Впрочем у самого Тальтса несколько иное мнение: "Вот мне говорят: ты, мол, достиг всего. И я — действительно — достиг немалого, только вот не был чемпионом Эстонии. Спортивные руководители похлопывали меня по плечу: "Молодец, парень, ты много сделал для спортивной славы республики, ты добился всех возможных титулов и званий. Чего же ещё желать душе..." Но сам-то я понимаю, что труда, который я вложил в тренировки, должно было хватить не на три, а на семь медалей чемпиона мира.

          Судите сами. В 1966 г. я получил "баранку". Как и почему это случилось, расскажу позже. В следующем году мой личный рекорд был на 20 кг выше, чем у ближайшего соперника, но чемпионат мира не состоялся. В 1971 г. в Таллине я за один вечер установил 6 мировых рекордов, но перед чемпионатом мира заболел и остался дома. Вместо меня поехал Ю.Козин и выиграл срезультатом 552,5 кг. Хотя и я, и В.Якубовский в то время были куда сильнее.

          А рекорды... Сколько их пропало! Это сейчас после установления рекорда штангиста больше не взвешивают, а в наше время нужно было до конца соревнований держаться в рамках весовой категории. Из-за этого не одно достижение "уплыло" из моих рук.

          Так что не сказал бы, что мне очень уж везло. Всё, чего я добился, — это результат не везения, а огромной работы и ещё, наверное, большого желания. А неудач — я не люблю о них вспоминать — всегда хватало. Так что везло мне, так сказать, средне."

          Ну, вот, скажет иной читатель, Тальтсу всё мало, если он начал считать недополученные медали.

          Тальтсу действительно мало. Но в ином смысле.

          Вот земледелец возделывает своё поле — он удобряет ниву, пашет, культивирует, боронует, засеивает её, и она в итоге даёт урожай. Земледелец собирает плоды своего труда как бы в подтверждение правильности сделанного. И для него нет ничего лучше сознания честно исполненного долга и ломоты во всём теле. Для него нет выше награды, чем обильный урожай.

          Тальтс оценивает свой спортивный путь как земледелец, которому ливни или засуха помешали собрать максимальный урожай. И вовсе не кубки или медали волнуют его. Тальтс привык выкладываться до последнего, привык стремиться к совершенству. А это дороже любых медалей.

          Итак, перед вами Яан Тальтс со всеми колючками его характера. Может быть,кому-то данное повествование покажется слишком субъективным. Но ведь в жизни любого человека очень многое субъективно. Кто-то принимает Тальтса, а кто-то — нет. В конце концов и соавтор мог бы рассказать, что у него с Тальтсом разные темпераменты и что многих взглядов и убеждений Тальтса он не разделяет. Но ведь всё это совершенно не важно. Потому, что перед вами рассказ самого Тальтса.

Пааво Кивине,
мастер спорта СССР,
заслуженный деятель культуры Эстонской ССР

          Это было в Лайксааре, где недалеко от границы с Латвией находился хутор Таусте, который мой дед Матс передал во владение своему младшему сыну, моему отцу. Мать, окончившая таллинскую учительскую семинарию, по конкурсу получила место в начальной школе Силлуксе. Позднее, когда была выстроена народная школа в Массиару (в то время это было одно из лучших зданий деревенских школ в Эстонии), мать перешла в неё. Отец закончил сельскохозяйственную школу в Полли и получил специальность зоотехника.

          Нас, детей Тальтсов, было семеро — семеро сестёр и братьев. Я, родившийся в 1944 г., оказался пятым ребёнком в семье. Все мы, невзирая на возраст, трудились и в колхозе, и дома. Отец работал в Камара и подолгу не бывал дома. И потому в основном именно нам, детям, приходилось обрабатывать участок земли, выделенный для семьи. Кроме того, мы пасли скот, да и в колхозе ещё зарабатывали не менее 150 трудодней в год. Дел было невпроворот, но каждый трудился как мог, и сообща мы выполняли любую работу.

          Работать я начал, когда ещё не умел, вернее просто сил не хватало, чтобы запрячь лошадь. Лошадь нам запрягал конюх и при этом поучал: "Вы, чертенята, лошадь не загоните!" Мы обещали не загонять, но, въехав в лес, выламывали ивовый прут и...

          Весной, когда надо было обрабатывать поле и мы прикатывали всходы, я, 5-6-летний малец,сидел на катке. Работа эта была не очень трудной. Зато, возвращаясь домой, я чувствовал себя работником: ведь в кармане лежала книжка с заработанными трудоднями. Иное дело было осенью на уборке урожая, когда мы не знали ни суббот, ни воскресений.

          Бригадир с вечера приходил к нам домой и просил мать: не дашь ли ребят на завтра? Иной раз нужно было ночью стеречь комбайн, и мы спали прямо в его бункере среди зерна. За всё это записывали считанные копейки, но зато выдавали корма для скотины, и председатель жал нам руки: "Молодцы, ребята!"

          Позже, вспоминая своё детство, я думал о том, как же много сил дала мне та работа... Но прежде всего такая жизнь научила трудиться, воспитала во мне внутреннее убеждение обязательно делать работу, даже тогда, когда не получаешь за это никакой материальной выгоды. Надо, должен был делать — и я делал. Так было всегда. И не только в нашей семье, и не только в трудные послевоенные годы.

          Вспоминает брат — Айн Тальтс:

          "Случалось, что работа была очень тяжёлой для детских силёнок, но Яан никогда не сдавался и не просил помощи... Он едва научился косить, а уже наперегонки с мужиками махал косой на прогалинах между кустами... Однажды он снял с плиты котёл, а в нём было примерно два с половиной ведра картошки, и так потянул себе спину, что потом долго по врачам пришлось ходить. И кто знает, в чём причина повреждений и травм, которые случались у Яана в зрелом возрасте...

          Доить коров он, помнится, начал также в мальчишеском возрасте, причём первым среди братьев. Сначала он занимался этим делом с азартом, но вскоре оно ему надоело — Яан шёл доить и бурчал себе под нос: "Что, я один должен делать всю домашнюю работу?"

          Но коров он тем не менее всё-таки доил, поскольку для него был приказ матери делать работу по дому. Матери с ним было нелегко. Грешков за ним больше всех водилось. Даже учитель физвоспитания — единственный мужчина-преподаватель в школе, приходил жаловаться на Яана, что не может с ним справиться. Что уж там однажды произошло, я не знаю, но мать тогда пришла из школы и сказала: "Ну и задам же я тебе сейчас!" Яан ответил: "Я убегу от вас и спрячусь в лесу!" И даже за дверь было выскочил..."

          Каким образом в нашу семью вошёл спорт, я не помню. Не слышал и о том, чтобы отец в молодости занимался спортом. Но он был достаточно сильным человеком и в Полли упражнялся с гирями. Дедушка тоже был человеком большой силы, да и все братья оказались здоровее и сильнее меня. Говорят, что я похож на отца и на дядю — брата моей матери, погибшего на войне. Рассказывали, что он был крепким и очень сильным человеком.

          Немалую роль играло и то, что у меня была целая куча старших братьев, которые время от времени пытались меня воспитывать. Так что стычки и потасовки происходили у нас всё время. Командовавший всем старший брат заставлял нас пилить дрова или делать какую-нибудь другую домашнюю работу. При этом он говорил нам: "В течение часа работаем, а потом десять минут гоняем мяч".

          Когда заканчивался день, мы выходили играть с другими деревенскими мальчишками в мяч и играли до тех пор, пока его видели. Лапта и волейбол были в то время любимыми играми не только у сельских ребят. С мальчишеским азартом в них играли и взрослые.

          Жестокая, тяжёлая война только что закончилась, жилось трудно, и всё же взрослые тоже занимались детскими играми. Причиной тому то ли военное лихолетье, когда было не до спорта, то ли желание снять напряжение после трудового дня. Во всяком случае самодеятельный спорт был признанной, неоспоримой ценностью. Спортсмен был человеком, известным на всю округу, его окружал ореол славы, особенно в глазах девушек.

          Мне кажется, что именно те послевоенные годы оказались временем подлинно народного спорта, когда недостаток возможностей развлекаться компенсировался страстным желанием заниматься спортом.

          В наше время, когда гиподинамия грозит смертельными недугами, вновь намечается подъём самодеятельного спорта, хотя до подлинно народного ему ещё далеко. В физкультурном движении есть ещё люди, стремящиеся вписать в свои отчёты как можно больше физкультурников, включая младенцев и стариков. И вот уже число физкультурников в нашей республике выросло до весьма внушительного числа — полумиллиона. Я в этот полумиллион, конечно, не верю.

          На мой взгляд, вполне допустимо считать медали чемпионов мира или рекорды. Но для чего же считать людей, у многих из которых культура своего тела — весьма интимный вопрос и которые вовсе не хотят, чтобы за ними надзирал посторонний глаз и чтобы их сугубо индивидуальные занятия заносились бы в какие-то статистические графы? У нас принято множество разнообразных решений о развитии физкультуры. Однако до сих пор нельзя сравнивать условия для занятий физической культурой с тем, что делается у нас для большого спорта. Иное дело, что даже имеющиеся возможности для развития оздоровительно-массового спорта используются далеко не полностью.

          Вернусь к детским играм. Нам далеко не всегда удавалось беспрепятственно пойти поиграть — не разрешала мать. Она начинала ворчать: "Ну что это за дело — гонять мяч с утра до вечера, как будто другого занятия нет?" И дело, конечно, сразу же находилось — то заготавливать сено, то ещёчто-нибудь. Когда весной в районе организовывались соревнования пионеров и школьников и от нашей семьи должны были выступать несколько "представителей", получить разрешение дома было очень непросто. Это теперь городские жители стараются отправить своих детей в пионерские или спортивные лагеря, снять их на летнее время со своей шеи. Нас же летом никуда не отпускали: необходимо было работать. Даже тогда, когда, уже учась в техникуме, я приезжал домой на летние каникулы, на моё участие в спортивных соревнованиях смотрели не слишком одобрительно. Не думаю, что старшие не любили спорт, просто время было такое...

          В начальной школе со спортом дело обстояло так: если кто-то им занимался, то уж сразу всеми видами. Зато остальные не делали ничего. Богатырским телосложением я тогда не отличался. В 14 летбыл самым маленьким в классе — рост всего 155 см, а вес 50 кг. Учась в техникуме, я выжал и вырвал штангу весом 40 кг, а толкнул — 50 кг. Недавно мне попались на глаза мои спортивные дипломы того времени — они все сплошь за вторые и за третьи места, а вот у брата Айна дипломы были в основном чемпионские.

          Наверное, за мою любовь к спорту, за стремление заниматься всеми видами спорта подряд, за желание побеждать во всех соревнованиях меня и стали называть "Чемпионом". Я умел всего понемногу, но всюду старался попасть, во всем поучаствовать, войти в любую команду. Бывало, что меня даже выгоняли силой.

          Мне нравились волейбол, толкание ядра, метание диска. Но, пожалуй, самые перспективные результаты я имел в беге на 60 м. Однако мне этого казалось мало, и я продолжал искать что-нибудьновое. По учебнику шахмат начал изучать правила этой игры и шахматные ходы. Поэтому первые свои дипломы в 1956-1957 гг. я получил на районных соревнованиях школьной спартакиады по шахматам и шашкам, проходившей в Килинги-Нымме.

          В один прекрасный день у нас в школе вошёл в моду настольный теннис. С того момента в моём портфеле постоянно лежала теннисная ракетка, которая к концу урока оказывалась за пазухой. Едва только звучал звонок с урока, как мы со всех ног летели к столу для тенниса. Кто прибегал к нему первым, тот мог в игре "на победителя" продержаться у стола всю перемену. Дома мы сдвигали вместе все столы — мать финансировала покупку сетки — и начиналась игра. Помню, что я даже спал с теннисной ракеткой под подушкой. В 1957 г. я впервые победил в соревнованиях по настольному теннису на районной спартакиаде школьников.

          Вспоминает Айн Тальтс — спортивный организатор начальной школы Массиару:

          "Спортом мы занимались самозабвенно. Выиграли первенство района по лёгкой атлетике, а на волейбольной площадке победили команду средней школы Килинги-Нымме.Откуда появился интерес к спорту? Во втором или в третьем классе на день рождения я получил в подарок 25 рублей — по тем временам огромную для мальчишки сумму денег. Покупка должна была быть достойной её. И она была сделана — я купил брезентовый волейбольный мяч. Ходил с ним под мышкой и шантажировал старших:

          "Возьмёте меня и Яана играть, тогда дам мяч..."

          Однажды Яан победил на пионерских играх в соревнованиях по бегу и вернулся домой с полученным дипломом. Местный фотограф снял счастливого победителя и раздал снимки жителям деревни. На снимке был Яан с дипломом, который закрывал его от подбородка до колен. Так он у нас и стал Чемпионом.

          У нас была очень спортивная семья. За исключением Антса, который увлекался техникой, мы все любили соревноваться — и мальчики, и девочки. Самой ловкой в лазанье и быстрой в беге была сестра Эва. Борьба за первенство между братьями и сёстрами шла упорнейшая. Проигрывать Яан не любил. Как-то на районных соревнованиях я прыгнул в высоту на 1 м 10 см, а Яан — на 10 см ниже. Придя домой, он повесил между двух жердей верёвку и стал прыгать. Прыгал до тех пор, пока до крови не растёр верёвкой бедро... В настольном теннисе Яан был сильнее меня. Но я научился у одного из городских парней кручёной подаче и на ближайших же соревнованиях победил его этим оружием. Тогда Яан изо всей силы хватил ракеткой о стол и громко крикнул: "В этот дурацкий теннис я больше не играю!"

