами, вы должны знать, чего вы хотите, вы должны хотеть это сделать, и вы должны верить в то, что вы можете это сделать.
...Не следует умалять свои способности! Психологи считают, что большинство людей потому и не достигают в жизни больших высот, так как их конечные цели слишком малы. Такие люди используют лишь часть своего потенциала, даже не сознавая и не подозревая о тех ресурсах, которыми они располагают. Однако не мечтайте о звездах, не побывав предварительно на Луне. Не ставьте перед собой невыполнимых задач. Неудачи лишь ослабят веру в себя и сделают вас нерешительным.
Другим немаловажным фактором для атлета является желание. Страстная любовь к спорту, горячий энтузиазм - качества, помогающие спортсмену стать чемпионом. Энтузиазм более присущ молодым. Возможно, это объясняется тем, что молодые настроены менее скептически к своим возможностям, чем их взрослые товарищи. Закат чемпиона начинается тогда, когда спортсмен уже не ощущает радости победы в той степени, в какой это было в первый раз. И первое, что "сдает", - не ноги спортсмена, не спина или руки, это его психика.
Желание - это движущая сила, помогающая спортсмену достичь вершин, помогающая, преодолеть трудности и стойко переносить поражения. Желание порождает энтузиазм, без которого невозможен рост. Желание - это качество, которое можно развить и усилить. Степень его развития должна быть решающим фактором. Вне всякого сомнения, ваше желание выше среднего уровня. Тот факт, что вы читаете эту страницу, доказывает это.
Любое человеческое деяние от постройки пирамид до прилунения ракеты начиналось с мечты.
Когда нужно думать о цели? Лучшее время перед сном, когда тело расслаблено и мозг отдыхает. Некоторые предпочитают думать, слушая музыку или принимая душ. Уверяю вас - мечты помогут вам стать чемпионом, если вы поверите в них. Пустая трата времени, если вы не воспринимаете их серьезно. Потенциальный чемпион тем и отличается от праздного мечтателя, что он непоколебимо верит в то, что он может и должен стать чемпионом.
Вот мы и подошли к третьему, весьма существенному элементу развития в себе психологических качеств чемпиона: твердой уверенности в себе и в своих силах.
Посмотрите на себя в зеркало. Кого вы видите, глядя на свое отражение? Видите ли вы неудачника, который постепенно теряет веру в свои силы, кляня себя за то, что был рожден под несчастливой звездой, или перед вами решительный молодой человек, твердо верящий в свои силы и отлично понимающий, что решающий фактор, определяющий успех, не фатум, а человек.
Чтобы добиться успехов в тяжелой атлетике, поставленная цель должна быть соразмерна с уверенностью в себе.
Что же нужно для того, чтобы развить в себе волю, целеустремленность? Что нужно для того, чтобы контролировать свое психическое равновесие?
В первую очередь вы должны:
1. Думать только об успехе. Думайте о том высоком результате, который вы показали сегодня, и еще больше о том, который вы покажете завтра. Помните! Ваше подсознательное мышление аккумулирует мельчайшие оттенки мысли и влияет самым существенным образом на ваш психологический настрой.
2. Постоянно напоминайте себе о том, что вы лучше, чем есть на самом деле. Постоянно твердите себе, что в вас неисчерпаемый источник силы, который вы еще не начали использовать.
3. Не разменивайтесь по мелочам.
4. Не обожествляйте чемпионов. Они обыкновенные люди и отличаются от вас лишь тем, что более разумно организуют свой тренировочный процесс.
5. Помните, что разница между чемпионом и обыкновенным штангистом не столько в величине мускулов, сколько в разнице их устремленности.
Совершенствование психологического настроя, работа по развитию воли формируют весь тот комплекс эмоционально-психической подготовленности, которая помогает атлету стать чемпионом".
Как нам тогда в Париже не хватало этого самого психологического настроя! Когда густая тень поражения легла на команду, тренеры поникли совсем. Меня же, наоборот, стала разбирать злость. Нетерпеливо ждал момента, когда помост определит кто есть кто.
Конечно, общая хандра действовала и на меня. Но по сравнению с другими ребятами я находился, можно сказать, в привилегированном положении. Во-первых, в команде я был самым неименитым. Груз громких титулов меня не обременял. В крайнем случае, некто Воробьев останется просто Воробьевым. Вот и все. Во-вторых, по свойствам своей натуры излишней впечатлительностью я не страдал. Зато задор и изрядная доля упрямства во мне присутствовали. Все это вместе взятое помогало мне не поддаваться общему настроению, ибо я почувствовал - стоит "замандражить", и сильный соперник сразу получит ощутимую фору еще до выхода на помост.
Моим главным противником был американец Стенли Станчик, чемпион мира и Олимпийских игр в Лондоне. Хотя мы и были ровесниками, его стаж занятий вдвое превосходил мой. И опыта ему было не занимать. На помосте Стенли чувствовал себя не хуже, чем в родном своем "Йорк барбел клабе".
Выступления на международной арене были мне в новинку, однако, глядя на хладнокровного Станчика, я довольно успешно спорил с ним во владении собой, храня столь же каменное равнодушие на своем лице. Ситуация складывалась не из простых. Впору было заволноваться, когда после моих подходов (я последовательно выжал 115, 120 и 122,5 килограмма), Станчик каждый раз равнодушно пропускал эти веса и сам пошел лишь на 125. Этот вес он одолел, но 130 килограммов ему уже не поддались.
Удар был крепок, но я постарался сделать вид, что все идет по расписанию, как задумано и рассчитано давным-давно.
Когда дело дошло до рывка, тактику американца я обратил против него же самого. Когда на штангу поставили 125 килограммов, я вес пропустил. Пусть рвет Станчик. Я пока подожду. Кстати сказать, мировой рекорд, который я побил в Харькове, принадлежал именно Станчику. Так что в этом движении я мог себе позволить выступать с позиции силы.
В поведении американца впервые обнаружились признаки волнения. Засуетился. Замельтешил. 130 килограммов одолел, но с большим трудом. С деланным равнодушием полюбовавшись на его усилия, я вышел и повторил свой мировой рекорд - 132,5 килограмма. Конечно, недолго было и сорваться, но, как говорится, риск - благородное дело. Разрыв был ликвидирован. Соперник больше не пытался играть со мной, пропуская веса. Наоборот. Он стал предельно осторожен. Его собственный вес был немного меньше моего, и вследствие этого Стенли выбрал самую простую и рациональную тактику - следом за мной стал поднимать те же самые веса. Мне было нелегко, но и он работал где-то на пределе своих сил. "Золото" на мгновение блеснуло мне в глаза, когда, дублируя мой удачный подход, Станчик зашатался было под 165-килограммовой штангой. Но он был крепкий боец и одолел вес.
Увы, с одинаковым результатом я остался вторым. Правда, под давлением публики судьи и мне срочно "организовали" золотую медаль. Но, как ни суди, она была вторая, а первая тогда отправилась за океан.
Последний шанс добыть "золото" оставался у нашего тяжеловеса Якова Куценко. Но и этот шанс оказался не наш. Американец Джон Дэвис был явно сильней.
Хотя в европейском зачете все шесть чемпионских званий достались нам, ни одной золотой медали чемпиона мира мы домой не привезли.
После нашего возвращения было произнесено немало недовольных речей. Однако если третье место после команды США и Египта и можно было назвать кризисом, то это был кризис роста. Сходили с помоста ветераны, а их смена еще не успела набраться опыта и сил. Конечно, не будь войны, этот процесс протекал бы куда более гладко и безболезненно. Но война резко обострила ситуацию. Ветеранам, пропустившим четыре тяжелейших года, пришлось заново набирать силу, а это задача не из легких. Догонять в спорте - проблема из проблем.
Но вместо того, чтобы устремиться вперед - спорить за медали, встречаться с сильнейшими атлетами Земли, - мы неожиданно для себя вынуждены были притормозить. На очередной чемпионат мира, в наказание что ли, нас не пустили. Между тем, по крайней мере в трех-четырех весовых категориях из семи, мы могли реально претендовать на первые места, В том далеком 1951 году советские штангисты установили 27 рекордов страны и 13 рекордов мира, и это тоже не стоило сбрасывать со счетов. Однако влиятельные "изоляционисты" заставили нас пропустить первенство мира, хотя, честно сказать, мне было горько и обидно сознавать, что Станчик, на сей раз без особых для себя хлопот, стал чемпионом с суммой 402,5 килограмма, а я, имея в том же году 405 (на тренировках 430), остался ни с чем. Отдал титул безо всякой борьбы.
Мои товарищи по команде также имели большие шансы на успех. Так, в категории до 60 килограммов Р. Чимишкян и Н. Саксонов набирали соответственно 320 и 322,5 килограмма, а чемпион мира египтянин С. Гоуда показал лишь 310. Легковесы В. Светилко и Е. Лопатин - 350 и 345, а египетский чемпион мира И. Чамс - 342,5.
Природа спорта такова, что от поражения до победы только шаг. Однако проблема эта - реакции на поражение - не снята с повестки дня и сегодня. Она лишь несколько видоизменилась. Если раньше охотно обрушивались на спортсменов и прятались от поражений за стенами собственного дома, то теперь гнев праведный больше вымещают на тренерах.
Сегодняшний спорт требует серьезных специальных знаний. Одними разгонами, волевыми решениями, готовностью при каждой неудаче менять карася на порося ничего не добьешься. Между тем подобные поползновения слишком часто примешиваются к поистине серьезной и плодотворной работе. С какой стати иные администраторы, сами подчас никогда толком не выступавшие, никого не тренировавшие и никого не подготовившие, вдруг начинают диктовать специалистам, что им нужно и чего не нужно делать, а когда происходит срыв, первые же начинают искать виновников на стороне! Бессильные предложить что-нибудь толковое, они знают лишь одно лекарство от всех болезней - менять тренеров. Меняют. Но административными потугами настоящей работы не заменить. И все начинается сначала.
Отчего проиграл? Слаба психологическая подготовка, и дело с концом. Сколько таких разговоров было на нашем веку.
Но вернемся к нашей теме.
"Каникулы" 51-го года тем для меня и обидны, что на Олимпиаде в Хельсинки (я о ней уже писал) победа, по крайней мере над Станчиком, была возможна, однако не хватило мне того драгоценного опыта, который в домашних условиях не появляется. Чтобы добыть его, требуется острое соперничество, борьба на пределе сил.
Олимпиада стала началом целой серии схваток с главным моим соперником - Трофимом Ломакиным. Правда, судьба часто разводила нас по разным весам. Но, словно капризничая, меняла свое решение и вновь и вновь ставила лицом к лицу.
Декабрь 1952 года. Сталинград. Командное первенство страны. Средний вес.
Трофим выиграл у меня 5 килограммов в жиме. Я отыгрался в рывке. Спор мы закончили с одинаковой суммой - 415 килограммов, но Ломакин, как более легкий, был назван победителем.