          Позднее он принёс из школы домой ядро и диск. Мы стали учиться технике метаний, достав учебник Рууди Тоомсалу.

          Потом судьба привела в наши края Пеэтера Лаппа, настоящего энтузиаста спорта. Он нас научил такому сложному виду спорта, как метание копья".

          Спорт формировал наши характеры. Метание копья и диска были моими любимыми видами спорта, но, как назло, в школе учился один здоровый парень, которого мне никак не удавалось победить. От отчаяния я начал усиленно тренироваться в беге на средние дистанции и на школьной спартакиаде даже выиграл бег на 1000 м.

          Ушедшая в 1979 г. из жизни сестра Эва вспоминала: "Яан просто должен был быть самым первым. В кого он такой пошёл, я не знаю. У нас остальных характеры более покладистые, более мягкие, чем у Яана. Для него же жизнь — это вечное преодоление, борьба с соперниками. Он должен был быть сильнее всех, должен был бытьсамым-самым. Такой уж он уродился".

          Штангу я впервые увидел в 1956 г. Мне тогда было 12 лет. Теперь считают, что именно в этом возрасте и надо начинать заниматься тяжёлой атлетикой. Но в то время я и понятия не имел о тяжелоатлетической тренировке. Это было только подражание взрослым да соперничество со сверстниками.

          Мой крёстный Йоханес Мялксоо, и по сей день председательствующий в колхозе, человек богатырского сложения, раздобыл для колхозников штангу. И в одной из комнат колхозной конторы начались усиленные тренировки. В школу мы ходили мимо конторы, и лязг железа всегда привлекал наше внимание. Когда взрослые заканчивали тренировку и расходились по домам, мы снимали со штанги все блины и упражнялись с одним грифом. Это продолжалось ежедневно несколько месяцев. В конце концов мы стали забегать в контору ещё и днём, во время большой перемены, мешая грохотом железа работе бухгалтера и опаздывая на уроки. Взрослым это надоело, и нашим занятиям пришёл конец.

          Снова заниматься штангой я начал лишь в техникуме.

          Я не раз задумывался: а ведь мы являлись большими энтузиастами... Для тренировок у нас не было ни малейших условий. И в спорт нас не тянули за руки, а, наоборот, чаще тянули от него. Теперь же всё по-иному. У всех школьников, кроме уроков физкультуры, есть возможность заниматься чем душе угодно в спортивных школах, где у них имеется всё: и тренеры, и залы, и оборудование.

          Правда, прежде чем начнёшь подниматься по лестнице большого спорта, нужно в течениепяти-шести, а может быть, и более лет делать тяжёлую, как говорят, чёрную работу. Работу безкакого-либо вознаграждения и признания — разве что иногда каким-нибудь дипломом наградят.

          Современная молодые люди не глупы, они более рассудительны и практичны, чем были мы, они отлично знают, что период подготовки долог, рекорды высоки, а гарантий их достижения никто не даст. Кроме того, их отцы и матери не играют в мяч и, думается, никогда не играли, но зато достаточно пылко обсуждают между собой вопрос о том, сумел ли папаша Мюллер разгадать Штирлица или нет... Так стоит ли рваться в спорт?

          А о чём думали мы? Я знаю лишь, что нам было интересно — нет, этого мало: для каждого из нас было делом жизни и чести сразиться и победить соседского мальчишку или парня, который старше, быстрее и сильнее тебя. И на работе нужно было быть не хуже взрослого мужчины. Я верю в то, что тело и душа каждого нормального ребёнка воспринимают сие именно так. Но когда этот зов остаётся гласом вопиющего в пустыне, когда эта потребность остаётся неудовлетворённой, привычка — не созданной, то стадионам и спортивным залам такие ребята предпочитают дискотеку, бар или подъезд.

          То, что я познакомился со спортом в детстве, отложило отпечаток на всю мою жизнь. Большой спорт — это строительство дома. Оно всегда начинается с закладки фундамента, на который затем надстраивают этажи. Если фундамент слаб, то построить можно лишь двухэтажный дом, установить получится лишь два рекорда. А если сделать фундамент крепким, то на нём можно возвести высотное здание — то есть добиться десятков рекордов. В наши дни уже нет нужды в детском труде, и потому только активные занятия спортом могут повлиять на уровень физического развития молодого поколения. 

          Осенью 1958 г. я поступил в Ваэкюлайский (до того Тихеметсаский) техникум механизации сельского хозяйства.

          Считая себя спортсменом уже достаточно высокого класса — звание чемпиона района среди школьников в те времена кое-что да значило, — я уже на первом курсе чуть было не остался без зачёта по физкультуре. Под угрозой оказалась стипендия — целых 150 рублей (старыми деньгами). Дело в том, что я на правах "опытного мастера" надеялся, что благодаря настольному теннису и лёгкой атлетике получу зачёт без труда. Но нет, меня заставили ещё и бороться на ковре. Наш преподаватель физкультуры Пауль Паакспуу сказал мне прямо: "Послушай, парень, в настольный теннис ты сможешь играть и тогда, когда ни на что другое годиться не будешь, а пока тебе место либо на борцовском ковре, либо у штанги". Глаз у него был намётанный.

          Нет, ракетку я отнюдь не забрасывал, всегда постукивал шариком, когда появлялась малейшая возможность. Но бОльшая часть моего времени отныне проходила на чердаке старой винокурни — у штанги. С несколькими парнями мы забирались туда трижды в неделю. Я продолжал и занятия борьбой, да и другие виды спорта не забывал.

          Зимой основным моим занятием была штанга, летом — лёгкая атлетика и штанга. В волейбол мы играли, только когда удавалось, и тем не менее дважды побеждали на первенстве сельскохозяйственных учебных заведений республики. С ядром же и с волейболом я не расставался всё время своего пребывания в большом спорте. В 1969 г. в Подольске я толкнул ядро на 16,93 м ипробежал 60 м за 7,1 сек.

          А вот борьбу я вскоре бросил. Дело в том, что на одних соревнованиях я проводил приём (причём мой соперник был явно слабее меня), но маты под моими ногами разъехались, и я от своего же броска упал на лопатки. В знак победы была поднята рука слабейшего. С этим я никак не мог смириться. А потому распрощался с борцовским ковром и ещё больше сблизился со штангой.

          Нашими наставниками были Альберт Оя из Пярну, Вячеслав Ойссаар из Вильянди, а иногда появлялся сам Тайму Вийр из Центрального совета республиканского сельского спортивного общества "Йыуд". Чаще других у нас бывал Оя — раз, а то и два в неделю. Мы ждали его приезда, как праздника. О том, чтобы пропустить тренировки, не могло быть и речи. Мы уважали этого человека, который ради нас приезжал издалека. Я не помню, насколько содержательными были его занятия. Скорее всего, его взгляды были столь же отсталыми, как и вся тяжёлая атлетика Эстонии тех лет. Но важны были не его взгляды. Мы искали не высшей премудрости, а человека, который вёл бы нас за собой, в которого мы верили бы. Тренер говорил, что спина должна быть прямой, а руки под таким-тоуглом — и мы в точности следовали его указаниям. То же самое можно сказать и о Вячеславе Ойссааре, который занимался с нами год.

          Помню, что кроме тренировок в Тихеметса я ездил вслед за Альбертом Оя в Килинги-Нымме,чтобы лишний раз потренироваться. Или же, когда Вячеслав Ойссаар летом находился в Мыйзакюла, я из Камара после рабочего дня мчался туда. Посёлок Мыйзакюла в те годы превратился в один из центров эстонской тяжёлой атлетики. Душой тамошних штангистов был Яан Вястрик — родственник известного в прошлом тяжелоатлета Рихарда Вястрика. Мы тренировались в старом вагоне узкоколейки. Зимой в его углу гудела буржуйка. Узенький вагон, как правило, был набит битком. К штанге мы подходили в порядке живой очереди. Поскольку мой брат Айн учился в Мыйзакюлской средней школе, я мог приезжать туда и на зимние каникулы.

          Я должен упомянуть ещё об одном человеке, ибо он заставил меня полюбить спорт ещё больше. Это фанатик лёгкой атлетики Пеэтер Лапп. Сколько раз он приезжал в Тихеметса или Камара специально для того, чтобы позаниматься со мной толканием ядра или метанием молота... Он рассказывал, как прекрасен, как удивительно красив спорт, он поддерживал меня добрым словом и в те времена, когда я уже прочно утвердился в большом спорте.

          В спорте вершин можно достичь при двух условиях: фанатиком является либо сам спортсмен, либо его наставник. Разумеется, фанатиками могут оказаться и они оба, но это идеальный случай, а такое — чрезвычайная редкость. С одной стороны, я всей душой стремился к спорту, но, с другой — я уверен — не будь вокруг меня помощников и вдохновителей, отличавшихся характерным для того времени спортивным фанатизмом, мне вряд ли удалось бы далеко продвинуться на этом пути. Бескорыстных помощников было очень много.

          И осмелюсь утверждать, что в те годы заниматься спортом было интереснее, чем сегодня, ибо всё делалось от души. Сейчас на селе детей меньше, да и интересы у них другие. Но их и сегодня можно привлечь к спорту, лишь бы нашлись искренне и до конца преданные ему люди.

          Летом 1959 г. я жил у отца, который, как всегда, подыскивал для нас работу потяжелее — семье были нужны деньги. Мы работали в поле. Осенью, когда я снова подошёл к штанге, оказалось, что мне по силам поднять на добрых два десятка килограммов больше, чем прежде.

          Из дневника:

          "Начало 1959 г. Открытые соревнования в Ваэкюла (полулёгкий вес) — 152,5 кг в сумме троеборья.

          Осень 1959 г. Открытые соревнования в Тихеметса (полулёгкий вес) — 192,5 кг в сумме троеборья.

          Осень 1959 г. Открытые соревнования в Тихеметса (полулёгкий вес) — 202,5 кг в сумме троеборья".

          О рекордах Эстонской ССР, а тем более СССР и мира я ещё и представления не имел.

          Тренер Альберт Оя:

          "Штатным тренером в спортобществе "Йыуд" я начал работать в 1957 г., до того тренировал ребят на общественных началах. Я ездил по районам, искал парней, которые хотели бы попробовать свои силы в споре со штангой. В основном ездил по сельским техникумам — в Тихеметса, Олуствере, Кехтна. Заглядывал и в крупные средние школы. Кое-где задерживался на два-три дня, а в иных местах ина неделю-полторы.

          Проводил тренировки, отбирал начинающих из первокурсников. Ребята приходили или сами, или их направляли учителя. Пауль Паакспуу сразу провёл в Тихеметса среди первокурсников соревнования по борьбе и отобрал наиболее подходивших парней. Он и мне показал протоколы: мол, смотри, может, кто-нибудь подойдёт?

          Поначалу мои наставления были, конечно, самыми общими. Я составлял план тренировок. Первое требование — проводить не меньше трёх тренировок в неделю. Тренер имел большой авторитет, ему верили.

          Чем выделялся Яан? Только тем, что был моложе сокурсников. На тренировкиприходили 20-30 парней, а он в первый год занятий даже в сборную техникума не попал. Особыми физическими данными не отличался, а упрямство и честолюбие проявились уже потом, на соревнованиях. Но он усердно тренировался со штангой, да и другие виды спорта помогали ему: настольный теннис, волейбол, лёгкая атлетика.

          Получалась круглогодичная тренировка, пусть даже неосознанная. Для тяжелоатлетов Эстонии это было делом новым: ведь тогда даже лучшие спортсмены республики, особенно выступавшие в тяжёлых весовых категориях, по нескольку месяцев в году просто не тренировались. Яан же тренировался очень много. На пользу ему шёл и постоянный крестьянский труд. Сельские ребята в ту пору были обычно сильнее городских. Это теперь, как ни странно, всё наоборот.

          Цели? Какие дальние цели мы могли тогда преследовать... Предвидеть будущее Яана я, конечно, не мог. Сам он говорил мало, не "высовывался". Да и потом не позволял лезть к себе в душу. Парень он был с характером".

          Из дневника Яана Тальтса:

          "Начало 1960 г. Юношеское первенство Абьяского района (лёгкий вес) — 227,5 кг.

          Весна 1960 г. Юношеское первенство Эстонской ССР (лёгкий вес) — 242,5 кг.

          Осень 1960 г. Открытые соревнования в Мыйзакюла (полусредний вес) — 270 кг.

          Конец 1960 г. Первенство техникума (полусредний вес) — 285 кг. (1-е место)".

          На III курсе в 1960 г. пярнуские штангисты приняли меня в свою компанию. В 1961 г. я впервые вышел на республиканскую орбиту. На юношеском первенстве Эстонии занял 2-е место в полусреднем весе — 307,5 кг, а юношеский чемпионат "Йыуда" и матч республик Прибалтики выиграл. Осенью в среднем весе набрал в сумме троеборья 330 кг.

          Рекорд СССР и мира для взрослых был тогда равен 440 кг, а рекорд Эстонии — 395 кг. Но о них я тогда даже не помышлял.

          Тренер Тайму Вийр:

          "С осени 1961 г. я начал тренировать штангистов "Йыуда", в феврале 1962 г. среди них впервые появился Яан Тальтс.

          Этот парень запомнился мне своей жаждой деятельности. Если иной ленился тренироваться дважды в день, то за Яаном надо была следить, чтобы он не перенапрягался. Всё время делал какие-то вспомогательные упражнения, спрашивал то одно, то другое, просил посмотреть на него со стороны. У него никак не получалась фиксация при толчке от груди: на грудь он штангу брал уверенно, уверенно и толкал её, но его руки никак не замыкались в плечевых суставах. Мы даже начали подозревать: уж не врождённый ли сие у него недостаток? Это уже потом он стал толкать от груди так, что только держись...

          Как-то раз мы собрались в спортивном лагере. Занимались в очень стеснённых условиях. Однако все тренировались дважды в день — утром и вечером, а Яан умудрялся между этими двумя тренировками ещё и третью провести. Тогда я впервые и заметил то, что потом так бросалось в глаза — постоянную неудовлетворённость Тальтса. Неудовлетворённость всем, и прежде всего самим собой. Я уверен, что именно эта постоянная неудовлетворённость достигнутым — одна из главных причин его спортивных достижений.

          В 1962 г. у Яана как плотину прорвало — высокие результаты пошли один за другим. К концу года он добрался уже до 390 кг в троеборье, что было большой неожиданностью. Тех, кто собирал 400 кг, в Эстонии можно было пересчитать по пальцам одной руки."

          В последние годы учёбы в техникуме всё, что я делал — работал ли летом, играл ли в волейбол или занимался лёгкой атлетикой, — я сначала подсознательно, а потом и сознательно делал так, чтобы это приносило пользу для тяжёлой атлетики. Осенью мне предстояло выступать в первенстве техникума, зимой — района, затем в чемпионатах общества и республики. Я стал понимать, что значит то или иное достижение, что значит тренироваться и что значит готовиться к конкретному соревнованию. Возникло понимание спорта, возникло понимание тяжёлой атлетики как системы, возникло понимание ощущение себя в спорте. Рекорды республики становились всё ближе. Среди юношей я стал уже ведущим в республике атлетом.

          Посмотрев на сильнейших в Эстонии взрослых, я понял, что разница между ними и мной была уже не столь велика. Появилась мысль: а почему бы не наступить им на пятки? Я уже был знаком с полноценными тренировками, занимался бегом, после тренировок ходил в баню — это улучшало самочувствие. В общем, я шёл по своему спортивному пути уже не на ощупь, я уже не брёл по пустыне, не зная, где находится оазис.

          1962 г. оказался очень удачным. На юношеском чемпионате Эстонии я победил в толкании ядра и в метании молота. В метании диска — попал в финал. Молот я, правда, держал в руках и раньше, но искусству его вращения Пеэтер Лапп пытался учить меня уже прямо перед соревнованиями в углу тренировочной площадки на Таллинском стадионе имени Комсомола. После одного из моих бросков молот перелетел через ограду соседнего кладбища, разбил надгробную плиту и чуть не убил человека...

          Среди тяжелоатлетов я выиграл все юношеские соревнования, выполнил норму I разряда для взрослых, стал 7-м на Всесоюзных соревнованиях сельских спортсменов и получил специальный приз для лучшего молодого штангиста — фотоаппарат. Это было уже что-то!

          Из дневника:

          "Начало 1962 г. Мемориал Рихарда Вястрика (средний вес) — 335 кг.

          Весна 1962 г. Юношеское первенство Эстонской ССР (средний вес) — 337,5 кг.

          Весна 1962 г. Матч республик Прибалтики среди юношей (средний вес) — 347,5 кг.

          Осень 1962 г. Чемпионат ДСО "Йыуд" (средний вес) — 362,5 кг.

          Осень 1962 г. Всесоюзное первенство сельских спортсменов (полутяжёлый вес)— 385 кг".

          Рекорд Эстонской ССР для полутяжёловесов к концу того года был равен 412,5 кг,рекорд СССР — 472,5 кг, мировой рекорд — 480 кг. Первая из этих трёх сумм робости в душе уже не вызывала. Но неожиданно оказалось, что путь к рекорду Эстонии лежит через мировой рекорд.

          В декабре 1962 г. эстонская газета "Спордилехт" ("Спортивная газета") написала:

          "Вчера в спортивном зале "Харьюорг" завершилось молодёжное первенство Эстонии по тяжёлой атлетике. В ходе соревнований молодые штангисты вновь добились замечательных результатов.

          В отличной форме оказался Яан Тальтс. Если неделю назад этому юноше не удалось установить в полутяжёлом весе новый всесоюзный и мировой рекорд в толчке, то вчера Тальтс справился с рекордным весом 155,5 кг уже во второй попытке, вписав тем самым своё имя в таблицу рекордов СССР. Хотя этот результат на полкилограмма превосходит принадлежащий финну Кари Нуотио мировой рекорд для юношей, он не будет утверждён, поскольку при его фиксации не было судей требуемой квалификации. На этих соревнованиях Тальтсу в сумме троеборья до вожделенных 400 кг не хватиловсего 10 кг. Парню это по силам уже в ближайшем будущем, потому что в рывке он на сей раз ограничился начальным весом."

          Если бы не эта заметка, то я о тех соревнованиях сам и не вспомнил бы. Сейчас, разбирая старые газеты, убедился — да, всё так и было. Но я те соревнования начисто забыл. Обо всех последующих могу рассказывать долго и подробно, в памяти осталась каждая мелочь, даже такая, например, на сколько дырочек я затягивал пояс перед очередной попыткой.

          Означал ли тот рекордный результат, что я вошёл в число лучших юных атлетов мира? Если честно, то я и представления не имел о том, каков он, мировой класс моих ровесников. В те времена юноши начинали заниматься штангой гораздо позже, чем сейчас. Считалось, что тяжёлая атлетика вредит молодому организму, замедляет рост и так далее. Такой подход приводил к старению тяжёлой атлетики, молодёжных соревнований было мало, внимания они не привлекали, а потому из-занепродолжительности тренировочного периода в юниорском возрасте не удавалось добиваться таких результатов, как теперь. Я попал в сборную СССР в двадцать один год и оказался там самым молодым. Следовательно, мой путь в большой спорт был не типичен в то время, а больше схож с современным, Нет, штангистом мирового уровня я ещё не был, ибо позже узнал, что в 1963 г.мировой рекорд среди юниоров в жиме был равен 145,5 кг (его установил американец Роберт Беднарский), в рывке — 142,5 кг, в толчке — 176 кг, а в сумме троеборья — 460 кг (данные килограммы принадлежали венгру Арпаду Немешаньи). Я был неплох, по крайней мере, в толчке. Но этого было недостаточно. Рекордная попытка не оставила в памяти особого следа. И в жизни, и в спорте я тогда получал ещё только среднее образование.

          Свою историю эстонская тяжёлая атлетика ведёт с 1888 г., когда в Таллине был основан первый атлетический кружок. И уже довольно скоро эстонцы стали показывать высокие результаты. Это было время роста национального самосознания. Реакция, закручивавшая все гайки с удвоенной силой, могла запретить разговаривать на родном языке, но не могла запретить поднимать гири. Тяжелоатлетический взрыв, произошедший за считанные годы среди менее чем миллионного народа, выбросил в мировое спортивное пространство сотни борцов и штангистов, из которых по меньшей мере трое — Георг Лурих, Георг Гаккеншмидт и Александр Аберг — стали легендарными.

          Насколько эти трое были схожи в спортивном отношении, настолько совершенно различны были во всём остальном. Лурих — мыслитель и "свой парень" в одном лице, блестящий организатор и вдохновитель, человек с идеальной фигурой атлета и спортивный литератор, которому принадлежат слова: "Человек может сделать из себя всё, что угодно: была бы устремлённость..."

          Аберг — вечный спутник Луриха, яркий выразитель крестьянского начала. Малообщительный, фанатически нацеленный только на тренировки, упрямо выступавший против любого противника и в любое время, — это был загадочный даже для современников, но всегда побеждавший "чухонец".

          И третий — превративший себя с помощью педантичной аккуратности в атлета с самыми потрясающими в России физическими данными — Георг Гаккеншмидт, ставший за свою более короткую, чем у остальных двух, но не менее славную карьеру "национальным достоянием" Англии, а позднее философ, чьи труды, между прочим, привели в спорт Юрия Власова.

          Эти трое и внешне были одного "размера": 177-178 см ростом, в лучшие дни весилиоколо 90 кг.

          Все трое были в первую очередь борцами и лишь потом штангистами (понятно, что картина, когда богатыри других стран и народов мира ложатся на лопатки под натиском могучих эстонцев — а это все трое демонстрировали повсеместно, — вызывает совершенно другие эмоции, нежели борьба атлета с бесчувственным железом), но зато какими штангистами! Для Аберга штанга являлась всего лишь одним из видов тренировки, но его семь пудов одной рукой остались всероссийским рекордом. Лурих устанавливал рекорды для тяжелоатлетов-профессионалов уже десятками,а 121 кг правой рукой и 165 кг двумя руками в толчке значительно опережали своё время.

Ну, а Гаккеншмидт? Он навсегда войдёт в историю мировой тяжёлой атлетики тем,что 19-летним юношей первым из спортсменов России установил мировой рекорд, толкнув правой рукой 115,4 кг. В 1898 г. в Вене состоялись первые чемпионаты мира по тяжёлой атлетике и Европы по борьбе среди любителей. Гаккеншмидт первым среди атлетов России стал чемпионом континента по борьбе и бронзовым призёром чемпионата мира по тяжёлой атлетике, где соревнования проводились в единственной, абсолютной весовой категории.

          После этого люди уже не удивлялись, что эстонские парни стали появляться среди победителей Олимпийских игр и чемпионатов мира. Штангист Альфред Нейландв 1920 г. первым из эстонцев стал олимпийским чемпионом, а четыре года спустя к "золоту" добавил ещё и олимпийское "серебро". Олимпийскими медалистами стали также Альфред Шмидт, Иоханнес Кикас, Харальд Таммер, Арнольд Лухаээр. А всего онизавоевали 7 олимпийских наград. Ещё 12 медалей, в том числе 3 золотые, эстонские богатыри получили на чемпионатах мира. Самую разнообразную коллекцию наград собрал Арнольд Лухаээр, у которого были медали чемпионатов мира, Европы и Олимпийских игр. Последний свой мировой рекорд Лухаээр установил в тяжёлой весовой категории (толчок — 167,5 кг) в 1937 г., а последнюю медаль (бронзовую) получилв 1938 г. на чемпионате мира в Вене.

          Интересно, что среди достижений Лухаээра числится и победа на Всесоюзной Спартакиаде народов СССР 1928 г., где он выступил в качестве гостя.

          Новый подъём эстонской тяжёлой атлетики относится к концу 50-х годов. Успехи эти связаны с активным развитием тяжёлой атлетики среди молодёжи. В Эстонии первыми в СССР стали проводить соревнования для юношей и юниоров. В конце 1962 г.,когда пугавший всех в те времена 400-килограммовый рубеж за два дня перешагнули сразу пятеро атлетов, а сборная эстонского "Динамо" удачно выступила на всесоюзных соревнованиях, журнал "Кехакультуур" ("Физическая культура") опубликовал обзорную статью под заголовком "Плотину прорвало". Нет, потопа ещё не было, слишком глубоким оказался провал, возникший за предшествовавшие годы: в 1963 г. на Спартакиаде народов СССР команда Эстонии заняла малопочётное 16-е место. Но уже появились надежды.

          Учёба в техникуме подходила к концу. В феврале 1963 г. мне предстояла защита диплома. БОльшая часть времени и сил уходила теперь на занятия, для штанги их почти не оставалось. В январе на открытых соревнованиях я набрал только 385 кг — на 5 кг меньше, чем в предыдущем году, но зато в полутяжёлом весе. Потом мы вместе со студентом Тартусского государственного университета Александром Тамметом поехали в Калининград на Всесоюзные юношеские соревнования. Оба стали там вторыми: он — в среднем, я — в полутяжёлом весе срезультатом 387,5 кг (115 + 117,5 + 155). В жиме я в третьей попытке пошёл на 120 кг, в рывке —на 126 кг, но и там, и там пришлось удовлетвориться лишь начальными весами. В толчке я дважды покушался на юношеский рекорд СССР (163 кг) — и оба раза неудачно: не смог толкнуть штангу от груди.

          Техникум я закончил среди лучших, попал в число тех пяти процентов, которые имели право попытать счастье на вступительных экзаменах в вуз. На выпускном вечере Пауль Паакспуу вручил мне как лучшему спортсмену курса шерстяной тренировочный костюм и красное трико, сказав, что надеется когда-нибудь увидеть на нём Герб Советского Союза. Я не понял, что он имел при этом в виду. По какому случаю на трико нашивается герб? Почему я должен его носить? И только через многие годы я оценил всё значение подарка, сделанного мне учителем...