Так уж тогда получилось, что судьба не оставила ему легкого выбора. Либо спорить с Воробьевым в среднем весе, либо с грозным Новаком - в полутяжелом. Он выбрал меня.
Он великолепно себя чувствовал в том далеком олимпийском году. Он верил в свою непобедимость. Он был на подъеме. Он готов был бить меня вновь и вновь. Но наш одинаковый результат, кажется, его несколько отрезвил.
Мой собственный вес рос. Сгонять его становилось все трудней. И в мыслях я уже давно примеривался к следующей весовой категории - полутяжелой.
Еще не закончился неудачный для меня 1952 год, а я уже начал мечтать о следующей Олимпиаде. Я отдавал себе отчет, что первым делом на пути в Мельбурн мне нужно одолеть Ломакина. Я заранее настраивал себя на трудную, затяжную, изнурительную битву
в пути.
В 1953 году, судя по всему, мне предстояло схлестнуться с Трофимом в полутяжелом весе. Но в мае на командном первенстве страны в Таллине после взвешивания выяснилось, что произошла неожиданная "рокировка" - Трофим взвесился как средневес, а я как
полутяжеловес.
Сойдись мы в одном весе, рубки бы не миновать. Порукой тому были наши результаты-близнецы. Одинаковые, хоть монету кидай, кому из нас быть чемпионом. Но на помосте монету не кидают. Каким бы мизерным ни было преимущество, вырывается этот "мизер" огромным напряжением всех сил. Не только физических.
"Трофим хочет уйти от борьбы, - подумал я, - поэтому и рванул назад в средний вес".
Задумка его удалась. Без особой борьбы он опять стал первым, оторвавшись от второго призера на 20 килограммов. Выиграл в своем весе и я, хотя не так легко.
В декабре 1953 года спор все же был перенесен в полутяжелый вес. Случилось это у меня дома в Свердловске на командном первенстве страны.
Мне все удавалось. Последовательно я обыграл Трофима на 7,5 килограмма в жиме, на 5 в рывке и на 2,5 в толчке и, оторвавшись от него на 15 килограммов, занял первое место.
Ломакин тогда был страшно удручен. Ведь у нашего "диалога" имелась довольно долгая предыстория.
Полутяжелый вес Трофим освоил гораздо раньше меня. Он первенствовал в нем еще в декабре 1951 года на межведомственном первенстве страны. Я выступал тогда в среднем, но боролся так, словно никаких категорий не существует и чемпионом суждено стать только кому-нибудь из нас.
В сумме Трофим опередил меня на 5 килограммов, и, хотя сделано это было в более тяжелой категории, я, помнится, остался очень недоволен собой.
Я похвалил себя в августе 1951 года на XI Международных студенческих играх в Берлине. Мы с Трофимом опять стали победителями. Но, выступая в среднем весе, я набрал 400 килограммов, а он в полутяжелом лишь 395.
Я просто светился от удовольствия.
В олимпийском 1952 году он отыгрался за все. До сих пор вижу, как в Хельсинки он мощно толкает свои победные 165 килограммов.
Но шло время, и на каждой тренировке я боролся за то, чтобы в будущем не уступить.
И в 1953 году я таки обыграл Трофима. Не только в полутяжелом, но и в среднем весе. И не где-нибудь, а на первенстве мира и Европы в Стокгольме.
Лето близилось к концу. Природа умиротворенно готовилась к осеннему сну. Мы же готовились к трудной борьбе с атлетами США. В интересах команды я опять выступал в среднем весе. В паре с Ломакиным. Вдвоем мы должны были наше небольшое преимущество в командном зачете превратить в решающее, с тем чтобы олимпийские чемпионы американцы Н. Шеманский (полутяжелый) и Д. Дэвис (тяжелый вес) даже в случае удачного выступления уже ничего не смогли бы изменить.
Для команды неважно было, кто из нас будет первым, а кто вторым. Важно только, чтобы нам досталось и "золото", и "серебро".
Задачу мы выполнили. И это приятно было сознавать. Тем более что по составу пьедестал почета был повторением Олимпиады в Хельсинки. Только с той разницей, что теперь Воробьев был первым, Ломакин - вторым, Станчик - третьим.
Год нашего соперничества с Ломакиным показал, что первый номер теперь не он, а я. Если раньше Трофим еще пытался как-то маневрировать, то теперь он прочно обосновался в среднем весе. Я столь же прочно оккупировал полутяжелый. Но чувство, что у соперничества нашего непременно будет продолжение, не
оставляло меня.
Добрый десяток лет Трофим Ломакин находился у меня на глазах. Мы с ним выступали на одних помостах. Жили в одних гостиницах. Вместе тренировались на сборах.
Фантастически быстро вознесся бывший солдат на атлетический небосклон. Казалось, природа специально создала его для поднимания штанги. Я невольно тянулся к нему. Мы стали добрыми приятелями. Бывало, поднимая снаряд, я допускал ошибку, и Трофим тотчас спешил ко мне из другого угла зала, чтобы вместе исправить огрех. В свою очередь, я тоже старался быть полезным ему, где только мог.
Не скажу, что мы с ним были двойники. Отличий хватало. Я к тренировкам относился исключительно серьезно. Не потому, что это необходимо для результата. Они меня всерьез увлекали. Я жил ими. Я находил в них тысячи радостей и утешений.
Ломакин таким энтузиазмом не горел. Он был открытым, шумным, подчас безалаберным, из общего ансамбля не выпадал, но со временем мне стало казаться, что, появись у него возможность поменять штангу на бокс, борьбу или какой-нибудь другой вид и при этом, ничего не теряя, что-нибудь приобрести, он без малейшего промедления пошел бы на такой обмен.
От природы богато одаренного, Трофима никогда по-настоящему не тянуло развивать себя физически, отдавать спорту время, которое можно было употребить на развлечения и друзей. Дескать, пусть хилые тренируются. Я проживу и так. И прожил бы, но армейская служба распорядилась по-другому.
Хотя рослый кряжистый солдат от рекламы своей недюжинной силы был весьма далек, спрятать ее от чужих глаз он все же не смог. Как говорится, шила в мешке не утаишь. Она просто бросалась в глаза, его самородная сила. Ударит по мячу, получается пушечный удар. Схватит в охапку дружка-приятеля, у того кости трещат. Бросит гранату, летит дальше всех. Вокруг восхищались, советовали заняться спортом, но сам Трофим равнодушно игнорировал свой талант. "То, что мои товарищи сами, добровольно в свободное время занимались физкультурой, - признавался он, - поражало меня. А моих друзей, в свою очередь, поражало мое полное равнодушие к спорту".
Но остаться в стороне от спорта ему все же не удалось. Слухи о сибиряке солдате дошли до начальства, и майор Игумнов, понимавший толк в атлетических делах, захотел взглянуть на силу Трофима собственными глазами.
- Девяносто возьмешь?
Трофим поднял штангу без особых хлопот.
- Ну а девяносто пять? Он поднял и 95, и 100, и 105...
Майор перестал недоверчиво улыбаться, и в глазах его зажегся неподдельный восторг.
- Если будешь заниматься, станешь отличным спортсменом. Понял? Приходи на следующую тренировку.
Он не пошел. Мысль тратить свободное время на дополнительную работу его нисколько не увлекла. Обидно ему было надрываться просто так. А другим зато было обидно, что зарывается в землю такой яркий спортивный талант.
Однажды к Трофиму прибежал посыльный из штаба:
- Ломакин, быстро к командиру полка!
Тот встретил его туча тучей и грозно спросил:
- Почему на тренировки не ходите? Особого приглашения ждете?
И безапелляционно заключил:
- Завтра в 18.00 быть на занятиях. Можете идти. В армии не поспоришь. И хотя чалдонская натура Ломакина энергично протестовала против ломовой работы за здорово живешь, приказ пришлось выполнять. Как говорят старушки, против рожна не попрешь.
Едва получив первые уроки тяжелой атлетики, Трофим попал на соревнования. Выступил достойно. Был замечен. Жизнь его покатилась по новой колее.
Наши спортивные пути частенько пересекались. Спорт есть спорт. Первое место в нем всегда одно. Но даже проигрывая, Трофим не менял свое отношение ко мне. Я думал, что так будет всегда.
Аппетит приходит во время еды. Сибиряк из таежной глухомани стал чемпионом страны и Олимпийских игр. Не видавший ранее даже Центральную Россию, он объездил всю страну, посетил европейские столицы... И вдруг к радости побед начала примешиваться горечь поражения, которые не в лучшую сторону могли изменить его жизнь, не обещая больше ни печатных похвал, ни сидений в президиумах, ни восхищенных девичьих глаз.
Не было рядом майора Игумнова. Давно потерял силу приказ командира полка. Теперь атлетом руководила лишь собственная воля. Но он не бросил тренировки, хотя штангу так и не полюбил. Теперь другие стимулы приводили силача в спортивный зал. Он ходил туда как на нелюбимую, но хорошо оплачиваемую работу, которой, хочешь не хочешь, надо дорожить.
Как укрепить свое положение на помосте? Способности были. Условия для тренировки тоже. Оставалось только трудиться, терпеливо отвоевывать у соперников, в том числе и у Воробьева, каждый килограмм. Увы, он не любил труд на помосте, тяготился им. Правда, подчинялся суровой необходимости, тренировался и подчас просто здорово, но, когда появлялась возможность, с облегчением бросал "железку" и давал себе возможность передохнуть.
Но как же лидерство? Был и другой путь, не слишком надежный, но обещавший до поры до времени выручить не очень ревностного атлета, - "отдать" главному сопернику полутяжелый вес, а самому остаться в среднем, где для побед еще имелся кое-какой задел.
Вершина славы. Апогей. "Остановись, мгновение, ты прекрасно!" Не только в искусстве, но и в спорте заинтересованным лицам страстно хочется, как гармошку, растянуть прекрасное мгновение победы, превратить его в сладкие безоблачные недели, месяцы, года. Губительное намерение. Только движение вперед, исполненное мощи и энергии, обеспечивает долгий и уверенный прогресс. Ну а движение по инерции?.. Тело, брошенное вверх, действительно на мгновение как бы застывает в своей верхней точке, но уже в следующую секунду начинается убыстряющееся падение вниз. Так и в спорте. Упорно работать приходится даже для поддержания статус-кво, не говоря уже о движении вперед.
Трофим этого не понимал. Ему хотелось надеяться, что, достигнув определенной высоты, он, как воздушный шар, сможет долго держаться на ней при минимуме усилий со своей стороны. Но цветы, встречи, тосты, речи, собутыльники то и дело дырявили непрочную оболочку сконструированного им пузыря, его подъемная сила стремительно убывала, и вместо парения в сферах премьер-атлет устремлялся к грешной земле, где опять ждала его скучная, серая, обыденная работа. Увы, совсем избежать ее было нельзя. Так хоть уменьшить поелику возможно, облегчить себе борьбу за место наверху.