          Той же весной мой брат Матс окончил Эстонскую сельскохозяйственную академию. Так что сам бог велел мне поступать в сельскохозяйственный вуз. В марте я поехал в Тарту. До начала вступительных экзаменов решил поработать — получил место в лаборатории кафедры механизации Эстонской сельскохозяйственной академии (ЭСХА). Одновременно я готовился к экзаменам и тренировался с лучшими тартусскими спортсменами. Койку мне выделили в старом общежитии ЭСХА в центре города, на улице Валликраави. В этом здании, стоящем на тихом месте у склона холма Тоомемяги, жили лучшие спортсмены академии: борец Лео Сакс — ныне директор совхоза, штангист Хейнар Палумяэ — ныне председатель колхоза, легкоатлет Мадис Айнсо, боксёры — братья Лилль и другие — все настоящие энтузиасты спорта.

          Как и любому сельскому парню, попавшему в город, мне поначалу было неуютно. Но только поначалу. Дни вскоре оказались заполненными до отказа, так что времени на душевные переживания не оставалось. Будильник ставился на шесть часов утра. Сразу после его звонка я выпрыгивал через окно во двор. Там часок занимался метанием — толкал ядро. Потом умывался и готовил на электроплитке что-нибудь поесть. Потом пару часов зубрил книги. Затем шла работа. Затем тяжелоатлетическая тренировка в зале ЭСХА или университета. Затем опять учёба. Снова толкание ядра — до одиннадцати часов вечера. Я всё-таки кончил техникум, а не обычную школу — поэтому, чтобы стать студентом университета, мне приходилось более усиленно налегать на занятия.

          Как штангист я оказался в то время в обособленном положении: фактически чужим и для академии, и для университета. Будучи членом спортобщества "Йыуд", я записался в число сельских спортсменов Тартусского района. Но тренироваться-то мне, естественно, хотелось с сильнейшими. И хотя я считался конкурентом для лучших штангистов из обоих вузов, на просьбу разрешить мне тренироваться со спортсменами-студентами я не получил отказа ни там, ни там.

          Штангистами ЭСХА руководил Тийт Каймур, штангистами университета — Элмо Симсон. В подвале спортзала ЭСХА я тренировался вместе с Каймуром, Палумяэ и другими три раза в неделю, остальные тренировки проходили в университетском тяжелоатлетическом зале с Арне Хейнлайдом, Яаном Локко, Тамметом и Симсоном. Среди тартусских штангистов царил энтузиазм. Какие это были люди, можно судить хотя бы по тому, что Каймур даже в 50 лет ещё продолжал участвовать в соревнованиях.

          Тренировались мы с настроением. С ребятами у меня вскоре сложились очень хорошие отношения. Некоторые из них были сильнее меня. И это шло мне только на пользу, потому что в техникуме я был сильнее всех и тягаться там мне было не с кем.

          Думаю, что переезд в Тарту с точки зрения моего развития оказался своевременным. Из-заотсутствия постоянного тренера я вынужден был ещё в техникуме начать много думать, изучать, прикидывать на себе увиденное и услышанное. То бишь искать свой путь. Впрочем, это как раз отвечало моему характеру. Если по правде, то я считаю, что такое отношение к тренировкам и спорту вообще должно быть присуще каждому молодому спортсмену. Вокруг себя он видит всякое — к вершинам спортсмены идут самыми разными путями, — и он должен научиться отбирать и усваивать только то, чего требуют именно его тело и именно психика, его неповторимая личность спортсмена. Он должен быть фильтром. Каждый человек — это фильтр, через который процеживается жизнь; но только на одном фильтре остаётся лишь пена, а на другом — крупинки золота.

          Я попал в компанию, где были люди, занимавшиеся тяжёлой атлетикой дольше и постигшие её глубже, чем я. Я мог наблюдать за ними, пополнять свои знания, что-то перенимая, что-то игнорируя, пробовать силы в условиях конкуренции. Очень трудно добиться прогресса, когда занимаешься в одиночку. Достойную форму обретаешь тогда, когда состязаешься с достойными конкурентами. Вероятно, и остальные точно так же приглядывались ко мне. Я прогрессировал относительно быстрее, поэтому ребята спрашивали, как я тренируюсь, какие упражнения использую. Некоторые проблемы у нас были общими: с питанием, с учёбой, с временем.

          Из дневника:

          "Апрель 1963 г. Прошли соревнования в Тарту. Я участвовал вне зачёта. Хотел установить в рывке рекорд Эстонии, потому что на последних тренировках рывок шёл хорошо. Но ни одного веса не взял да вдобавок ещё повредил руку в локтевом суставе. Вывод: не надо выступать, не подумав. Соревнования должны быть запланированными."

          Это типичная и весьма поучительная история. Меня в какой-то мере извиняло то, что я был ещё совсем начинающим спортсменом. Именно по молодости лет почти каждый прогрессирующий от соревнования к соревнованию спортсмен, стремящийся скорее попасть в "мужскую компанию", считает, что для этого хороши любые старты. Гораздо хуже, когда той же точки зрения придерживаются люди опытные. Сейчас, работая тренером, я постоянно сталкиваюсь с тем, что ребята рвутся на соревнования. Составлены планы, определены высокие цели, ради которых надо отказываться от малозначительных соревнований, но ребята всё равно рвутся. И в итоге большАя цель остаётся недостигнутой. Спортсмен должен привыкнуть учиться на однажды допущенной ошибке, иначе ему не видать настоящих высот. Войдя в сборную СССР, я уже никогда не выступал на маловажных соревнованиях.

          В конце апреля в Вильянди проходила VI тяжелоатлетическая спартакиада "Йыуда". Явыжал 125 кг, вырывал 120 кг и толкнул 155 кг. Газеты написали, что исполнилась мечта юноши — пал заветный рубеж 400 кг.

          В связи с чем напишу несколько слов о рубежах. Спорт именно потому настолько и привлекателен, что открывает захватывающую возможность преодоления рубежей. Больше того, именно в этом сама суть спорта. Он просто умоляет тебя: выложись, не сдерживай свою жизненную силу, сними с неё узду, пусть твоя сила играет, преодолевай рубежи в себе самом и те рубежи, которых пока не достигал никто. Спорт — это всеобщее преодоление рубежей: кто-то преодолевает свои личные, а кто-то — мировые. Последние, как о том свидетельствует история спорта и как это изображают (может быть, даже излишне драматизируя) спортивные журналисты, даются очень нелегко.

          Но в любом случае спорт — это не лотерея (выиграешь или не выиграешь?) и не прыжок через канаву (перепрыгнешь или нет?). Ты тренируешься и чувствуешь, к какому результату в тот или иной момент готов. Соревнования лишь проявляют эту готовность, делают достоянием гласности достижения, которые фактически в тебе уже созрели. Рекорд, конечно, дело великое, ведь на свет рождается что-то такое, чего ещё не существовало, что стало твоим творением. Но сам-то ты знаешь, что столько, сколько нужно для этого рекорда, ты наработал на тренировках, что рекорд у тебя давно уже есть, а потому то, что люди со стороны называют "потрясающим", "фантастическим" и так далее, тебя самого уже ни в коей мере потрясти не может, ты воспринимаешь случившееся как один из промежуточных этапов развития. Во всяком случае эти мои 400 кг уже давно не были "заветной мечтой юноши".

          Из дневника:

          "Май 1963 г. Пару дней отдохну и начну готовиться к первенству Эстонии. В этом сезоне нагрузка оказалась слишком большой, и я не в силах больше тренироваться. Самочувствие очень плохое".

          Перелистывая годы спустя дневник, я обнаружил, что после многих тренировок делал пометку "самочувствие плохое" или "не довёл тренировку до конца". Я всё время испытывал какую-тоусталость. Может быть, причина крылась в отсутствии тренера, который теоретически установил бы оптимальную программу тренировок? Ведь я формировал её методом проб и ошибок.

          А может быть, и даже наверняка, недостаточным было питание. Сколько у меня тогда могло быть денег? Считать особенно не приходилось. Определение шло больше на ощупь: сунешь руку в карман — звенит или нет? Две-три порции рублёного мяса с картошкой вместо одной, четыре стакана молока вместо двух становились радостным событием... А желание тренироваться было настолько велико, что я мог заниматься этим с утра до вечера. Совершенно очевидно: мои нагрузки не соответствовали энергетическим затратам. Конечно, и фундамент укрепляли даже такие тренировки. За год моя сумма троеборья увеличилась на полсотни килограммов. Но этот рост был неравномерным. Некоторые месяцы, особенно зимние, не прибавляли вообще ничего.

          Лето многое меняло. Еда становилась плотнее, отдых от однообразных тренировок со штангой — разнообразие вносили лёгкая атлетика и сельский труд, — аккумулировали силы и нервную энергию. Осенью, когда я снова подходил к штанге, она казалась полегчавшей на несколько десятков килограммов.

          1963 год — год Спартакиады народов СССР. Я оказался в составе сборной Эстонии.

          Тренировался напряжённо. Но на первенстве Эстонии проиграл армейцу Вилису Перканьшу. Проиграл немного, но тренеры решили послать в Москву именно его. Первая серебряная медаль среди взрослых с результатом 397,5 кг была слабым утешением. Я вернулся в Тарту, учился, полегоньку тренировался со штангой, но больше занимался лёгкой атлетикой. Участвовал в Республиканских спортивных играх сельской молодёжи, где в толкании ядра конкурировал с чемпионом страны среди сельских спортсменов Лембитом Сеппом. Оказался в результате вторым, но и по лёгкой атлетике выполнил норму I спортивного разряда.

          Спорт привлекал меня всё больше, других интересов в жизни я уже представить себе не мог. И потому забрал свои документы из ЭСХА и подал их на физкультурный факультет Тартусского государственного университета. Сдал экзамены и стал студентом.

          В сентябре физкультурники, как обычно, отправились в университетский спортивно-трудовойлагерь в Кяэрику — живописное место среди холмов и озёр Южной Эстонии, километрах в шестидесяти от Тарту. Это было замечательное время. Днём мы строили общежитие, а по вечерам жизнь закипала на стадионе. В тот год в Кяэрику тренировался будущий серебряный призёр Олимпиады в Токио десятиборец Рейн Аун. Вместе с ним я метал диск, пробовал и метание копья. Начальник базы Джон Пылдсам учил меня технике копьеметания. Очень может быть, что университетские тренеры планировали сделать из меня легкоатлета.

          Но, поскольку я и сам изучал по журналам технику П.О'Брайена и А.Ортера, для меня не могло пройти незамеченным, что оба они имели рост порядка 180-190 см и весили за 110 кг, то есть были людьми весьма крупными. Моего же роста для ядра и для диска явно не хватало. Пылдсам уговаривал меня серьёзно заняться метанием копья: мол, для этого вида у тебя подходящая фигура. Я попробовал. За счёт силы метнул снаряд за 50 м, но при этом заболела рука, да и в спине всё сразу отозвалось. Нет, и этот вид спорта был не для меня. Я был уже штангистом и никем иным. Правда,я всё-таки стал чемпионом вузов по толканию ядра, но потом вернулся к штанге и только к ней.

          Надо отметить, что мне опять повезло. Будучи сам фанатиком, я попал в общество таких же одержимых, настоящих спортсменов. Копьеметатель Март Паама и толкатель ядра Каупо Метсур — имена в советском спорте далеко не безызвестные — служили лучшим примером для молодёжи, было бы только желание брать с них этот пример. У меня такое желание было. Даже для самой сильной личности небезразлично, в какую обстановку она попадает. Единомыслие в понимании спорта, в спортивных убеждениях способствует развитию каждой личности гораздо больше, чем можно предположить. Я часто тренировался вместе с метателями, а поскольку лёгкая атлетика в Тарту переживала период подъёма, всё это самым замечательным образом сочеталось с планами и с убеждениями молодого честолюбивого штангиста.

          Той осенью я работал со штангой просто зверски. Состояние было хорошим, и я чувствовал, как улучшается форма. Тренировался с каким-то особенным вдохновением. Ведь в конце концов норма мастера спорта — 420 кг — была не столь уж недосягаемой.

          Из дневника:

          "25 октября 1963 г. Хотя запястья и болят, я сейчас в очень хорошей форме и на следующих соревнованиях попробую выполнить мастерскую норму. Жим хорош, нужно отработать ещё толчок и рывок".

          Рекорд Эстонии в то время всего на 5 кг превышал норму мастера спорта. Рекорд СССР"потяжелел" по сравнению с предыдущим годом на 2,5 кг, рекорд мира остался прежним.

          Из дневника:

          "30 октября 1963 г. Очень жаль, но придётся всё бросать. Завтра ухожу служить срочную.

          7 ноября. Разослал сегодня письма: родителям, Антсу, Матсу. Пошлю ещё одно письмо ребятам из ЭСХА и, если успею, сокурсникам по университету.

          10 ноября. Утром подъём, как обычно, в семь часов, хотя спать легли часа в три — наше отделение чистило картошку. Днём были у врача (в целом здоров, только зуб болит, вес 89 кг, рост 173 см), вечером слегка потренировался. Нынешний день меня измочалил.

          15 ноября. Выстирал носовые платки, а также подворотнички гимнастёрки и сделал большую приборку.

          Купил себе шесть пирожков, стакан кофе, бутылку молока и 100 граммов конфет.

          Сегодня уже ждал писем, но ни одного не получил.

          Настроение портится, когда думаю о доме, об Эстонии.

          30 ноября. Сегодня суббота, и я целый вечер свободен. Чем себя занять — не знаю. Делать абсолютно нечего. Немного читаю, учу по разговорнику русские фразы: "Мы говорили про тебя", "очень приятно", "ни за что, ни про что", "хоть сейчас", "колючая проволока", "холостой"...