Ломакин, как я уже говорил, обосновался в среднем весе, я - в полутяжелом. После неудачного для него 1954 года (он проиграл и лично-командное первенство страны, и первенство мира) Трофим было рванулся вперед - стал чемпионом страны, удачно выступил в матчевой встрече СССР - США. Но так уж был устроен этот человек, что с одинаковой вероятностью он мог поднатужиться и установить мировой рекорд или пуститься в загул и на время совсем забыть дорогу в спортивный зал.
Наступил олимпийский 1956 год. В Спартакиаде народов СССР Трофим не участвовал - поранил ладонь, в трещину попала инфекция, образовалась флегмона. Однако, помня прошлые заслуги, на предолимпийские сборы его все-таки взяли. На него надеялись. От него ждали новых высот.
Жили мы в Ташкенте. Сначала в казармах, где, помню, в одной огромной комнате располагался почти весь наш тяжелоатлетический "взвод": тренеры, спортсмены, массажисты, врач...
Приобщившись к солдатскому аскетизму, мы затем переехали на окраину города в дом отдыха "Акчепар", стоявший на берегу маленькой речушки с отчаянно холодной водой.
О том, что Ломакин любит "заложить за воротник", ребята поговаривали давно. Помнится, и мне он несколько раз предлагал "принять по маленькой", но натолкнулся на стойкий отказ и никогда потом к этой теме не возвращался. В общем, за всю жизнь я не выпил с ним ни одной рюмки. Поэтому рассказы о его похождениях вынужден был принимать исключительно на веру. И вот новая встреча. Еще в казарме многие обратили внимание на то, как тревожно и беспокойно вел себя Трофим. Однажды вечером, едва успев задремать, он вдруг вскочил и убежал. Оказывается, ему померещилось, что умерла мать. И он поспешил послать телеграмму. Вскоре пришел ответ, что дома все в порядке, и он немного успокоился.
Чувствуя, с каким недоумением смотрят на него окружающие, Трофим очень тяготился нашим коммунальным житьем. Когда мы переехали в "Акчепар", мне, Ломакину и доктору Марку Борисовичу Казакову выделили номер на троих. И не успели мы переспать даже одну ночь, как у доктора появился пациент.
...Мы уже лежали в постелях. Трофим едва уронил голову на подушку и сразу захрапел. А у нас с Казаковым шел какой-то неторопливый необязательный разговор - один из тех, которые часто заполняют "паузу" перед близящимся сном.
Неожиданно Ломакин задергался, приподнялся на постели, заставив нас на полуслове прервать разговор. Глаза его были открыты, но нас с доктором он не видел. Вперившись куда-то в угол, он с ужасом шептал:
- Ух, леоперд какой, сука, весь в яблоках... Сейчас бутылку уронит. Куда идешь, куда!..
Нам пришлось вмешаться, потому что Трофим, пытаясь защититься от навязчивых галлюцинаций, уже схватил башмак, чтобы запустить в причудившегося врага.
Увы, это был типичный делирий - алкогольный психоз. Понадобилось несколько дней, чтобы вернуть человека в нормальное состояние. Лекарства, здоровый режим и забота чуткого Марка Борисовича сделали свое дело: освободившись от сивушного плена, Трофим воспрянул душой и телом, стал активно тренироваться, сила его быстро прибывала. Мы с Казаковым поражались: приехав на сборы в столь ужасном состоянии, по результатам Ломакин не только достал, но вскоре и обогнал Василия Степанова, своего основного соперника в среднем весе. Перед атлетом открывалась дорога на вторую Олимпиаду, в Мельбурн.
Нет у человека большего врага, нежели он сам. Ничто не мешало Трофиму учиться, великолепно выступать, приносить радость болельщикам, близким и родным. Вместо этого он вел какую-то странную, противоестественную, дерганую жизнь, буквально пропивая свои редкий талант. Такие понятия, как труд, спорт, долг и честь, колыхаясь и дрожа за сивушным маревом, превращались в видения, миражи. Все перепуталось у него в голове. Понятия реальной, земной жизни проходили мимо сознания, мимо чувств. Зато мир галлюцинаций, нравственных и алкогольных, втягивал его в свой сумасшедший хоровод, где призраки заменяли ему настоящих людей.
Спорт не существовал для него, как дело основательное, надолго и всерьез. Не существовал как обязанность перед собой и перед людьми. Другое дело его плоды. Но даже в этом чисто практическом аспекте не было у Трофима ни настоящей алчности, ни того, что зовется чересчур развитым честолюбием. Как алкаш у продовольственного магазина с готовностью берется таскать ящики с провизией в надежде зашибить на бутылку вина, так и наш силач хватался за штангу, не ставя перед собой больших целей, не заглядывая слишком далеко вперед. Такие люди иногда прилично выглядят, если, конечно, глубинную суть их поступков не брать в расчет. Поэтому когда алкаш, задыхаясь от нетерпения, снует туда и сюда с ящиками или мешками на спине, не умиляйтесь и не принимайте его за труженика. Едва пятерка на поллитру очутится в его потной ладони, он не сделает больше ни одного шага. Дальше хоть трава не расти. Он не захочет даже заработать на вторую поллитру - для него это слишком большое усилие. Да, можно быть мелким, даже углубившись в большой порок.
К сожалению, Ломакин, физически могучий человек, характером оказался откровенно слаб. И слабость эта в бараний рог скрутила и исковеркала богатыря.
Вот-вот мы должны были отправиться в далекую Австралию. Последние приготовления подходили к концу. Получили спортивную форму. И тут Ломакин исчез. Собственно говоря, на его исчезновение внимания никто не обратил. Ушел человек и ушел. Значит, надо. Зато когда он в компании с другим нашим товарищем появился вновь (в соответствии с лучшими традициями был и третий, но у него хватило ума в последний момент отделиться от приятелей и назревающие события переждать на стороне), не заметить этого было уже никак нельзя.
Оказывается, они обмывали форму. Вот и весь повод для "банкета". Когда на место происшествия прибыли наши руководители, естественно, реакция последовала незамедлительно. Виновники "нарушения режима" были отчислены со сборов и отправлены домой.
После отъезда Ломакина осадок горечи долго еще оставался у меня в душе. Но в конце концов близящаяся Олимпиада заслонила все.
1956 год. Женщины еще носили длинные юбки. На улицах еще можно было снимать фильмы из жизни 40-х годов. Однако время буквально на глазах убыстряло бег. Как град Китеж, все привычное, устоявшееся, фундаментальное опускалось под волны новой музыки, новой архитектуры, новых стилей и мод. Экраны телевизоров увеличивались в размерах. Взамен радиоприемников, которые трудно было приподнять от стола, появлялись модели, которые, как лейку, можно было носить на ремешке. Росли скорости на земле и на небе, где первые пассажирские реактивные самолеты взмывали в высоту...
В Мельбурне меня ждал принципиальный поединок с американцем Дэвидом Шеппардом, который обыграл меня на матчевой встрече СССР - США в июне 1955 года. На сей раз я решил во что бы то ни стало взять реванш.
И я выигрывал у Шеппарда. Выигрывал убедительно - по 20 килограммов, как, например, на чемпионате мира в Вене в 1954 году. Но спорт изменчив. В "железной гонке" лидерство, случается, по нескольку раз переходит от атлета к атлету. Это в порядке вещей. Поражение ни для кого не исключает будущие победы, а триумфы, в свою очередь, никого не гарантируют от неудач. Работа - вот единственная гарантия, что человек сможет в полной мере себя проявить.
Своим подходом к спорту Шеппард чем-то, правда весьма отдаленно, напоминал Ломакина. С той, однако, разницей, что Ломакин штангу не любил, а Шеппард относился к ней как гурман. Однако, как истинному гурману, даже тень пресыщения претила ему. И тогда он, чтобы не терять вкус, переключался на другие занятия. Радости легкой, беззаботной жизни, успех у прекрасного пола, стремление "ловить кайф" временами основательно отдаляли его от спортивного аскетизма. После таких "каникул" он обычно приезжал на соревнования неважно подготовленным, хотя без борьбы победу никогда не отдавал. Однако крайностей "а-ля Ломакин" Шеппард удачно избегал, и его уступки легкой жизни носили характер эпизодов, не заходя слишком далеко.
При всем при том атлет обладал богатым опытом, психологической устойчивостью в борьбе, был одарен природной силой и, когда на него нападал стих, мог преподнести самый неожиданный сюрприз. Он был непредсказуем. Настроишься на великое испытание, а он, словно в насмешку, показывает заурядный результат. Но в следующий раз он будет припирать вас к мировым рекордам, как загнанного волка припирают в угол. Короче говоря, расслабляться он никогда не позволял.
Олимпиада - соревнование особого рода. Даже первенства мира не идут в сравнение с накалом олимпийских страстей. Всей кожей, каждым нервом чувствуешь, что представляешь не только себя, не только отечественную тяжелую атлетику, но и весь наш советский спорт.
Эмоциональный пресс на Играх очень велик. Все виды спорта, все спортивные амбиции и надежды завязываются Олимпиадой крепким морским узлом. Правда, официального командного зачета нет. Но от этого никому не легче. Скажите мне, какое другое соревнование с такой силой будоражит сердца от Северного полюса и до Южного, одновременно держит в напряжении почти все население Земли?
Еще недавно я мог любить или не любить фехтование и конный спорт, быть равнодушным к пятиборью или стрельбе. Но начинается Олимпиада, и твои личные вкусы вдруг теряют всякое значение. Сердце замирает, все постороннее пропадает куда-то, когда слышишь последние новости о выступлениях тех же фехтовальщиков, пятиборцев, стрелков... Потому что все мы, знакомые и незнакомые, дети разных республик и земляки, ветераны и олимпийские новички, выступаем во славу силы, здоровья и красоты, во имя чести своей команды, представляющей на Олимпийских играх один-единственный вид спорта - советский. И при удачах своих товарищей по национальной команде каждый из нас радуется, словно футболист, который хоть сам лично и не забил победный гол, но по праву разделяет успех коллектива, в котором ему доверено выступать. Представители разных спортивных специальностей, живем мы по закону братства: один - за всех, все - за одного. Нет единоличных радостей, нет чужих огорчений. И триумф и неудачи радуют всех и задевают всех.
Наша тяжелоатлетическая команда на Олимпиаду приехала фаворитом. Мы ведь уже трижды обыгрывали американцев на первенствах мира. Да и в Хельсинки командная победа осталась за нами. Мы надеялись победить и на сей раз. Но янки решили упереться. И получилось у них это настолько удачно, что Олимпиада, по сути дела, свелась к матчу команд СССР и США наподобие того, который имел место год назад. Тогда в Москве и Ленинграде мы выиграли с одинаковым счетом 11:9. Однако в наилегчайшем весе Ч. Винчи оба раза выступление не заканчивал, и можно было только догадываться, сколько весит его результат.