          9 декабря. Ждал нынешнего дня, потому что обещали отпустить наконец в город на тренировку. Не отпустили, опять прождал напрасно.

          17 декабря. Жду и надеюсь, что завтра попаду в город на тренировку.

          18 декабря. Теперь всё ясно. Не стоит верить никаким обещаниям. Сто раз обещано, что завтра отпустят на тренировку, — но всё нет и нет...

          22 декабря. Воскресенье — до сих пор лучший изо всех дней: провёл первую лёгкую тренировку со штангой. В город не пустили, но я нашёл здесь, под кустом, старый гриф от штанги. После тренировки, когда другие пошли в кино, лёг спать. День не пропал даром.

          30 декабря. Неделю болел. Сегодня утром узнал, что после обеда состоится первенство гарнизона. Без подготовки поднял 115 + 100 + 150 = 365 кг — 1-е место.Результат, увы, говорит сам за себя...

          31 декабря. Навсегда запомню, как ждал Нового года и что пожелал себе при его наступлении. Я мечтал, чтобы были получше условия для тренировок, чтобы удалось выбраться отсюда, чтобы к концу года набрать 450 кг.

          Плакал."

          Здесь соавтор от неожиданности вздрогнул. Яан Тальтс — железный Яан Тальтс — плакал... Брр — становится как-то не по себе...

          Соавтор разделяет мнение мемуариста о том, что такое горячая любовь к спорту. Соавтор сам помнит препятствия на пути этой любви, ему и самому приходилось падать духом, он помнит упорство, с которым препятствия преодолевались или обходились, а также примирение с неизбежностью. Но все эти воспоминания на сегодняшнем, обращённом в прошлое голубом обзорном зеркале окрашены в пастельные тона. Смотришь — и становится тепло.

          Что такое молодой солдат, долго объяснять не надо. Для спортсмена, сроднившегося с режимом, свыкнуться с ролью солдата, с одной стороны, легче, но с другой — труднее, особенно если не повезёт так, как мне: ни один из моих командиров спортом не интересовался и занятий им не поощрял. С самого начала я старался использовать каждую свободную минуту для занятий гимнастикой, для подтягиваний, для метания камней. Начальство сочло это шутовством и циркачеством. Тряпку в руки салаге!

          Тряпку мне довелось держать в руках не один раз. Штангу я видел даже во сне. Я был совершенно выбит из колеи. Стал рассылать письма — в Федерацию тяжёлой атлетики Эстонии, руководству Рижского армейского спортклуба, — куда только мог. Письма уходили, а ответов не было... Нет, на одно всё же ответили — Элмо Симсон из Тарту. Он побуждал меня к занятиям даже в этих условиях, давал советы. В то время новинкой были изометрические упражнения, и Элмо писал: жми хоть дверной косяк, раз ничего не остаётся, увидишь — поможет.

          Для человека, одержимого спортом вроде меня, это было ужасное время. Я рассылал письма не потому, что искал лёгкой жизни, — душу жгла уверенность в том, что в своём виде спорта я способен на нечто действительно большое. Но кто мог разглядеть это за строчками письма?

          К счастью, я познакомился с одним украинцем, служившим уже второй год.Борец-перворазрядник, он тренировался в городе, да и в казарме у него были гантели и гири. Я попросил его, чтобы он рассказал своему тренеру: мол, в части есть такой парень, которому только дай увольнительную — и он прибежит в спортзал. Сослуживец передал всё в точности. Тренер в ответ велел передать мне, чтобы я приходил. И на второй день 1964 г. я опять оказался в зале для тяжёлой атлетики. Он принадлежал штангистам украинского сельского спортивного общества "Колос".

          Я рассказал о себе и попросил разрешения здесь тренироваться. Вскоре выяснилось, что через пару недель состоится молодёжное первенство Украины. Мы прикинули и решили, что я могу неплохо там выступить. Провели с десяток тренировок и поехали в Горловку.

          Там все получилось наилучшим образом. Набрав 392,5 кг, я стал чемпионом одной из крупнейших союзных республик.

          В свою часть я вернулся не сразу: через две недели должен был пройти молодёжный чемпионат страны, и меня направили в Донецк, в тренировочный лагерь. Я взял свой "сидор" и через некоторое время уже тренировался в зале "Авангард" под руководством Ефима Айзенштадта, будущего тренера Леонида Жаботинского.

          На тренировках я познакомился с парнями, которые в моём весе набирали 420-430 кг. В тот момент они были сильнее меня, но предыдущей осенью я и сам был готов на такой результат. В их тренировках не было ничего совершенно нового для меня, но совместная работа вдохновляла. Одно, правда, всё-таки бросилось в глаза. Я увидел, насколько серьёзно эти люди работают в тяжелоатлетическом зале.

          За это время я окреп настолько, что неожиданно для других и даже для самого себя срезультатом 407,5 кг стал чемпионом СССР среди юношей. Причём в толчке установил всесоюзныйрекорд: 160 кг.

          Этот успех помог мне вновь обрести веру в себя. Да и вообще он кое-что изменил. В части стали смотреть на случайно обнаружившегося чемпиона, как на серьёзного спортсмена. Сразу нашлись возможности для тренировок. Стало радостнее. Тяжела не солдатская жизнь, тяжело, когда нет возможности удовлетворить сжигающую тебя страсть. Теперь я мог тренироваться три раза в неделю. А в марте меня перевели из Полтавы в Киев.

          Надо отметить, что киевские армейские штангисты не имели своего зала. Мы, словно цыгане, кочевали между залами "Динамо", "Авангарда" и "Спартака", упрашивая, чтобы нас пустили (в большинстве случаев нас, конечно, пускали — но далеко не всегда). Кроме того, у нас не было и постоянного тренера. Но времени на тренировки давалось достаточно, в части ко мне относились очень хорошо. Было похоже, что то, о чём я мечтал в новогоднюю ночь, начало сбываться.

          Говорят, что сам себя за волосы из болота не вытянешь. Неправда! После многомесячных беспрестанных и напрасных барахтаний, когда ни за что другое было уже не ухватиться, я за коротко остриженные солдатские волосы опять вытащил сам себя на поверхность.

          В свой двадцатый день рождения на первенстве сухопутных войск Киевского военного округа я выполнил норматив мастера спорта СССР — 420 кг.

          Пришло волнующее ощущение раскрепощённости. Стремление, которое подавлялось вынужденной бездеятельностью, выплескивалось теперь через край. Я тренировался до изнеможения. Окружение на это очень вдохновляло. Я тренировался и соревновался вместе с чемпионами и с рекордсменами мира, я увидел воочию, что такое большой спорт. Но я почувствовал и то, что еды, увы, опять не хватает. Я уже знал, что должен есть штангист, но солдатское довольствие — ни денежное, ни пищевое — этому не соответствовало. Прислать денег из дому мне просить не хотелось, но, когда ничего не оставалось, приходилось прибегать и к этому. Брат Матс присылал мне время от времени десятку: очень немалые по тем временам деньги. Сам спортсмен, он понимал мои стремления. Это согревало душу.

          Нет, я вовсе не жалуюсь. Жизнь — это всегда борьба. Например, борется земледелец, чтобы на раскисшем поле вырастить максимальный урожай, и сие удаётся ему далеко не всегда. У сегодняшних спортсменов другие условия. У них есть всё. А не правильнее ли было бы сделать так, чтобы человек сам искал бы, сам стремился бы к лучшему, сам делал бы всё, чтобы достичь его? Я сознаю, что можно придерживаться и другого мнения, что моё может показаться предвзятым. Но я исхожу из своей точки зрения, и иной позиции у меня нет и быть не может.

          Летом я несколько раз участвовал в соревнованиях, дважды становился победителем матча молодёжных команд Украины и Болгарии. За это меня премировали отпуском, и я поехал домой. Заготавливал сено, а доярки всё любопытствовали: не забыл ли я, с какого конца доится корова? Пришлось доказывать, что не забыл. Ел, сколько влезало, тренировался, сколько мог. Возвратился совсем другим человеком, готовым к первенству Киева.

          Я был включён в состав сборной Киева для участия в чемпионате Украины. Мы отправились в Харьков. Там я увидел среди своих противников очень сильных ребят: победителя III Спартакиадынародов СССР Эдуарда Бровко и мирового рекордсмена в рывке Владимира Берлизова. Бровко установил в толчке всесоюзный рекорд — 187 кг, он же победил и по сумме троеборья.

          Из письма Айну:

          "Выступал 24 ноября, как обычно, в полутяжёлом весе. Выжал 145 кг,вырвал 125 кг и толкнул 170 кг — итого 440 кг и 4-е место. Результат, конечно, неплох, если сравнивать с началом года, когда в сумме было всего 392,5 кг. Прибавка за девять месяцев — 47,5 кг. Но сам я уже недоволен, потому что к этим соревнованиям готовился особенно старательно. Тренировался, как только умел. И надо заметить, что моя система не из самых плохих..

          На соревнованиях мне просто не повезло, может быть, и последняя тренировка была не совсем тем, что нужно. Главное, что-то непонятное случилось в рывке. 125 кг — это был начальный вес, и я поднял его сразу, причём очень легко. Для второго подхода попросил установить 132,5 кг, этот вес я раньше на соревнованиях брал уже неоднократно. Штанга казалась лёгкой, но оба раза почему-то уходила вперёд. Так что, хоть плачь, а в зачёт пошли только первые 125 кг. В первом подходе я толкнул 165 кг, во втором — 170 кг. В третьем подходе не зафиксировал 175 кг, перекосило вес на левую ногу, не смог удержать. Жал хорошо: в первой попытке 132,5 кг, во второй — 140 кг и в третьей — 145 кг. Чувствовал, что поднял бы и 147,5 кг, чтобы набрать 450 кг в сумме, как и планировалось.

          В этом году на соревнованиях больше выступать не буду. Займусь улучшением общефизической подготовки.

          Съездил бы в конце года домой, но где взять денег? Из дому я их не попрошу, да дома и нет лишних денег. От Матса за эти три месяца я тоже не получил ни копейки. Перед чемпионатом было очень тяжело. Я выкарабкался благодаря тому, что продалза 35 рублей новый свитер. Можно считать, что съел его... Ребята смеются, что тебя, мол, только накорми досыта, тогда и 500 кг будут тебе нипочём. Это, конечно, шутка, но мои результаты могли бы быть лучше.

          Если мне удастся приехать, посмотри, где можно было бы немного потренироваться."

          1964 г. можно считать успешным. Дистанция между мной и лучшими штангистами ещё сохранялась, рекорд мира и Советского Союза был равен 487,5 кг. Но я помнил, что на десяток лет моложе конкурентов. Ссылаться на это и заявлять о своих притязаниях было ни к чему, да и некому. Я чувствовал только, что надо работать, что другого пути нет. О состоянии тяжёлой атлетики в Эстонии я ничего не знал, даже того не знал, что рекорд республики — 437,5 кг — остался у меня уже позади.

          Я смотрел вперёд.

          А куда смотрела тяжёлая атлетика Эстонии?

          В февральском номере журнала "Кехакультуур" А.Йыэметс в статье "Упор на молодёжь" написал:

          "Подводя итоги за год, мы убеждаемся, что наши штангисты сделали шаг вперёд. Разница только в том, что во многих союзных республиках этот шаг сделан гораздо размашистее. В чём мы могли убедиться на III Спартакиаде народов СССР.

          Прежде всего, тактика команды не может заключаться в стремлении избежать случайных "баранок". Она должна заключаться в чёткой системе долговременной тренировки, гораздо более интенсивной и с бОльшими нагрузками.

          В республике тяжёлой атлетикой занимаются около 6000 юношей, но систематическими круглогодичными тренировками охвачен из них даже в лучшем случае всего лишь один процент... Большинство штангистов участвует всоревнованиях 1-3 раза в год. Если мы хотим хоть как-то удержаться на плаву во всесоюзной конкуренции, то нужно вместо прежних 3-4 раз в неделю регулярнотренироваться 5-6 раз."

          Но в Эстонии знали и другую тяжёлую атлетику. Предоставляю слово человеку, которого Альберт Оя помнит ещё "шатающимся под тяжестью штанги, как соломинка".

          Вот что рассказывал Эрвин Лиеберт, установивший к тому моменту рекорд Эстонии в троеборье в первом тяжёлом весе (102,5 кг) 1 — 442,5 кг:

          "Тренировками у нас себя не перегружали. Симпсон был первым тяжелоатлетом Эстонии послевоенного периода, начавшим возрождать утраченный интерес наших парней к штанге.

          Сделанное Симпсоном стало примером для нового поколения. Нас было несколько человек — Коол, Хейнлайд, я — начавших тренироваться по 5-6 раз в неделю. И добившихся высоких результатов. В начале 60-х гг. в некоторых движениях мы уже приблизились к достижениям мирового класса. Хейнлайд поднял в рывке 131,5 кг, ятолкнул 177 кг. Конечно, нужен был ещё один шаг, и немалый. Когда я попал на всесоюзные соревнования, то увидел, как сильнейшие навешивают на штангу такие килограммы, что дух захватывало. С другой стороны, увиденное придавало смелости. Человек — существо эмоциональное, обстановка для него значит очень много. Весьма возможно, что, занимаясь штангой в Эстонии, Тальтс никогда не стал бы великим штангистом.

          Я не верю, что наши познания в области тяжёлой атлетики были недостаточными. Но мы были в тихой заводи со всем отсюда вытекающим. А Яан, напротив, попал в открытое море.

          Мы, молодые штангисты, к своим занятиям относились сверхсерьёзно. И я не верю, что моя целеустремлённость уступала целеустремлённости Яана. Возникает деликатный вопрос: почему же я не сумел добиться того, чего достиг он? Конечно, физическое развитие у нас было разным. Я был хилым горожанином, а он — крепким сельским парнем. Но залог успеха не только в физическим превосходстве. Тем более, что Яан всегда подчёркивал, что его физические задатки были не выше средних.

          У нас разные характеры.

          Думаю, в большом спорте надо сравнивать не вес, рост и килограммы, а характеры. Мы с Яаном давно знакомы, долгое время работали тренерами, но я и сейчас не могу сказать, какой он, Тальтс.

          Тренироваться он был великий мастер. Время от времени на тренировкахчто-нибудь обязательно не получается. Я в таких случаях сильно расстраивался, старался изо всех сил бороться с неудачей, пытался, несмотря ни на что, довести упражнение до конца, и ещё долгое время переживал. Если же что-то не получалось у Яана, то он отходил в сторону, некоторое время думал и находил окольный путь к успеху, тут же обосновывая, почему надо делать именно по-новому, пусть даже это его обоснование было полной ерундой, различимой невооружённым глазом. При неудаче он не занимался самоуничижением. К чёрту — и всё! Если нельзя так, как запланировано, то, значит, можно как-то по-другому. Со стороны такое отношение вызывало зависть.

          У Яана был острый глаз и редкостное умение перенимать на ходу всё хорошее и столь же мгновенно отбрасывать всю шелуху. Он как бы непрерывно совершенствовал себя; тренера в обычном понимании этого слова у него никогда не было, он сам был своим тренером.

          Его сумма 440 кг в троеборье была для нас, ничего не знавших о нём с момента его ухода в армию, большой неожиданностью."

          В конце 1964 г. я получил от учившегося в Таллинском политехническом институте Айна письмо с неожиданным сообщением: он тоже стал пробовать свои силы в штанге. Это была приятная новость. Ведь здоровья Айну всегда хватало, а спортом мы с ним оба увлекались с детства. Айн выслал мне план своих тренировок, просил посмотреть его. Я ответил ему подробным письмом. До сих пор я тренировал только одного человека — самого себя, поэтому мои советы содержали те принципы тренировок, которые я использовал сам. Задним числом это можно считать моим первым шагом к будущей работе в качестве тренера.

          Из письма Айну. 22 ноября 1964 г.:

          "...О твоих ошибках. Не путай разминку с тренировкой. Главное всё-таки — тренировка. Поэтому разминку делай такую, чтобы в ней не было ни одного специального упражнения. Не стоит перед тренировкой долго бегать, играть в мячи т.д. Начинай с лёгкого бега или ходьбы, за которой должно следовать разогревание мышц и суставов. Делай всевозможные упражнения на гибкость. Разминка не должна длиться больше пяти минут. После тренировки надо обязательно расслабить мышцы, после приседаний и подтягиваний делай висы и прогибы.

          Советую тебе тренироваться со штангой 4 раза в неделю. Если хватит времени и желания, то пятую тренировку можно посвятить лёгкой атлетике или играм. Но не спеши форсировать события. Великий Рудольф Плюкфельдер начал занятия штангойв 22 года, а золотую олимпийскую медаль получил в 37 лет.

          Не стоит слишком много присматриваться к тому, что делают другие. Возьми себе за основу какую-нибудь систему и тренируйся по ней. А такую систему мы для тебя подберём обязательно. Тренируйся на основе моего плана и своего самочувствия. Строго надо соблюдать только установленное мной количество подходов и повторов, у тебя оно было совершенно неправильным. Тренируйся пока по своему разумению и жди, когда я вернусь.

          Обуви для тренировок тебе пока не приглядел, но постараюсь это сделать. Не падай из-за этого духом, штангу не обувь поднимает."

          Я читаю сегодня эти назидательные строки, написанные двадцатилетним парнем, и готов снова под ними подписаться. Всё правильно. Особенно, если учесть, что это план был составлен для конкретного человека, чей характер, возможности, состояние и способности я знал досконально. Но я тогда обращал внимание Айна и на более общие положения, которые теперь, два десятилетия спустя, не перестаю повторять своим воспитанникам: после работы со штангой надо расслабиться, растянуть мышцы: игра в мяч перед тренировкой, как увлекательна она ни была бы, не должна превращаться во вторую тренировку, не должна мешать достижению основной цели; каждый человек должен искать свой неповторимый, только ему одному присущий путь.

          Замечание насчёт подходов и повторов указывало на ошибку не только моего брата, оно имело более широкое значение. Дело в том, что эстонские штангисты допускали принципиальную ошибку, выполняя в одном и том же упражнении слишком много повторов с небольшим весом, слишком медленно переходя от начального веса штанги к максимальному. Поэтому тренировка оказывалась малоинтенсивной, монотонной, малоэмоциональной, но зато крайне утомительной. Эстонские тяжелоатлеты наверняка оказались бы среди первых, если соревнования были бы организованы с прицелом на то, кто поднимет средненький вес на максимальное число раз. А лучшие штангисты страны, наоборот, стремились к большой интенсивности тренировки, они быстро переходили от начального веса к более тяжёлым штангам. Я тоже поначалу вызывал неудовольствие старшего тренера сборной Аркадия Воробьёва тем, что делал это слишком медленно. Конечно, опасность травмы на этом пути возрастает, если излишне рисковать. Но это — единственный путь к вершине. Уже американец Джон Дэвис, чемпион мира 40-х гг., за начальный вес брал 80% от максимального.

          Штангиста мирового класса из моего брата, как известно, не получилось, потому что он такой целью и не задавался. Но стать чемпионом ДСО "Калев" и вузов, за несколько лет тренировок подойти в тяжёлом весе к рубежу 400 кг — не такой уж плохой результат для штангиста, занимающегося спортом ради собственного удовольствия.

          В марте 1965 г. на первенстве военного округа я поднял 445 кг (150 + 120 + 175) и победил. Болели плечи, а потому рывок совершенно не получился. Но остальное показывало, что со мной нужно считаться уже во всесоюзном масштабе. Но ясно это стало лишь год спустя.

          Из письма Айну. 5 апреля 1965 г.:

          "Сегодня случайно прочитал "Спордилехт" за 29 марта, где рассказывается о матче штангистов в Риге. Мне было так горько, что в первый момент расхотелось называться эстонцем... (В статье "Мы не в состоянии идти в ногу" сообщалось, что на матче тяжелоатлетов Прибалтийских республик и ГДР эстонские спортсмены в трёх весовых категориях заняли 3-е место, а в остальных — последнее, 4-е. — Пааво Кивине.)

          Был четыре дня в Москве, и там случайно удалось поговорить с Воробьёвым и с Власовым. Видел тренировки разных спортсменов, и теперь, что касается теории, я подкован неплохо. У меня, конечно, тоже есть ошибки, но ведь не существует человека, который может точно сказать, что и как. Зато ошибки других я вижу совершенно чётко.

          Нахожусь в довольно хорошей форме. Тренируюсь сейчас очень много. Жаль, что болит колено, это не даёт мне проявить все возможности. На основе последних тренировок меня зачислили в сборную Украины. Хотя в списке лучших атлетов Украины я занимаю пока только пятую строчку, берут меня, оставляя дома даже такого штангиста, как экс-рекордсмен мира Г.Троицкий (482,5 кг) и ещё несколько ребятуровня 460-470 кг. Не понимаю, почему ко мне такое внимание? Ты там, дома, шума не поднимай, но если колено не будет болеть, рассчитываю поднять 465-470 кг."

          Тренера у меня по-прежнему не было, но, тренируясь в Киеве, в зале "Авангарда", я познакомился с Яковом Криницким, который одним глазком наблюдал и за мной.

          Криницкий:

          "У меня занимались Евгений Беляев, Дито Шанидзе и Станислав Батищев. Увидев в первый раз Яана, я никак не мог предположить, что из него получится большой спортсмен. Однако вскоре выяснилось, что у него имеются свой характер и своя точка зрения, которую он упорно отстаивал.

          Тальтс сказал мне: "Яков Романович, я не могу поднимать так, как поднимает Беляев". Я этим словам очень обрадовался. Потому что всегда радуюсь, когда нахожу думающего спортсмена. Я ответил Яану: "А ты и не поднимай, как Беляев, поднимай, как Тальтс."

          Я тренировался старательно, поскольку оказался рядом с такими мастерами, как Жаботинский и Яблоновский... Оказанное мне доверие окрыляло.

          На первенстве страны в Ереване (теперь я знаю, что это роковой для меня город) соревноваться пришлось в индивидуальном зачёте. В команду вошли также Бровко и Суслов.

          И вот на одной из последних тренировок, вставая со штангой, я сильно повредил спину.

          Два-три дня лежал пластом, ребята приносили мне поесть, подкладывали под спину мешок с подогретым песком, электрогрелку. Боль в крестце была очень острой. Не знаю, то ли сказался тот поднятый в детстве котёл с картошкой, то ли что-то другое, но я впервые не смог подняться. Алексей Медведев — в то время тренер Жаботинского — тёр и мазал меня различными заграничными снадобьями, стараясь поставить на ноги. Я пробовал выйти на помост, но к соревнованиям меня не допустили. Не помню, кто меня тогда удержал — Криницкий или врач. Вероятно, оба, — и это был очень разумный шаг. Правда, тогда я так не считал. Очень уж грустно было наблюдать, как в моём весе "золото" завоевал Анатолий Калиниченко с результатом всего лишь 470 кг, "серебро" получил Виктор Лях (465 кг), а "бронзу" — Николай Майданюк (462,5 кг).

          Из письма Айну. 25 мая 1965 г.:

          "Сколько пришлось перестрадать из-за этой травмы... Путь в сборную СССР для меня уже почти открылся, я был в состоянии завоевать если не "золото", то хотя бы "бронзу"...

          Теперь я опять в Киеве. Пока ещё не провёл ни одной тренировки. В основном лечусь: мне делают уколы, электрофорез и массаж. Заметно иду на поправку, но к штанге до 1 июня, вероятно, прикасаться не буду. Немного играю с мячом и занимаюсь лёгкой атлетикой. 15 августа пройдёт армейская спартакиада, к этому времени, если только спина позволит, хочу войти в форму".

          Травма спины испортила мне весь сезон 1965 г. Летом я поднимать штангу практически не мог, спина позволяла лишь делать жим лёжа, так что единственной пользой от этого несчастья стало то, что я значительно подтянул жим. Сумма троеборья очень слабо отражала произошедшие за год сдвиги. На чемпионате Украины к прошлогоднему результату у меня прибавилось всего лишь 7,5 кг.

          Из письма Айну. 21 октября 1965 г.:

          "Сегодня вернулся с первенства Украины. Сходить в баню не было возможности, и я здорово намучился со сгонкой веса. В жиме первая попытка — 135 кг, вторая — 140 кг,третья — 145 кг. Все попытки засчитали, и самочувствие было великолепным. Шёлвторым-третьим, Бровко выжал 150 кг.

          В рывке поднял поначалу 120 кг, затем 130 кг. В третьем подходе на 135 кг штанга ушла вперёд и, разумеется, грохнулась на помост. Потерял пять очень ценных килограммов и отодвинулся на 4-е место. Толчок начал со скромного веса — 165 кг. Во втором подходе поднял 172,5 кг и обеспечил себе 3-е место. Затем пропустил 175 кги 177,5 кг и посмотрел, что делают соперники. В третьем подходе пошёл на 180 кг,чтобы выйти на 2-е место. Этот довольно солидный вес я очень хорошо взял на грудь, но поспешил и толкнул вперёд. Пришлось довольствоваться 3-м местом, сумма троеборья получилась всего 447,5 кг. А победил Бровко — 460 кг.

          Но в целом я доволен, потому что находился не в лучшей форме. На соревнованиях был учреждён специальный приз в жиме, потому что в последнее время жим стал очень "грязным" в техническом отношении. Этот приз единодушно присудили мне (решали тренеры и судьи). Говорят, что я жал во всех трёх попытках легко и очень чисто. Наступаю на пятки идущим впереди."

          Этот специальный приз имеет свою предысторию. Дело в том, что тогда в очередной раз началась борьба за чистоту жима.

          Член президиума Всесоюзной коллегии судей Михаил Аптекарь прокомментировал это в "Известиях" так:

          "Не секрет, что некоторые результаты Куренцова, Калиниченко и Андреева в жиме были показаны с отклонением от правил".

          По результатам первенства СССР А.Медведев написал статью на ту же тему, в которой потребовал от судей большей категоричности в оценках, а от спортсменов — технической чистоты при выполнении жима. Практически это означало, что признанным стал считаться только чисто силовой жим времён Луриха, то есть жим в прямой стойке без всяких фокусов-фуксов. Оказалось, что на последних соревнованиях именно я показал образец такого технически правильного жима.

          В Эстонии о своём блудном сыне по-прежнему знали очень немного. Туда доходили лишь цифры, да и те получали хоть какую-то известность лишь благодаря публиковавшимся в газетах заметкам Айна. Этим и объясняется то, почему всего полгода спустя Тальтс появился на спортивном небосклоне Эстонии как комета — загадочная, взявшаяся невесть откуда.