В Мельбурне американский мухач наконец раскрыл свои карты. Ему было чем крыть. Хотя В. Стогов в жиме и рывке установил олимпийские рекорды, Винчи набрал в сумме 342,5 килограмма - новый мировой рекорд - и на 5 килограммов обошел нашего силача.
Я был на семи Олимпиадах и на многих чемпионатах мира, но редкие соревнования проходили так напряженно и захватывающе, как мельбурнская проба сил.
В полулегком весе наш Е. Минаев установил в жиме мировой рекорд, на что американец И. Бергер ответил двумя олимпийскими достижениями в рывке и толчке. В итоге его сумма получилась лучше минаевской на 10 килограммов. Нам опять досталось лишь "серебро". Старт был откровенно слабоват. Раньше с нами такого не случалось. В легких весах мы надеялись сразу же создать задел, а вместо этого оказались в роли догоняющих. Планы тяжелоатлетической "кампании" спутались. Заранее продуманная стратегия уступила место тому, что в просторечии грубо зовется собачьей свалкой. Когда на помост вышли легковесы, казалось, в борьбе наступает перелом. Для таких выводов были радостные причины. Наш И. Рыбак, установив несколько рекордов (мировой в рывке, олимпийские в толчке и сумме), набрал ставшие золотыми 380 килограммов.
Другой наш участник - Р. Хабутдинов (на его долю достался олимпийский рекорд в жиме) - получил "серебро". Таким образом, мы подтянулись к американцам, догнали их и перегнали. 22 : 14.
Полусредний вес. Наша команда еще более увеличивает разрыв. Хотя американец Питер Джордж (мы его по-свойски называли Петей) разразился олимпийским рекордом в рывке, наш Ф. Богдановский (Федя не боялся никого в мире, кроме Томми Коно, который оказывал на него прямо-таки гипнотизирующее действие. Но в тот раз Коно был Феде не конкурент - он выступал в другом весе) не оставил американцу никаких надежд. Федя сыпал рекордами, как из решета: олимпийские в жиме и толчке, мировой - 420 килограммов - в сумме троеборья.
У П. Джорджа (США) - "серебро". Общий счет 29 : 19.
И тут, выступая в среднем весе, "загадочный" Т. Коно, поддержанный своим соотечественником Дж. Джорджем, начинает мощное контрнаступление. Коно в потрясающей форме. Его мускулы, как динамитом, начинены силой. Она просит выхода. Что ни движение, то рекорд. Фейерверк рекордов. Два олимпийских - в жиме и рывке, два мировых - в толчке и сумме.
Наш В. Степанов был сильным атлетом, но его результат все же оказался на 20 килограммов меньше. В итоге серебряная медаль.
В этом весе к "золоту" Т. Коно добавил свою бронзовую медаль удачно выступивший Дж. Джордж. В сложившейся ситуации добытые им четыре очка имели немалый вес.
Командой мы по-прежнему ведем 34-30. Увы, даже при идеальном исходе борьбы в нашу копилку прибавится лишь семь очков. Американцы же теоретически могут положить все четырнадцать. Однако теория проверяется практикой. Что она нам преподнесет? Итак, положение приобрело характер натянутой струны.
Теперь мой черед выходить на помост. За мной больше никого. Как за вратарем. Бороться предстоит с Шеппардом. Ему палец в рот не клади. А замыкает парад богатырей великий Андерсон. Имя говорит само за себя. У нас тяжеловеса нет. Как быть?
Достойный выход лишь один - бороться до конца, использовать все шансы до одного - по прихоти случая они теперь исключительно в моих руках...
Я настраивался на сильного, хорошо подготовленного Шеппарда и не ждал поблажек с его стороны. Жим Дэвид исполнил неплохо, подняв 140 килограммов. В ответ я установил новый мировой рекорд - 147,5. И заметно ушел вперед.
Шеппард попробовал упираться в рывке, но поднял лишь 137,5 килограмма. Столько же одолел и я. Раньше мы оба не раз поднимали больше, но, как говорится, раз на раз не приходится.
В заключительном движении я установил новый олимпийский рекорд - 177,5 килограмма, и тут окончательно выяснилось, что шансов на "золото" у американца никаких. Проигрывая, он вел себя стоически, хотя давалось это ему нелегко. Моя сумма троеборья - 462,5 килограммов (новый мировой рекорд) - на 20 килограммов превысила результат соперника.
Я победил. Стал олимпийским чемпионом. Отрыв от американцев в командном зачете увеличился еще на два очка. 41 : 35.
Да, я сумел принести команде максимальное количество очков - семь. Но не в моей власти было отнять у Шеппарда драгоценные пять очков, которые он получил за второе место. Увы, никто не сумел вклиниться между мной и им. Если Дэвид не мог спорить за "золото", то в споре за "серебро" никто не мог спорить с ним самим.
Тренеры и руководители команды хмурились и чесали затылки. В победе Андерсона (именно он представлял команду США в тяжелом весе) сомнений ни у кого не было. Поговаривали, что неплохие шансы на "серебро" есть у огромного аргентинца У. Сельветти, который на взвешивании, к нашему большому удивлению, оказался тяжелее самого Андерсона. Дело в том, что по требованию своей невесты Пауль в то время начал худеть. И Олимпиада застала его в тот самый момент, когда он усиленно сбрасывал вес. Вот и получилось, что перед стартом "крошка Пауль" весил лишь немногим больше 140. Сейчас я бы сделал из этого серьезные выводы, а тогда как-то не принял этого обстоятельства всерьез.
Жим начался сенсационно. Публика пришла смотреть на Андерсона, однако внимание всех неожиданно привлек Сельветти, который не захотел играть отведенную ему роль статиста и самочинно вышел на первый план. Творилось что-то непонятное. Могучий Андерсон берет штангу, а она не идет. Выходит аргентинец и поднимает снаряд. Так и хотелось спросить: а кто из них Андерсон? То, что поначалу посчитали за чистую случайность, с кем не бывает, в несколько минут стало сенсацией и прямо-таки заворожило батальон комментаторов, журналистов и фотокорреспондентов, уставивших свои "пушки" на помост.
Мы не верили своим глазам. Андерсон, этот чудо- жимовик, поднял всего 167,5 килограмма, на добрых 20 килограммов ниже своих возможностей, и соперник сразу же оторвался от него на 7,5 килограмма.
В рывке Пауль работает в свою силу - 145 килограммов. Но противник показывает точно такой же результат.
Поединок разворачивается как остросюжетный детектив. Мы отчаянно "болеем" за Сельветти. Ведь его победа - это одновременно и наша командная победа. Неужели в последний момент спортивное счастье все-таки улыбнется нам?
Аргентинец отчаянно сражается за золотую медаль. Ему удается толкнуть 180 килограммов. А Андерсона нет. На помосте только его бледная тень, хотя, даже похудевшая, она поражает своими внушительными габаритами. Однако штанга не идет. Ничего не получается, хоть плачь!
Пауль потрясен. Такого оборота он не ожидал. Он к этому не готов. По его потному встревоженному лицу, как клочья хмурых облаков, скользят тени смятенных чувств. Вот и первая попытка позади, а аргентинец неуязвим.
Надо что-то делать. Надо выходить вперед. Пока еще не поздно. Американец приходит в небывалое возбуждение. Это совсем не тот человек, которого я видел год назад в Москве. Тот был невозмутимее Будды. А этот смотрит на тяжеленную штангу с каким-то первобытным удивлением и, кажется, уже не очень верит, что ее можно поднять,
И вторая попытка ничего Андерсону не дала. Аргентинец по-прежнему впереди, и, чтобы сравняться с ним, только сравняться (не забывайте, американец легче), Паулю непременно нужно толкнуть заколдованные 187,5 килограмма. А толкает он гораздо хуже, чем жмет. Случалось, вопреки всем тяжелоатлетическим канонам "крошка Пауль" на одном и том же соревновании толкал меньше, чем выжимал, как, например, на первенстве мира в Мюнхене в 1955 году, когда он выжал 185, а толкнул лишь 182,5. Раз такое дело, судьба командной победы еще не решена. И вся наша команда буквально впивается в громоздкую фигуру Андерсона, который застыл над штангой с видом человека, решающего главный в своей жизни вопрос.
Взялся за гриф. Гримаса напряжения скомкала лицо. Неловко взвалил штангу на грудь. Боже, никто не удивился бы, если бы могучий толстяк распластался под снарядом, даже не попытавшись его поднять. Но он пытается. Уж не знаю, что это такое он исполнял - жим, толчок или швунг, но штанга нехотя лезет вверх. Какими долгими показались мне секунды, пока Андерсон неуклюже штурмовал вес. Снаряд полагается поднять одним коротким быстрым движением (правила гласят: штанга одним непрерывным движением выталкивается вверх над головой до полного выпрямления рук), но выдохшийся атлет, кажется, по ходу дела совершил все возможные ошибки: дожимал снаряд, поднимал его неравномерно, с остановкой и т. д. Однако всеми правдами и неправдами поднял.
Держа снаряд над головой, Андерсон вряд ли надеялся, что судьи засчитают такой толчок. И все-таки они засчитали. С сомнениями, отводя глаза, но засчитали. Можно сказать, что в победе Пауля скорее "виноват" его авторитет, нежели он сам.
Видя такую несправедливость, Сельветти чуть не взорвался от ярости. Мы всей командой пережили острое чувство разочарования, ибо командная победа - какие-то мгновения мы уже чувствовали себя победителями - от нас ушла. Американцы, также пережившие драму страстей, бурно выражали свой восторг. Лишь один победитель, казалось, не ощущал ничего, кроме усталости. На его лице было написано: слава богу, что все наконец кончилось...
"Удачи миг златой, как он порой обманчив". В то время как нас поругивали за второе место, американцы вновь начали котироваться необычайно высоко. Никто не подозревал, что это последний жар умирающего костра. После Олимпиады в Мельбурне американская тяжелая атлетика начала неудержимо катиться вниз. Из пучины затяжного кризиса она не выбралась и по сию пору.
Нас критиковали, зато мы, как потом оказалось, уже стояли на пороге долгих, славных и стабильных побед.
Интересно, что ошибка Андерсона, вместе с большим весом потерявшего и изрядную долю своей фантастической силы, не была тогда как следует осмыслена и не послужила предостережением для других. Виноват в этом не один только Андерсон. Еще больше "виноват" наш Юрий Власов. А также различные обстоятельства, в хитросплетениях которых мы, штангисты, тогда не разобрались.
Андерсон стал легче, но все же выиграл и выиграл у человека, который весил больше его. Так зачем, спрашивается, придираться к весу?
Власов, когда он в 1959 году начал активно покушаться на мировые рекорды, весил всего 115 килограммов и по сравнению с Андерсоном (в лучшие времена тот "тянул" почти 170 килограммов) был поджарым и миниатюрным. Побив рекорды Пауля, Юрий не только доказал свое несомненное преимущество, но одновременно многих убедил в том, что тяжеловесу необязательно нужен сверхтяжелый собственный вес.