          Пока же солдат изучал результаты чемпионатов Европы и мира. И тут, и там победу в полутяжёлом весе одержал темнокожий англичанин Луис Мартин, поднявший соответственно 485 кги 487,5 кг.

          Травма спины к тому времени прошла, правда не бесследно: у меня перестал получаться рывок. Оберегая больную спину, я стал делать рывок под таким углом, что штанга оказывалась впереди и не создавалось нужной тяги. Но сил хватало, и я чувствовал, что на подходе рекордные веса. Я волновался и спешил, я не имел больше права на ошибку, ибо знал, что соревнования в Минске — мой реальный шанс попасть в число кандидатов в сборную СССР. А это, в свою очередь, означало получение совершенно других возможностей, несравненно лучших условий для тренировок и вообще предпосылки для штурма рекордных вершин. Я никак не мог пропустить эти соревнования.

          Это были командные соревнования, и участника в индивидуальном зачёте, к тому же малоизвестного, могли к ним вообще не допустить, не распространяясь уже о персональном приглашении. Надо было действовать, чтобы опять вытянуть себя за волосы. Поскольку русским языком я владел ещё не очень хорошо, тренер киевского СКА капитан Л.Стикачёв помог мне составить письмо в Москву, прямо старшему тренеру Спорткомитета: существует, мол, такой-точеловек, служит в Киеве, форма такая-то, очень просит разрешения участвовать в указанных соревнованиях, подпись. Разрешение пришло, и я поехал в Минск.

          Хорошо помню, как в первый раз оказался один — со своим корявым русским языком, в чужом ночном городе в поисках нужного адреса, потом перед домом, в котором остановилась армейская сборная, в то время сильнейшая команда штангистов в мире: Голованов, Каплунов, Лях, Жаботинский, Минаев, Куренцов... Я постучался, поздоровался: такой-то, мол, солдат из Киева просит разрешения войти. Кто из упомянутых мастеров знал меня тогда? К счастью, с тренером армейских штангистов А.Божко я познакомился ещё летом 1964 г. в Одессе, куда пригласили несколько подававших надежды молодых спортсменов. Вероятно, я произвёл на него тогда неплохое впечатление, потому что впоследствии он ко мне относился просто по-отечески. И теперь он радушно встретил меня, зачислил на довольствие — как говорят, на хлеб и мыло. Через несколько дней я должен был выйти на помост.

          "Советский спорт". 28 декабря 1965 г. Из публикации Д.Иванова и М.Супонева "Проблески силы":

          "Выступление полутяжеловесов оставило приятное впечатление. Хороший тонус был у олимпийского чемпиона В.Голованова. Армейский спортсмен легко набрал 480 кг.Вторым оказался экс-чемпион СССР Э.Бровко — 470 кг.

          Сенсацией соревнований полутяжеловесов стало рождение нового большогоспортсмена. 21-летний эстонский богатырь Яан Тальтс решил дать бой прославленным противникам. Он начал жим со 150 кг. Штанга была поднята трижды, но всякий раз ценой нарушения правил. Короче, Яан получил "баранку". Несмотря на это, молодой армеец продолжил выступления и порадовал всех замечательным результатом в третьем движении. В рывке Тальтс зафиксировал 130 кг, а толчок начал со 180 кг. Эту безмерную тяжесть атлет поднял как бы шутя. Затем Яан сделал попытку побить всесоюзный рекорд. 188 кг были уже на выпрямленных руках... И хотя ему не удалось стать победителем, ясно, что вскоре Яан с этим справится. Вот его планына 1966 г.: 480-485 кг, толчок — 190 кг."

          Неужели так?..

          Самому мне те соревнования запомнились несколько по-иному. Жим я начал действительно с большого веса, но точно так же обстояло дело и у большинства остальных. А Голованов начал даже с ещё большего веса. Как уже отмечалось, кампания за правильный жим была в полном разгаре. К кому же, стало быть, и следовало принимать меры, как не к малоизвестному участнику, выступавшему в индивидуальном зачёте? Судьи, очевидно, и предположить не могли, что их коллеги только что присудили этому малоизвестному участнику специальный приз за образцово-показательный жим...После третьего подхода и третьей вспышки красного света я сложил свои пожитки — всё, мол, пора ехать домой.

          Но тут ко мне подошёл Медведев: "Слушай, парень — ты приехал издалека: так покажи, на что способен в рывке". Я выложил пожитки из вещмешка. Рывок начал со 130 кг и на них же застрял. Ни на рывок, ни на что другое я уже не был способен.

          Но потом разозлился на себя и решил: давайте я ещё покажу всем, что и толкать не умею, эти четверть часа всё равно уже ничего не меняют...

          Толчок я начал со 170 кг, половина конкурентов к тому времени его уже закончила. Вес поднял легко. Для второй попытке заказал 180 кг, выступать продолжали ещё всего один-два человека. Я взял и этот вес. Некоторые зрители и тренеры начали приглядываться ко мне попристальнее. Рекорд СССР— 187 кг — принадлежал Бровко, рекорд мира — 190 кг — поляку Палинскому. Для третьего подхода я заказал 188 кг. Очень легко взял вес на грудь, встал из подседа... Но вытолкнуть от груди немного не хватило сил.

          Через неделю я получил приглашение приехать на тренировочный сбор главной команды страны в Дубну. Формально и вторые крупные соревнования сезона оказались для меня неудачными, но поездка в Минск сыграла, по сути, весьма положительную роль.

          Всё дальнейшее теперь целиком зависело от меня самого.

          Что же было делать дальше? Дабы ответить на этот вопрос, я решил оглянуться назад, отобрать для себя самое важное из всего того, что было сделано. Оно и в будущем не подведёт.

          Во-первых. Я провёл труднейшее преследование и завершил его успешно. Но, положа руку на сердце: я был лишь в начале пути, пройденного лучшими штангистами, наступал на пятки лишь арьергарду сильнейших. Тот мир тяжёлой атлетики, в котором жили они, мне был пока неведом. Ничего не зная о предстоящем, но анализируя пройденное, — а до сих пор мой путь отличался довольно крутыми подъёмами и не менее крутыми спадами, он был сложным и извилистым, — я предполагал, что вряд ли там, впереди, меня ждёт более лёгкая жизнь. Скорее, наоборот.

          Вероятно, некоторым людям удавалось пройти такой путь с меньшими, чем у меня, затратами, в более благоприятных условиях. Тем, например, кого заботливые отцовские руки передали прямо в не менее заботливые руки тренера. У них не было необходимости в моих сложных "па". Ну и пусть. Пути различны, и люди различны. Яан — это Яан, а Юрий — это Юрий. Нужно идти по своему пути с упрямой непреклонностью, тщательно продумывая и планомерно реализуя каждый шаг.

          Во-вторых. И на своём пути сам всего не продумаешь. Поэтому глаза надо держать широко раскрытыми, стараться увидеть и услышать как можно больше. А вот перенимать изувиденного-услышанного следует только то, что нужно тебе самому, только суть. Всему усвоенному — в планировании тренировок, в их организации, в подборе упражнений, в режиме — надо находить место в собственной системе. Недопустимо недооценивать теорию. Автор книги или статьи совсем не обязательно умнее тебя, но он обобщил практику лучших, превратил её в теоретические знания, с которыми можно соглашаться или не соглашаться, но в любом случае они дают основу для сопоставления, которую иметь необходимо.

          В-третьих. Если тебе удаётся придумать что-нибудь новое, обогатить свою сферу деятельности, пусть хотя бы незначительно, то это помогает ускорить не только твоё собственное восхождение (а у спортсмена времени никогда не бывает в избытке), но и движение тех, кто идёт вслед за тобой. Желающий достигнуть большего должен помнить, что голое копирование других может даже в лучшем случае привести лишь к повторению уже достигнутого, но никак не к достижению большего.

          И последнее. Жизнь учит: взобраться выше всех, говоря направо и налево "пожалуйста", "будьте добры, после вас", "извините, что потревожил" — невозможно. Нужно быть гораздо смелее, напористее, предприимчивее. Если того потребует ситуация, нужно идти напролом, не боясь неизбежных синяков и шишек. Потому что на блюдечке тебе не преподнесут ничего.

          Так рассуждал молодой парень, и это было теперь уже довольно давно...

          Из писем Айну. 12 января 1966 г.:

          "Сейчас тренируюсь с очень большой нагрузкой — 8-12 тонн в день. Но классические упражнения делаю со средними тяжестями. Завтра должен был бы поехать на соревнования в Харьков, но не поеду. Если будут настаивать, то возьму справку от врача. Не хочу, чтобы мелкие соревнования мешали мне.

          Соревнований и так будет много. В марте ожидается первенство армии, в апреле — отборочные стадии чемпионата страны. В мае предстоит чемпионат СССР.Странно, что вешу сейчас очень много — 95 кг. Дело может кончиться плохо, потому что единственная возможность для выступлений у меня — в полутяжёлом весе. Теперь буду тренироваться шесть раз в неделю. В конце января вес должен стать 93 кг, тогда всё будет в порядке."

          4 февраля 1966 г.

          "Случилось так, что из-за тренировочных перегрузок я заболел. Организм был настолько ослаблен, что я чуть простыл, и сразу поднялась температура, а потом ещё и горло опухло. Лежал три дня в больнице, потом температура спала, и после больших уговоров с моей стороны меня отпустили досрочно. Но я слишком рано вернулся к тренировкам. И всё повторилось. Только сегодня удалось впервые после этой неудачи потренироваться.

          Вообще-то, в январе я тренировался по-страшному. Никогда раньше не давал себе таких нагрузок. С 3-го по 26 января поднял 125 тонн при средней интенсивности (то есть при среднем весе штанги во время попытки) 130 кг. А были тренировки, когда интенсивность превышала 150 кг.

          Но немного пользы всё же было, потому что, несмотря на болезнь, сегодня взял на грудь в стойку 160 кг. Если здоровье позволит, то буду продолжать такие тренировкидо 20 февраля."

          Почему я тогда вкалывал как бешеный? Не потому ли, что через десять дней рядовому из Киева предстояло отправиться в путь, в подмосковный городок учёных Дубну — на свой первый всесоюзный тренировочный сбор? Рядовой не хотел появляться там с пустыми руками.

          Да, я испытывал одновременно и радость, и страх. Радость была понятной. А страх? На тренировках армейских спортсменов я познакомился со многими членами сборной, услышал о жизни, которую мне теперь предстояло вести. В первую очередь я узнал, что приглашение в сборную надо оправдать, что желающих попасть в сборную страны много, а мест в ней — мало. Если окажешься не на уровне, много времени для раздумий не дадут. Как же я могу быть уверенным, что, попав туда однажды, закреплюсь там на длительное время? Эти мысли постоянно преследовали меня.

          В то же время я жаждал поскорее оказаться среди сильнейших. Но вот физически чувствовал себя плоховато: болели колени, что-то грызло в суставах, спина не раз оказывалась объектом рентгена. А ведь ей предстояло переносить ещё большие нагрузки — выдержит ли? Должна выдержать. 

          12 февраля 1966 г. стало днём моего вступления в число кандидатов в сборную СССР. Как впоследствии выяснилось — почти на долгих десять лет.

          В Дубну я приехал вечерним поездом и потратил немало времени, пока разыскал свою гостиницу. Уже в её вестибюле меня встретил знакомый по соревнованиям в Минске тренер сборной Роберт Роман — очень хороший человек. "Здравствуй, здравствуй!" — и вот я оказался в одной комнате со Станиславом Батищевым. Этого криворожца, четвёртого по рейтингу тяжеловеса страны предыдущего года, я видел в 1963 г. в Калининграде, а позднее мы обменивались парой слов при встречах. Отныне мы с будущим "вечно вторым" стали друзьями.

          Первое время я ходил с широко раскрытыми глазами. Тренеры сборной, особенно Роберт Роман, старались создать атмосферу доброжелательности и сердечности. Это как-то особенно подбадривало, помогало обрести чувство уверенности в себе — я видел, что хотя бы поначалу ко мне относятся точно так же, как ко всем знаменитостям. И это было как раз то отношение, на которое я рассчитывал. С другой стороны, ничего весомого я предъявить не мог, поэтому много думал над тем, что доверие предстоит оправдать.

          Сон был спокойным. Я встал за полчаса до подъёма, надел тренировочный костюм и стал ждать утреннего построения и зарядки. Потом состоялось традиционное установочное собрание. Как обычно, на нём говорили про планы и про календарь соревнований, назначили каждому наставника. Для старожилов сборной всё это было хорошо знакомо, а для меня — новинкой.

          Полчаса спустя все были готовы к тому, чтобы начать претворять планы в жизнь. Правда, самые лакомые "блюда" из предлагавшихся — чемпионаты мира и Европы — для моего рта были кусками слишком жирными. Нам, начинающим, в качестве первой пробы сил предложили Кубок Дружбы (тогда эти соревнования назывались ещё Приз Москвы), который должен был проводиться в Риге. Там намечалось изучить нас, что называется, со всех сторон.

          Из письма Айну. 18 февраля 1966 г.:

          "Провёл здесь три лёгкие тренировки. Ко мне прицепились небольшие болячки — болят плечо и колени. Тренироваться не могу — всё лечусь.

          Нас здесь собралось тридцать кандидатов в сборную СССР, в моём весе — пять человек: Голованов, Бровко, Калиниченко, Наваров и я. Физически я не слабее их, а вот техника хуже.