Первым проникся этой идеей Алексей Медведев. Побитый Власовым, он решил учиться у счастливого соперника и начал усиленно худеть. Итог был катастрофическим. После поражения на II Спартакиаде народов СССР - десятое место - вернуться в большой спорт он так и не сумел. Останься он верным самому себе, Медведев, возможно, смог бы и дальше бороться за призовые места.
Я могу понять Андерсона. Им руководила любовь. Чего для нее не сделаешь! Поэтому я не рассматриваю его поступки с рационалистических позиций и просто фиксирую факт - из-за слабого пола пострадал сильный человек.
Другое дело Власов. Его отношение к собственному весу - это отнюдь не следствие женского ультиматума.
Это плод долгих размышлений, опыта и сопоставлений.
В центре всего этого, несомненно, он сам. Вернее, его победы, которые убеждали лучше любых аргументов.
В итоге идея была брошена в спортивный мир и, полетав там, подобно губительному бумерангу, в конце концов поразила своего автора.
Сам Ю. Власов, несмотря на значительный вес, был подтянут и строен. По сравнению с ним многие другие тяжеловесы, с неуклюжей раскачивающейся походкой, с "накоплениями" на животе и боках, что называется, не смотрелись. Отказывая таким атлетам в праве на будущие рекорды, Власов, думается, больше руководствовался эстетикой и чисто умозрительными соображениями, нежели принимал в расчет реально действующие факторы.
Поречьев, тренер из власовского романа "Соленые радости", говорит:
- Чревоугодие для целого вида спорта становится программой, почти патриотическим долгом! Таким следует лечиться, а не выставлять свое безобразие на аплодисменты. Конечно, зачем пробовать, искать, работать? Глотай пилюли, в меру таскай "железо" и жуй, жуй!.. Ну ничего, высиживают орла - выведется курица! На наших результатах каждый килограмм лишнего веса станет обузой.
Действительно. В отличие от мышц жир не участвует в подъеме снаряда. Если бы можно было избавиться от него, оставив мышечную массу в неприкосновенности, атлет выиграл бы во всем - и в силе, и в самочувствии, да и смотрелся бы гораздо приятней. Но вся беда в том, что "тяжам" очень трудно так сбалансировать питание и нагрузки, чтобы прибавлять вес только за счет мускульной ткани. Конечно, появляющийся лишний вес - это главным образом жировая ткань - вполне возможно убрать соответствующей работой. Однако на практике атлет лишен возможности выполнять многочисленные специализированные упражнения, потому что эта весьма объемная работа входит в противоречие с его основными задачами. Когда и так работаешь на пределе, легко ли увеличивать нагрузку сверх того?
А не прибавлять вес, если хочешь играть на помосте ведущую роль, нельзя. Когда один спортсмен весит, скажем, 115 килограммов, а другой 165, то при прочих равных данных их лишь чисто условно можно считать представителями одной весовой категории. На самом деле у более тяжелого имеется огромное преимущество. Пусть даже эти лишние 50 килограммов, 165-115, наполовину состоят из жира. Все равно оставшиеся. 25 килограммов мышц - это такое преимущество, которое трудно нейтрализовать в борьбе. Ведь это не просто мышцы. Это мышцы, закаленные в тяжелой силовой работе, высокоспециализированные, отличающиеся особой резкостью и быстротой, необходимой при подъеме снаряда. Право, когда такой козырь используется в "железной игре", одними рассуждениями делу не поможешь.
Правда, Власов с этим не соглашается. Еще не так давно, в 1976 году, давая газетное интервью, он, по сути дела, повторил свои старые воззрения, сказав, что увеличение собственного веса "ведет к потере выносливости, работоспособности и, в общем-то, значительно снижает результаты. Убежден, что подобную ошибку совершил Леонид Жаботинский, - иначе его штанга была бы гораздо тяжелее".
Нельзя не заметить, что здесь негусто по части доказательств. Конечно, не весом единым... И тем не менее, окинув мысленным взором историю соперничества в тяжелой весовой категории, можно убедиться в том, что "легкие тяжеловесы" почти никогда не добивались в ней высот. Власов напрасно жалеет Жаботинского, двукратного олимпийского чемпиона, которому сам же он вынужден был уступить. Этот пример отнюдь не подкрепляет его позиции.
Не воспользовался рецептами Власова и другой наш выдающийся тяжеловес, Василий Алексеев. Наоборот. Последовательное наращивание собственного веса является одним из объяснений его высоких результатов. Так, в 1966 году он весил всего около 100 килограммов.
И был стройнее самого Власова. Но заботы о результате потребовали жертв. (Никто вовсе не утверждал, что и для здоровья, самочувствия большой вес так же необходим, как для выступлений на помосте.) О проблемах большого веса Алексеев говорит следующее:
"...Очень сложно в любой весовой категории. Но во второй тяжелой особенно трудно. Некоторые ученые считают наиболее сильным того, кто поднимает больше на каждый килограмм собственного веса. Но возьмем меня. Я - это два человека, а сердце одно. Поднимаю вместе со штангой свои лишние килограммы мышц. Это хорошо, что сумел их нарастить. Они совсем не лишние, когда толкаешь рекордную штангу. Но сознаю, что имею не менее шестидесяти килограммов веса, обременительного для жизнедеятельности моего организма. Между прочим, пусть любой 100-килограммовый атлет, а я был таким, "возьмет" на себя еще шестьдесят килограммов и попытается поднять штангу рекордного веса. Большой собственный вес мы приобретаем сознательно. Это следствие многотрудных тренировок, сурового режима".
Думаю, что в будущем атлеты научатся более умело регулировать собственный вес. В частности, найдут способы увеличивать исключительно мышечную массу, что, давая большие преимущества в спортивной борьбе, освободит от проблем, связанных с нежелательным увеличением пассивных тканей.
Когда я стал олимпийским чемпионом, мне шел уже 33-й год. Возраст для спорта солидный. Незаметно для себя я стал ветераном, однако мысль оставить помост даже не приходила мне в голову. Я был полон жаждой борьбы.
В 1957 году я в очередной раз стал чемпионом страны. Кстати сказать, вместе с Ломакиным, который первенствовал в среднем весе.
В том же году в ноябре спортивное счастье сопутствовало нам и на первенстве мира в Тегеране. В среднем весе Ломакин буквально нокаутировал американца Д. Джорджа, опередив его в сумме на 28,5 килограмма. Я, в свою очередь, уверенно выиграл золотую медаль, оторвавшись от серебряного призера Рахнаварди (Иран) на 30 килограммов.
Американцы, за исключением Т. Коно, выглядели довольно слабо. Наша команда обошла их на 28 (!) очков. Куда все делось!
В мае 1958 года советские штангисты совершили турне по США, где еще раз подтвердили свою славу сильнейших в мире. Состоялись три встречи в Чикаго, Детройте и Нью-Йорке, которые мы выиграли со счетом 6 : 1, 4 : 3 и 4 : 3. У меня опять произошла рубка со старым соперником - Шеппардом. Я выиграл у него в Чикаго, он отыгрался в Детройте, но в Нью-Йорке перевес снова был на моей стороне.
Дела шли блестяще. В том же году я сделал очередной золотой дубль - стал чемпионом страны и мира. На мировом первенстве в Стокгольме главным соперником, куда от него денешься, опять был Шеппард, ставший вторым. Трофим, как и я, повторил в Швеции свой прошлогодний успех.
Короче говоря, жизнь привычно катилась по ровной, накатанной колее. Будущее представлялось безоблачным. Ничто не предвещало беды. Между тем до нее оставалось сделать лишь один шаг.
Из спортивных справочников можно узнать, что в 1959 году я благополучно выиграл золотую медаль на II Спартакиаде народов СССР. Между тем именно эти "благополучные" соревнования стали началом конца моей спортивной карьеры.
Уже в самом конце борьбы я попытался поднять штангу на грудь - и упал на помост. Подняться самостоятельно уже не смог. "Скорая помощь" увезла меня в Центральный институт травматологии и ортопедии. Врачи поставили диагноз - отрыв приводящей мышцы бедра.
Мне шел 35-й год. Пока я выигрывал, меня терпели. Травма все переменила. Штангу я больше поднимать не мог. Никто из тренеров сборной на меня не рассчитывал. Поэтому они быстро сбросили меня со счетов. Так я оказался за бортом тяжелоатлетического корабля. Однако в отличие от морских обычаев кричать "человек за бортом" никто не стал.
Да, судьба нанесла мне свой удар в момент, когда я меньше всего этого ожидал. Как ни странно, даже всеми забытый, распластанный на больничной койке, я совсем не помышлял о том, чтобы бросать спорт. Правда, после того как мне стукнуло 30 лет, я не раз подумывал об уходе. Однако думал как-то расплывчато и неконкретно, словно не всерьез. Приближались очередные соревнования и, забыв о сомнениях, я снова брался за гриф. Когда выигрываешь, трудно уходить в отставку только потому, что соперники моложе тебя. Мне везло. Я стал чемпионом даже той самой спартакиады, которая уложила меня на больничную койку.
Впрочем, один человек меня не забыл. Однажды в палате, где я лежал, появился Юрий Власов. Он осторожно открыл дверь и почти заполнил своей могучей фигурой дверной проем. Положил что-то вкусное на мой столик и присел сбоку на кровать, отчего она застонала всеми своими пружинами.
Наши отношения складывались неровно. Отчуждение сменялось теплотой, потом опять ударял мороз. Юра втянулся в литературу и с большой серьезностью относился к тому, что писал. Он не отличался открытым характером, трудно сходился с людьми. Но однажды на сборах вдруг решился и, застенчиво поправляя очки, стал читать нам свой новый рассказ. Помнится, его герой в тяжелой борьбе выиграл большой чемпионат, но, окруженный вниманием толпы, на самом гребне славы он не чувствует ничего, кроме смертельной усталости, и задает себе вопрос: "Зачем это нужно? Кто стал счастливей от моих побед?"
Мне показалось, что герой рассказа слишком уж копается в своих переживаниях, слишком уж бравирует своим снисходительным отношением к собственной славе. Может быть, я был не прав, но у меня сложилось именно такое впечатление.
Я не специалист в литературе. И о своих впечатлениях сказал так, как принято говорить в нашей среде - без дипломатических оговорок, коротко и ясно. К сожалению, обидно. Конечно, сказано это было мимоходом, без злого умысла, и, будь на месте Власова другой штангист, он бы и ухом не повел. Но Юра с его повышенной ранимостью, неожиданной в этом могучем и красивом человеке, почувствовал себя уязвленным.
Я оказался несправедлив. Я не учел, как дорого было для него дело, которое я тогда посчитал простой забавой.
Вот почему, когда Юра пришел ко мне в больницу, я даже немного удивился. Но он был уже рядом, и я любовался им ничуть не меньше, чем мои товарищи по палате, которые разглядывали егo во все глаза
Положение мое было плачевным, будущее - неопределенным. Но Юра не стал служить надо мной товарищескую панихиду, а сказал слова, в которых я нуждался больше всего:
У тебя еще будут победы, Аркадий, обязательно будут. Только не хандри. Тебя списали со счетов - ну и что? А ты докажи свое. Отдохни немного, подлечись и дай бой!
Дать бой - это совпадало с моими желаниями. Но как? Нога и низ живота были синими, как баклажан. Я взял жену, пятилетнюю дочку Аленку и поехал в Сочи. Сходя с поезда, я больше всего боялся, как бы какой-нибудь болельщик случайно не узнал меня в толпе, хотя, честно говоря, признать во мне штангиста было нелегко. Кроха дочка ходила в два раза быстрей, чем я. Жена, как за инвалидом, несла за мной чемодан. А я, припадая на палочку, еле-еле тащился следом за ней.
На что я рассчитывал? Трудно сказать. Вернее всего, ни на что. Это было упорство в чистом виде, фанатизм, вера в чудеса. Вера не нуждается в объяснениях и аргументах. Она идет не от ума, а от чувств.
Убедите приятеля, что по проводу течет смертельной силы ток. Пускай на самом деле никакого тока нет, но, если человек поверил, вы никакими силами не заставите его дотронуться до провода рукой. Это для вас никакого тока нет, а для него есть.
Я, не имея на то никаких оснований, верил в успех. Я страстно хотел дать бой. И трудность задачи только подстегивала мое упорство.
Ранним утром я шел к морю, залезал в воду по грудь и начинал тренироваться. На суше каждое неосторожное движение болью отдавалось в травмированной ноге, в воде я чувствовал себя свободней. Часами двигал я ногой вперед-назад. Тренировался по нескольку раз в день. Понемногу, постепенно шире становилась амплитуда движения, притуплялась боль. Однако прошло десять дней, прежде чем я отважился робко подумать о тяжестях. Это были обыкновенные гантели, весившие по десять килограммов.
Когда я научился крепко стоять на земле, дальнейшие тренировки решил проводить в зале. Ребята, ждавшие, что чемпион Союза возьмется за большие веса, были, наверно, разочарованы, когда я попробовал взять на грудь 60 килограммов и не взял. А вот 50 килограммов поддались. С них я и начал возвращение в строй.
Нога побаливала, зато руки скучали по большим весам. Стал жать лежа. Одновременно мало-помалу увеличивал нагрузку на ноги. Работа шла с болью, с зубовным скрежетом. Сила возвращалась быстрее, чем проходила боль. Берясь за гриф, я обливался холодным потом, предчувствуя "удовольствие", которое вот-вот получу. Но в конце концов я научился выжимать 115 - 120 килограммов, вырывать 110 - 115, толкать около 150. Смехотворно мало, чтобы претендовать на место в сборной. Ведь в каждом движении я недобирал свои законные 20 - 30 килограммов. Но как-никак на атлета средней руки я уже походил.
Во Всесоюзном комитете мое появление встретили молчаливым удивлением. Получив направление, я отправился в подмосковный город Балашиху, где тренировалась сборная. Там меня никто не ждал. По сдержанному приему можно было заключить, что во мне видят настырного ветерана, который, пользуясь старыми заслугами, самозванно явился на сбор. Никто не возражал, потому что формальное право было на моей стороне. Но право, сильного еще предстояло доказать.
Когда именитый спортсмен борется или дерется на ринге с молодым неизвестным соперником и поединок не дает явного перевеса ни одному из них, судьи обычно становятся на сторону обладателя громких титулов и, званий. Наверно, это правильно. Для большого мастера, поражение настоящая драма. Даже если он провел не лучший поединок, репутация его говорит сама за себя. Конечно, молодому спортсмену обидно вести равную, борьбу и проиграть. Но на то и претендент, чтоб доказать свое преимущество, не становиться вровень с ветераном, а обогнать его, идти вперед. Без этого движения, вперед спорт забуксовал бы на месте...
Однако в то время, о котором идет речь, давал о себе знать совсем другой подход. Если раньше обязанность доказывать свое превосходство и право на место в сборной лежала на молодых, то теперь ветеран, даже не побежденный, должен был из кожи лезть вон, чтобы избави бог, никому не уступить нигде и никогда, всегда держать верх. Третье и четвертое место "олимпийской надежды", случайный срыв, травма - все это охотно прощалось. Но, когда эти беды постигали ветерана, его несчастья немедленно рассматривались как криминал.
В свое время, покажи я с Новаком примерно одинаковый результат, мне бы и в голову не пришло, что предпочтут меня. А теперь я твердо знал, что счет 1 : 1 для меня означает проигрыш.
На первый взгляд теоретические построения выглядели логично. Одному атлету - 20 лет, другому - 30. Стало быть, есть веские основания полагать, что ветеран скоро сойдет, а 20-летнему еще выступать и выступать. Он и сейчас, дескать, дышит в затылок "старику". А что будет потом? Догадаться нетрудно. "Старик" не выдержит и через год-другой окажется далеко позади. Так не лучше ли ускорить этот естественный процесс? Зачем посылать на чемпионат бесперспективного спортсмена? Пускай лучше поедет молодой.
Но если заранее предопределено, что вскоре молодой спортсмен по всем статьям обставит "старика", то почему бы не подождать немного и не предоставить ему возможность сделать это в честной борьбе? Тогда все будет чисто, честно и без обид. Ну а если молодой хоть и дышит "старику" в затылок, но не может его обогнать, не значит ли это, что ветеран просто-напросто сильней? Ведь пока дышишь кому-нибудь в затылок, первым финишную ленточку не порвешь.
Надежды тренеров питают. В слове "молодость" им видится возможность взлета, в слове "ветеран" - призрак провала, отступления, бегства с завоеванных некогда рубежей. Действительно, когда ветеран, обладатель многих наград, титулов и регалий, уступает чемпионский трон, шум поднимается, как в курятнике, куда забралась лиса. Второе место - провал, третье - катастрофа, четвертое - позор...
Зато молодой соперник может спокойно становиться ступенькой ниже. Ни о позоре, ни о катастрофе речь не зайдет. Вероятнее всего, пресса погладит его по голове и прожурчит над ухом снисходительные слова.
Но ведь у сенсации одни законы, а у спортивной арифметики другие. Если быть объективным, придется признать, что серебряная медаль ветерана (позор! поражение! провал!) все-таки ценнее для команды, чем "бронза", свидетельствующая о таланте, мужестве и большом будущем новичка.
Старый конь борозды не испортит. Нет никаких оснований полагать, что ветеран вдруг сорвется только потому, что он ветеран. Наоборот, когда спортсмен из года в год показывает высокие результаты, лучших доказательств его стабильности не сыскать.
Конечно, возраст многое значит. Но молодость лишь одна из опор, на которых зиждется успех. Кроме нее, есть еще опыт, трудолюбие, мастерство, талант, упорство, воля и много других факторов, которые нельзя скидывать со счетов.
Тогда, быть может, гонения на "стариков" оправдываются бурным прогрессом молодых? Раздается административная сирена, ветераны освобождают проезжую часть, прижимаются к обочине, а молодые соперники вроде "Скорой помощи" несутся вперед. К победам и
славе.
Увы, искусственное омоложение команд не принесло золотых плодов. Смысл спорта - в борьбе. Именно в схватке, в столкновении воль и характеров рождается настоящий боец. Теоретики "зеленой улицы", осуществляя популярный лозунг и убирая препятствия с пути восходящих звезд, пользы им не принесли. Шахматы ничего не имеют общего с игрой в поддавки. Борьбу нанайскую не надо путать с борьбой вольной.
Проблема ветеранов, которую я познал на своем опыте, продолжала развиваться и после моего ухода из спорта. Ее решали с двух сторон. Иногда волевым решением освобождаясь от "стариков", иногда подталкивая в спину молодых. Но от этого молодые не чувствовали себя уверенней.
Порой кампания омоложения принимала формы совсем непонятные. Видимо, позаимствовав опыт военкоматов, ретивые спортивные администраторы списывали в запас целые возрастные пласты. В приказном порядке предписывалось, сколько в командах может играть 25-летних или, скажем, 28-летних игроков. Указывался даже точный процент. Каждое ведомство и общество мерило возрастную проблему на свой аршин. Вето налагалось и на 30 лет, и на 26, и на 24... Появилась реальная опасность, что возрастная вакханалия и 20-летних вскоре не оставит в стороне.
В 1959 году на полотно этой картины только наносились первые мазки. Но уже тогда "презумпция спортивной невиновности" (позвольте так выразиться) была, по сути дела, отменена. В суде, как известно, тот, кто обвиняет, тот и должен доказать вину. Считается ошибкой, когда процесс ставится с ног на голову, и не следствие собирает доказательства вины, а, наоборот, подозреваемые бросают свои дела и начинают доказывать, что вины на них нет.
В положении такого своеобразного подозреваемого оказался и я. Обладая титулами чемпиона Олимпийских игр, чемпиона мира и чемпиона страны, я тем не менее должен был постоянно доказывать свое право находиться в сборной. Престиж прикидок (кстати сказать, никто и никогда не устанавливал их статут и не ограничивал их число) подмял под себя авторитет чемпионатов национальных, олимпийских и мировых. Хотел я или не хотел, я вынужден был принимать это в расчет. Прикидку могли назначить на любой день и на любой час. И не всегда благоприятным для вас оказывался выбранный срок.
Не из желания поплакаться в жилетку читателя вспоминаю я дела давно минувших дней. Прикидки я выиграл. Путевку на чемпионат мира завоевал. Но поехал туда выжатый как лимон. Подготовка вымотала больше, чем сам чемпионат.
У нас какое-то мистическое преклонение перед сборами. Участников соревнований испытывают на сжатие и растяжение, на холод и жару, заставляют оспаривать друг у друга право попасть в стартовый состав. Не имея другого выбора (ведь каждому хочется выступать), спортсмены выкладываются до донышка, лишь бы прорваться на чемпионат. Но битва в пути выматывает у них столько сил, что, когда настает пора стартовать, резервуар энергии зачастую оказывается пуст.
А разве так уж необходимо именно в последний момент определять, кто поедет, а кто нет? Атлета мирового класса не подготовишь ни за месяц, ни даже за год. А ведь справедливое и простое решение напрашивается само собой. Есть первенство Союза. Чемпион страны и должен отстаивать ее спортивную честь на мировой арене. В крайнем случае, можно устроить официальные отборочные соревнования. Но с одним условием. Каждый участник должен заранее быть уверен в том, что, если в честной спортивной борьбе он одержит верх, никто не отнимет у него право представлять свою страну. Тогда в оставшееся до главного старта время можно спокойно готовиться, копить нервную энергию, а не устраивать бесцельную междоусобную войну.
Как бы то ни было, когда за пять дней до отъезда состоялась окончательная прикидка, я уже вышел на орбиту своих привычных весов. Я замучил себя, тренировался по два-три раза в день, но добился своего - заставил ноги крепко стоять на земле. Мой основной соперник В. Двигун тоже хватил лиха на этом сборе. Билет в Варшаву достался мне.
С 1952 года я не знал поражений. Больше сотни раз на различных чемпионатах я поднимался на помост с надеждой на победу, и, как правило, она не обманывала меня. Я привык быть первым, как птица привыкает летать.
3 октября 1959 года мне исполнилось 35 лет. Казалось, жизнь моя загублена навсегда. По лестнице я взошел походкой старика, и горе мое было так велико, что я почти ощутимо чувствовал его тяжесть на своих плечах.
В тот день планировалось пойти в ресторан. Но я категорически отказался, повернулся и ушел к себе. Скрыться с глаз долой, ни на кого не смотреть, ни с кем не говорить - других желаний я тогда не имел.
В одном номере со мной жил Юрий Власов. Когда я осторожно открыл дверь, в комнате было темно. Юра лежал, отвернувшись к стене. Я чувствовал, что он не спит. Тихо разделся. Нырнул под одеяло. Я хотел превратиться в невидимку и жить в пустыне, где на сто верст кругом нет человеческого жилья.
- Ну как? - спросил Власов. Ему завтра предстояло выступать. Я не захотел тревожить его своей бедой.
- Все в порядке, - я старался говорить как можно бодрей. Но голос мой предательски дрогнул. Власов, видимо, понял и больше расспрашивать не стал. С ним можно было ссориться, конфликтовать. Но когда Юра чувствовал, что тебе тяжело, он забывал о распрях и пикировках и старался всегда ненавязчиво и тактично тебе помочь. Так и на этот раз. Поняв мое состояние, он сделал вид, что вполне удовлетворился ответом, и замолчал. Я закрыл глаза и постарался уснуть. Но сон бежал от меня прочь.
Поединок с Мартином стоял перед глазами. Заело уже в первом подходе. Неожиданно и нелепо. Я взял на грудь 140 килограммов и приготовился жать. Но хлопок судьи - сигнал начинать упражнение - почему-то запаздывал. Сила уходила из рук, как вода из решета. Каждая секунда промедления словно утяжеляла штангу на десятки килограммов. Так и не дождавшись сигнала, я бросил штангу на помост.
Жим был моим основным козырем. Больная нога еще давала себя знать. В темповых движениях она обязательно украдет у меня 10-15 килограммов. В жиме я чувствовал себя уверенней. Поэтому здесь я и надеялся создать задел, оторваться, уйти вперед. Это было вполне реально. Луис Мартин закончил жим с результатом 137,5 килограмма. Я со 140 только начинал.
Во второй раз я взял штангу на грудь, но судья словно задался целью сорвать мне подход. Не менее пяти секунд, считая про себя и багровея от ярости и напряжения, я держал тяжкий груз. Мысленно произнес десятки проклятий, но судью словно разбил паралич. Только на шестой секунде послышался долгожданный хлопок. Но за эти секунды руки из стальных стали железными, потом свинцовыми, чужими... Попробовал жать, но тотчас понял, что с таким же успехом мог бы поднимать небосвод.
Кольнуло в сердце - сходя с помоста, краем глаза увидел, как, буквально схватившись за голову, стоят тренеры. Они уже кляли себя, что предпочли меня Двигуну.
За кулисами я разразился забытыми матросскими проклятиями, которые не вспоминал добрый десяток лет. Если бы мои неприятности исходили от какого-нибудь иностранного арбитра, я бы наверняка подумал, что меня решили засудить. Но судья был наш, советский. И это бесило меня больше всего.
Долго-долго собирался я на последний подход. Ходил возле помоста, смотрел сквозь людей и, как мне потом говорили, был белей полотна. Трижды в гробовой тишине походил я к штанге, но, не решившись, поворачивал назад.
На третий раз хлопок не запоздал. И тотчас, как механические рычаги, руки легко подняли штангу над головой. Вспыхнули белые лампы. Засчитано. Я ушел от "баранки". Выиграл у Мартина жим.
Да, выиграл. Но сколько? Всего 2,5 килограмма, хотя по тактической партитуре мне полагалось выиграть не меньше 7,5. Но сыграть как по нотам не удалось.
Как я ожидал, в рывке больная нога сыграла роль ограничителя. Я здорово проиграл тому Воробьеву, каким был год назад. Тем не менее после рывка мне удалось довести разрыв до 5 килограммов.
Мартину удалось толкнуть 175. Этот вес давно был для меня привычным. Я поднимал и 180. В прошлом, когда был молодым. Когда мне было 34, а не 35, как в тот злополучный день. Теперь, как я ни старался, больше 170 не поднял.
Мы с Мартином закончили соревнование с равной суммой - 445 килограммов, но он, на свое счастье, оказался легче меня, и титул чемпиона мира перешел к нему. Это была катастрофа, провал. Лучше всех это понимал я сам. От отчаяния у меня потемнело в глазах.
Мартин ослепительно улыбнулся и эффектным жестом бросил свою медаль Оскару Стейту. Тот поймал и улыбнулся в ответ. На точеном теле Мартина танцевали мышцы. Он играл ими, как жонглер, и жадно вдыхал воздух победы, пахнущий растирками и потом.
Сойдя с пьедестала почета, я повертел в руках свою серебряную медаль, взглянул на тренеров и вдруг понял, что за этот несчастный вечер постарел в их глазах на десяток лет. Пока противники оставались у меня за спиной, с моим возрастом приходилось мириться. Но теперь, когда первый стал вторым, ему обязательно дадут понять, что давно пора знать совесть и уходить.
После Варшавы моя спортивная репутация, как на салазках, покатилась вниз. Печать скептически отзывалась о моих шансах на успех. По-своему все были правы. Я проиграл раз. Значит, мог проиграть и в другой. Мне было не 18 лет, а шел 36-й. В команде меня величали по имени-отчеству и на "вы", потому что старших нужно уважать.
И все-таки я не мог избежать искушения поехать в Рим. Разумеется, никто меня туда не звал. Предстояло сделать себе новое имя, прибавить в сумме троеборья 10 - 15 килограммов, то есть установить новые мировые рекорды. Только так после всех неудач я мог завоевать право на олимпийский билет.
Почти год я не видел жизни. Я стал мечтателем. Все дороги ведут в Рим. Я шел туда каждый день. Во сне и наяву. Я продумывал свое олимпийское выступление и рассчитывал его, как математик. Я был от Рима дальше, чем от Луны, но уже был там, в зале "Палацетто делла спорт".
Предолимпийский сбор проходил в Латвии. Мы тренировались в местечке Дзинтари, где шелестит в соснах соленый ветер и навевает сон ровно гудящая прибоем синяя ширь. Но вдруг налетает ветер, разводит волну, стонут, сгибаясь, сосны. Белые буруны летят на гребнях волн. Проснешься ночью и слушаешь, как тревожно вызванивают стекла. Словно далекий набат.
Право выступать в Риме в моем весе оспаривали трое: Трофим Ломакин, Василий Степанов и я. Тренировали нас Яков Григорьевич Куценко, Николай Иванович Шатов и Сурен Петрович Богдасаров.
Команда создавалась в муках. Сильных атлетов было много, а мест в команде всего семь. Тренеры, страстно желая успеха "своим" атлетам, ревностно выискивали недостатки у "чужих". Под их взорами мы чувствовали себя как под перекрестным огнем. Каждая мелочь, каждый неудачный подъем заносился в кондуит. Стоило поднять на 5 килограммов меньше, чем твой конкурент, как это становилось темой оживленной тренерской дискуссии.
Мы, штангисты, старались делать вид, что ничего не замечаем. Но на самом деле, как стайка велосипедистов, внимательно следили за тем, чтобы никого не выпустить вперед. Мы не тренировались. Мы соревновались. Мы по нескольку раз в неделю доказывали друг другу, кто из нас сильней.
Если утром сильней был я, вечером Степанов собирался с силами и затыкал за пояс Ломакина и меня. На следующий день Трофим Ломакин приходил в зал и брал у нас реванш. Его килограммы вышибали из нас последние остатки благодушия, и мы, чувствуя на своих спинах оценивающие взгляды тренеров, навешивали на грифы новые "блины". И поднимали, поднимали, поднимали...
Борьба, соревнование - единственный верный способ определить, кто сильней. Но не каждый же день! Наш тяжелоатлетический марафон давно превратился в абсурд, он ломал программу подготовки, ломал нас самих. Это был тот самый случай, когда успехи приходят не благодаря сбору, а вопреки.
В Рим, чтобы выступить в полутяжелом весе, полетели Трофим Ломакин и я. Чувствовал себя я неважно, болела спина. Чтобы укротить проклятый радикулит, стал принимать процедуры - токи Бернала. Отдыхал, отходил от сбора.
После победы в Варшаве Мартин топтался на месте. Результаты его не росли. Поэтому основным конкурентом я считал Трофима. Зато сам Мартин не сомневался в победе. Об этом он, не таясь, сказал Рудольфу Плюкфельдеру.
- А сколько ты думаешь поднять? - спросил Рудольф.
- Не меньше, чем в Варшаве, - задиристо ответил негр.
- Ты закончишь, - засмеялся Рудольф, - а Воробьев прибавит еще килограммов пять и тогда начнет соревнование.
Мартин обиделся. И зря. Наверное, он в то время еще не до конца понимал, что поднять "не меньше, чем..." - значит проиграть.
Олимпиада началась. Волей-неволей мы очутились в самой середине кипящих страстей, хотя самим нам еще долго оставалось ждать свой черед вступить в борьбу. Мы только наблюдали. Одни выигрывали, и их радость не знала границ. Другие проигрывали, и черная меланхолия надолго брала их в плен. Конечно, рикошетом эти страсти ударяли и по нас. Я завидовал счастливчикам, сумевшим ухватить свою жар-птицу за хвост. Я сочувствовал проигравшим, потому что хорошо знал, какая их разрывает боль.
С каждым днем предстартовое волнение, словно пресс, давило все сильней. Мысли были целиком поглощены предстоящими соревнованиями. Я пытался отвлечься, забыть, что я тяжелоатлет, выбросить эти мысли из головы, но увы, это было свыше моих сил. Как стрелку компаса притягивает север, так мои мысли притягивал к себе помост. Навязчивые мысли словно детский мячик на резинке: чем сильнее кидаешь его прочь, тем быстрее он возвращается назад.
Как за спасательный круг, я хватался за книги и шахматы. Приставал к экскурсионным группам, бродил среди знаменитых развалин.
Первым из наших на помост вышел Евгений Минаев. Самым страшным из его соперников был американец Исаак Бергер. Обычно в тяжелой атлетике соревнования редко продолжаются более трех часов. А тут только один жим занял три часа. Подняв 120 килограммов, Минаев на 2,5 килограмма обошел соперника.
Первый подход в рывке Минаев сделал, когда со времени окончания жима прошло два с лишним часа. Я вспомнил олимпийский дебют в Хельсинки и мог только посочувствовать товарищу по команде.
Когда спортсмен в борьбе, пусть даже самой жестокой, ему некогда вглядываться в себя, нервничать и терзаться сомнениями. Боксер в бою, борец в схватке, бегун на дорожке, они уже не нервничают. Команда "старт" все волнения оставляет позади.
Но два часа есть два часа. Тут недолго "перегореть". Ждешь. Остываешь. Вместо того чтобы отдыхать, каменеешь от навязчивых мыслей о штанге, чутко вслушиваешься в шум зрительного зала, мечешься, как попавший в клетку зверь. Зеваешь, и людям со стороны кажется, что ты самый флегматичный человек на свете и, пожалуй, вот-вот уснешь... Они и не догадываются, что твоя зевота от нервов, от волнения, от сладкого предчувствия борьбы... Лицо посерело, как пепел. Но под этим пеплом пылает огонь.
Минаев отлично справился с волнением и в рывке выиграл у американца 5 килограммов. Волнение давит на всех. Но похоже, что Бергера оно ударило самым тяжелым своим концом. Великолепный атлет, фаворит, он проигрывает уже 7,5 килограмма. Но еще ничего не решено. Его главный козырь - толчок. Здесь он неподражаем. Все еще может измениться в любой момент.
Конца событий я не видел. Уже 12 часов ночи. Тренеры настойчиво гонят меня спать. Они правы. Надо соблюдать режим. Лицом к помосту, пятясь, выхожу из зала.
Сплю как убитый. Ранним утром меня будит какой-то шум. Что они, с ума посходили? Смотрю на часы. Начало седьмого. Чего ради ребята повскакали в такую рань? Протирая глаза, выхожу в коридор узнать. Навстречу Минаев. "Вид его ужасен..." Лицо осунулось. Глаза блестят. Блестят шало и лихорадочно. Говорит, что соревнование полулегковесов закончилось буквально 30-40 минут назад. Чудовищно! Девять часов непрерывного напряжения. Я мирно спал, а Женька ночь напролет вырывал победу у Бергера. Вырвал ли?
- Выиграл! - сколько счастья в этом коротком слове.
Честно говоря, никто не верил, что Бергера можно обыграть. Минаеву прочили "серебро". А он взял и все прогнозы перевернул вверх дном. Ну и дела! - Врешь, не верю! - кричу я с восторгом. Он достает из белой коробочки медаль и вешает мне на шею. Всходит солнце. Медаль ярко горит в его лучах. Женька прильнул к моей груди. Я обнимаю его и, кажется, счастлив не меньше, чем он сам! Победа! По лучшим килограммам выходило одно, и очная ставка все повернула по-другому. И от этого мы счастливы вдвойне.
В Риме тяжелоатлеты выступали в последние дни Игр. Кругом побеждали, проигрывали, радовались, рыдали... А я смотрел и ждал своего часа.
Наконец настал мой черед выходить на помост. На взвешивании я оказался и тяжелее Ломакина и тяжелее Мартина. Но от этого моя уверенность в победе нисколько не ослабела. Чтобы победить, надо верить в себя.
На представлении справа от меня стоял Ломакин, слева - Мартин. Я снова оптимистично подумал: "Ничего не имею против, чтобы и на пьедестале почета сохранился тот же порядок".
Так я себя развлекал.
Я был спокоен. Каменно спокоен. Такое спокойствие бывает у людей, которым лучше умереть, чем проиграть. А если ты решился даже умереть, то чего тебе волноваться? Не лучше ли собраться и дать настоящий бой?
У соперников (всего их собралось 23) настрой был иной. Лицо Мартина внешне оставалось спокойным, но предательские струйки пота выдавали колоссальное напряжение. Не лицо - маска.
Трофим переминался с ноги на ногу, облизывал губы. От нас требовалось немного - постоять перед публикой несколько минут и уйти. Но в Трофиме уже зажегся внутренний огонь. Опять перехлестнулись наши пути. Опять нас двое, а победа одна. Сумеем ли мы ее завоевать?
На разминке я почувствовал себя великолепно. В жиме на первый подход заказал 145 килограммов. Из иностранных соперников лучше всех выступил американец Пулскамп - 140. Мартин поднял 137,5 килограмма.
Огромное возбуждение овладело мной, когда я вышел выполнять жим. Чтобы успокоиться, несколько раз прогуливаюсь перед помостом. Тихо. В Рим туристкой приехала моя жена. Теперь из зала на меня неотрывно смотрят ее глаза.
Беру штангу на грудь. Жму. Поднял. Тихо. Неужели не засчитали? Разом вспыхивают белые лампы. Раздаются аплодисменты. Порядок!
К потяжелевшей на 5 килограммов штанге мелкими шажками, словно рысь, семенит Трофим. Встряхивает огромными бицепсами и с необычайной легкостью поднимает снаряд.
Теперь моя очередь. Добавляю к его результату еще 2,5 килограмма. Я должен выиграть эту дуэль. Не в жиме, а в целом. Беру вес. Это мой лучший личный результат. Отлично! Борьба складывается как по заказу.
Трофим устанавливает новый мировой рекорд - 157,5 килограмма. Он лидер. Но мои нервы крепче. Вожжи поединка в моих руках. Я возглавляю этот железный бег.
Случайно я слышал часть разговора Ломакина с тренером Божко.
Трофим. Не могу понять, ну как он выжал такой большой вес! Все! Я проиграл.
Божко. Еще не все потеряно! Он может сорваться.
Уговоры на Трофима действуют плохо. С отрешенным видом он ложится на кушетку и не встает до самого рывка. Выигрывая, лидируя, внутренне он уже готовился проиграть.
Я все продумал до мелочей. После жима выхожу в раздевалку. Жена уже там. Рядом вода, витамины, белковые концентраты. На соревнованиях такого масштаба все, в том числе и питание, должно быть продумано до мелочей. Иначе недалеко и до беды. Я не забыл, какая неприятная история случилась однажды в Мюнхене с Трофимом Ломакиным. Шел чемпионат мира, Трофим находился в отличной форме. Коно должен был пасть. Утром Трофим съел бифштекс. Мы остались вдвоем. Ему предстояло выступать вечером, мне - на следующий день.
- Знаешь, - сказал вдруг Трофим, - у меня болит голова. Тошнит.
Через час его самочувствие резко ухудшилось. Возникли резкие боли в животе. Началась рвота. Поднялась температура. Все признаки указывали на отравление.
Запасной штангист Василий Степанов начал срочно сгонять 2,5 килограмма. Ломакин тем временем находился в ужасном состоянии. Его мучила головная боль. Температура подскочила до 40 градусов. Только благодаря неустанным заботам врача М. Б. Яновицкого поздно ночью, когда Степанов вслед за Коно уже занял второе место, наступило облегчение.
Пища недоброкачественной оказаться не могла. Но, как сказали нам работницы столовой, в то утро возле нашего стола упорно крутился какой-то тип. Явно не спортсмен.
Я не верил, что такое может повториться в Риме. Но, как говорится, береженого бог бережет.
Рывок. К штанге идет Трофим. Невесело, словно на постылую, осточертевшую работу. Дожимает снаряд руками. Нарушение правил. Подход пропал. Только в третьем Трофим с натугой зафиксировал вес.
Я прибавляю к штанге еще 2,5 килограмма и, внутренне ликуя, легко выхватываю вес. Сегодня мне все удается. Штанга тяжелеет, и снова удача. Так же легко вырываю 145 килограммов, и лишь небольшая техничеcкая ошибка мешает мне удержать снаряд. Но я, как никогда, уверен в себе. Ничто меня не может теперь огорчить, выбить из седла.
Толчок. Закончив выступление, уходит с помоста Мартин, показавший "не меньше, чем в Варшаве". Ломакин толкает 170 килограммов. Я поднимаю на 2,5 килограмма больше. Заказываю 177,5. Трофим пропускает. Подхожу к снаряду. "Толкнешь эту штангу, - говорю самому себе, - и победа твоя". Никак не могу выбросить эту мысль из головы. Разволновался, размечтался, штангу не поднял. Черт возьми, надо работать, сжать зубы и работать, а радоваться или гopeвать успеем потом.
Выхожу снова. Последний подход. Решающий. Я отрешился от всего. Есть штанга. Есть я. Больше в мире нет ничего. Долго, очень долго стою перед снарядом. В груди жжет, словно там горит бикфордов шнур. Надо точно угадать тот момент, когда сила готова будет взорваться и поднять снаряд над моей головой. Тяжкая махина лежит на груди. Вот он, мой миг! Штанга летит вверх и, проклятье, чуть вбок. Я скручен, сломан, тяжкая штанга заставляет меня гулять по помосту, выталкивает за его границы...
Вся наша команда кричит на крик: "Держать, держать!" То же самое кричу (про себя, конечно) и я. На самом краю упираюсь в помост. Дальше отступать некуда. Стою. Держу. Это победа. Что-то подкатывается к горлу. Улыбаюсь, а у самого слезы стоят в глазах. Соленый пот катится по щекам и капает на мокрый герб у меня на груди.
- Опустить! - командует судья.
Жалко опускать. Не штангу держу я в руках. Не поднятый вес. Это же мое тяжелое спортивное счастье. Как дорого оно мне досталось! Я толкаю штангу вперед, снова поднимаю руки над головой, приветствуя аплодирующий зал.
- Ну, кто еще хочет на Петроград!
Не знаю, почему вырвалась у меня эта фраза, сказанная хриплым, севшим, счастливым голосом, и что она означала? Над этим надо еще подумать.
Поздравить меня с победой подошел и Трофим.
- У тебя же еще осталось две попытки, - напомнил я. Но он только махнул рукой. Чутье меня не обмануло. Главный соперник отдал победу еще задолго до того, как истекли девять часов борьбы. Правда, Трофим оба раза подходил к снаряду. Но это была уже проформа, а не борьба.
Медали нам вручали перед началом соревнований тяжеловесов, так как наш поединок закончился слишком поздно, вернее сказать, рано, в четвертом часу утра. На пьедестале почета мы с Мартином стояли вдвоем. Ломакин еще утром улетел в Москву.
Как счастлив я был! Готов бы обнять весь мир! Порой мне даже казалось, что я заболел какой-то странной болезнью. Таким необычайным и безграничным было моё счастье. Я мог бы разделить его на десятерых, на тысячу человек и не почувствовал бы себя хуже. Это чувство походило на вечность. Его нельзя было измерить и охватить. Да, за него стоило платить цену, которую я заплатил. Я не жалею ни о чем.
Что было потом? Рассказывать, как в 1962 году на первенстве Союза в Тбилиси я схватил "баранку" в жиме, - разве это интересно?
Жизнь спортсмена кончилась. Но я не сказал штанге "прощай". Для меня начиналась новая жизнь - жизнь тренера, ученого, педагога...