          Порядок очень строгий. Шагу лишнего не ступишь."

          В какое общество я попал?

          Верховным главнокомандующим был двукратный олимпийский чемпион Аркадий Воробьёв, натура сильная. Помню ещё тренеров всесоюзного спорткомитета Г.Балашова и уже упоминавшихся Романа и Криницкого — а всего их было одиннадцать наставников.

          Лидеры звенели "серебром" и "золотом". Олимпийские чемпионы Леонид Жаботинский, Владимир Голованов, Алексей Вахонин, серебряные медалисты Владимир Каплунов, Виктор Куренцов (все ждали Юрия Власова, но он так и не приехал). Второй эшелон по титулам был скромнее: Владимир Беляев, Евгений Кацура, Эдуард Бровко, Александр Кидяев, Анатолий Калиниченко. Оставались ещё подобные мне, которым было нечего предъявить, кроме молодости и, может быть, симпатий кого-то из тренеров. Батищева я уже упоминал, а кроме него были ещё ленинградские ребята Борис Селицкий и Евгений Смирнов, да ещё Геннадий Четин.

          И возглавлял эту компанию, а также тренеров, врачей и массажистов — людей для штангиста чрезвычайно важных и очень уважаемых — Аркадий Воробьёв.

          Штангу Аркадий Никитович впервые увидел в 21 год, то есть в том возрасте, когда я уже попал в сборную. До занятий спортом он прошёл суровую школу жизни — с детства привык к тяжёлому физическому труду, воевал. В 26 лет он впервые стал чемпионом Советского Союза, и даже в 37 летзавоевал "бронзу" на первенствах Европы и мира. В эти 11 лет уместились две победы наОлимпиадах, 5 титулов чемпиона Европы и столько же — чемпиона мира, 10 побед на чемпионатахстраны, 21 поправка в таблице мировых рекордов. В моём, полутяжёлом весе он довёл сумму троеборья до 472,5 кг. Аркадий Воробьёв был самым титулованным из советских штангистов, когдав 1963 г. принял у Н.Романова должность старшего тренера сборной. Он уже имел степень кандидата медицинских наук и писал докторскую диссертацию.

          В 1965 году, за год до моего прихода в сборную, случилось ЧП: впервые после 1956 г. советская тяжелоатлетическая сборная проиграла, во-первых, чемпионат Европы, а во-вторых, чемпионат мира, причём оба — польским спортсменам. По итогам сезона из наших штангистов только Жаботинский возглавлял список лучших в своей категории. Воробьёв ждал отстранения, но был оставлен в должности. Ему дали возможность доказать, что произошедшее — случайность. Думаю, что такая ситуация не могла не наложить отпечатка на обстановку в сборной команде, в которую я попал.

          Мне довелось потом видеть многих старших тренеров. Так вот Воробьёв — мы и с ребятами об этом говорили — был из них самый-самый. Он был и требовательным, и суровым, и упрямым. У него было немало противников. Но его слушали и уважали. Сам прославленный атлет, он был непререкаемым авторитетом. И он понимал нас, спортсменов. В сборной у него не было собственных учеников, так что он стоял выше мелких, личных интересов.

          В своей книге "Сильные мира сего" Воробьёв привёл описание, которое вполне может относиться к этим дубненским дням.

          "А тренировка идёт своим чередом. Алексей Медведев по-прежнему меряет шагами зал. Роман, наоборот, вцепился в углу в "мухача" и уже наговорил ему тысячу слов. Крищишин жалуется врачу на боль в спине. Врач успокаивает: к завтрашнему дню всё пройдёт, вот увидишь. Тальтс уцепился носками ног за гимнастическую стенку и, перегнувшись через "козла", делает упражнения для мышц живота. Тальтс эстет. Он хочет, чтобы его сильное тело выглядело красиво."

          Эстет... Вдобавок к обычной тренировке я всегда делал много того, что сам считал нужным, хотя не все это понимали. Сколько в те времена было штангистов, которые, как и я, занимались лёгкой атлетикой, бегали кроссы, вообще занимались другими видами спорта? Мало, очень мало.

          Работа спортсмена начинается с составления плана. Свои планы я до той поры составлял сам. Как будет здесь?

          Каждый тренер получал под опеку двух-трёх штангистов. Я остался под присмотром своего старого помощника Криницкого. Обычай был такой: тренер единолично или вместе со спортсменом разрабатывал общий план на год, деля год на недели, недели — на дни, дни — на одну или на две тренировки, распределяя по всему этому плану нагрузки. Такой принцип продолжает существовать до сих пор. Поначалу у нас с Криницким всё шло гладко.

          Спорить мы начали только при составлении плана конкретной тренировки: какие упражнения делать, сколько, в каком порядке и т.д. По моему глубокому убеждению, от этого зависело очень многое. Здесь я не имел права ничем поступиться, отойти от своих принципов. (Оставляю в стороне технические подробности — читателю они будут неинтересны, хотя для меня были как раз самым главным.)

          Короче, я придерживался того мнения, что планы тренировок спортсменов в принципе едины, — существенное различие состоит лишь в так называемых мелочах, именно здесь и кроется для каждого обширное поле деятельности, позволяющее ему найти себя, своё лицо. И ни одному, даже самому сведущему специалисту, опытному тренеру это поле на ощупь, без активнейшего участия спортсмена, не возделать. План тренировки должен быть плодом совместных усилий спортсмена и тренера: умудрённый опытом наставник протягивает воспитаннику руку помощи, а последний пропускает тренерские задумки через свои ощущения. Однако так бывает далеко не всегда.

          Чаще всего тренер просто "рисует" план, и спортсмен вкалывает изо всех сил, выполняя его. Всё может пойти великолепно, если спортсмен безгранично доверяет тренеру, но может и привести к печальным последствиям, если такой веры нет. Бывают случаи, когда спортсмен, ставший большим мастером, сам справляется с планированием, становится собственным тренером. Но в таком случае у некоторых спортивных руководителей нередко возникает вопрос: как это так — спортсмен без тренера? Это что ещё за исключение? Конечно, это исключение, равно как и то, что спортсмен дюжинами устанавливает рекорды, "небывалые" и "невиданные". Большой спорт в основном и состоит из исключений. Нет, Криницкому со мной было нелегко.

          Тяжелоатлетический зал в Дубне, без сомнения, был средоточием всей той штангистской премудрости, которая только существовала. Мы могли пользоваться видеомагнитофоном, то есть снятое утром уже вечером можно было проанализировать, да ещё проходили теоретические занятия, практические занятия, проводимые лучшими в мире специалистами. Мы получали поистине высшее образование.

          Вскоре выяснилось, что мне предстоит серьёзно поработать над своей техникой. Удовлетворительно у меня получался только жим. Ещё я, может быть, более-менее сносно брал на грудь. Рывку мешала боль в плечах, а толчок от груди был и вовсе неправильным. Я с ним мучился ещё с техникумовских времен, изнуряя свою спину и нервы. Были моменты, когда я чувствовал себя совершенно беспомощным, мне казалось, что из меня никогда не получится штангиста: плечи не замыкались, и штанга не фиксировалась. Достаточно отметить, что первый свой рекордный вес я брал на грудь с десяток раз, прежде чем сумел его зафиксировать. Сказывались пробелы начального обучения.

          Но теперь на помощь мне пришли опытные люди, в первую очередь мой новый друг Владимир Каплунов, обладавший особыми склонностями к тренерской работе (впоследствии он стал старшим тренером армейской сборной). Во время утренней зарядки я до ста раз имитировал под его руководством посыл от груди. Эти уроки не прошли даром, позднее толчок выручал меня во многих затруднительных положениях. По правде, без толчка нечего было делать и в троеборье, а уж ныне, во времена двоеборья — тем более.

          Рига. Март 1966 г. Сбылось пожелание Пауля Паакспуу, высказанное им меньше трёх лет назад: паренёк из Тихеметса стоял в строю участников первых в его жизни международных соревнований в красном трико с Гербом СССР на груди.

          Прежде чем быть допущенным к соревнованиям, надо было пройти обычную для меня процедуру сгонки веса. За эти годы килограммы прибавлялись не только на штанге, обычный мой вес составлял уже 92-94 кг. Но это был именно боевой вес, который приходилось держать. Сюда не умещались ни утоление вечной жажды, ни толстые ломти хлеба, ни сладкое, не распространяясь уже о праздничных застольях. Правда, последними я себя в дни большого спорта и не баловал, даже свадьбы братьев и сестёр проходили без меня. Штангисты знают, что последние килограмм-два перед соревнованиями остаются на банном полке. И это не та столь милая сердцу эстонца баня, откуда выходишь с ещё большим весом тела, чем тот, с которым туда вошёл. После предсоревновательной сгонки веса приходится класть себе на язык щепотку соли, чтобы избежать судорог, и выпивать полчашки чая с лимоном. А после этого остаётся только стиснуть зубы. К счастью, с весом у меня особых неприятностей никогда не случалось, но кислородная подушка, бывало, всё же требовалась.

          "Что вы чувствовали?" — всегда спрашивают болельщики. "Ничего особенного," — обычно отвечает спортсмен.

          Нервное напряжение — это мы чувствуем бесспорно, без этого должного настроя на соревнования не бывает. А воспринимать соревнования столь же спокойно, как тренировку, оставаться холодным, как нос у здоровой собаки, — сие не в моём характере. На первых моих соревнованиях "чувства" было, пожалуй, даже больше обычного, потому что о соревнованиях в Риге я не помню ничего, равно как и о своей борьбе в 1962 г. с рекордом Кари Нуотио. В остальных случаях я мог наблюдать за соревнованиями как бы со стороны, а тогда, на важнейших в моей жизни пробах сил, я был весь поглощён ими.

          Моим помощником и наставником был Криницкий; кажется, несколько подсказок со стороны сделал и Каплунов. Начальные веса молодому и "зелёному" устанавливал тренерский совет. Такое коллективное определение начальных весом для меня веса было первым и последним. Но тогда оно было необходимо. Мне не хватало опыта, а кроме того, болели колени. И потому с очень высокого уровня начинать было опасно. Тем более — на этих соревнованиях, где из сильнейших атлетов отсутствовал только четырёхкратный чемпион мира негр из Англии Луис Мартин.

          Вот таким увидел случившееся репортёр газеты "Спордилехт" Хейно Каск.

          "В полутяжёлом весе в Риге собралось больше всего участников (12), и конкуренция в нём оказалась самой острой. Здесь выступали чемпион Олимпиады в Токио Владимир Голованов, обладатель мирового рекорда и второго в мире результата в троеборье в прошлом сезоне Анатолий Калиниченко, чемпион СССР Эдуард Бровко, двукратный чемпион Европы и шестикратный призёр чемпионатов мира венгр Гёза Тот, поляки — чемпион мира Иренеуш Палинский и вошедший в прошлом году в число сильнейших в мире Марек Голаб, а также другие знаменитости.

          При такой напряжённой конкуренции шансы самого молодогоучастника, 21-летного Яана Тальтса, выглядели очень незначительными. Правда, из Киева, где паренек из Абья служит сейчас срочную, до нас доходили сведения, что Тальтс за время службы в армии сильно спрогрессировал. Но мы знали и то, что его лучший официальный результат в троеборье составляет пока всего 447,5 кг.

          В жиме блеснул Голованов, который с результатом 162,5 кг значительно оторвался от конкурентов. Бровко выжал 152,5 кг, Палинский и Голаб — по 150 кг,Тальтс — 150 кг (личн. рек.), Калиниченко — 147,5 кг и Тот — 145 кг.

          В рывке Голаб и Голованов остановились на начальных весах: поляк на 130 кг, а олимпийский чемпион на 135 кг. Равный с Головановым результат покорился также Тоту и Палинскому. Тальтсу удались все три попытки. Он поднял в итоге 137,5 кг, увеличив разрыв с Тотом и догнав Палинского. Калиниченко в рывке повредил руку и отказался от дальнейшего участия. В ударе был Бровко, который сумел вырвать 142,5 кг, благодаря чему разрыв между ним и Головановым стал минимальным.

          На толчок Голованов не вышел (повредил ногу). Голаб поднял 170 кг, Тот — 175 кг, а Бровко — 177,5 кг. Тальтс выбрал начальным весом 175 кг, которые взлетели на выпрямленные руки довольно легко.

Удалась и вторая попытка — на 180 кг, а от третьей попытки Тальтс отказался. Палинский начальный свой вес — 180 кг — взял успешно. Чтобы догнать Бровко и завоевать первенство, он попросил для второй попытки установить на штангу 187,5 кг(Палинский был легче, чем Бровко). Но этот вес польской знаменитости оказался не под силу. Так и определились лучшие:

          1. Бровко — 472,5 кг, 
          2. Палинский — 465 кг, 
          3. Тальтс — 465 кг, 
          4. Тот — 455 кг, 
          5. Голаб — 450 кг, 
          6. Пумпуриньш — 442,5 кг."

          В марте 1979 г., через 13 лет после рижского дебюта Тальтса в составе сборной, поезд привёз нас с ним в Ленинград на очередной Кубок Дружбы.

          Штангисты жили в гостинице "Советская". Выяснилось, что для нас с Тальтсом в ней мест нет.

          — Ладно, тогда хоть поедим здесь, — сказал Тальтс.

          Мы уселись за столик в ресторане на последнем этаже гостиницы. По соседству завтракали В.Шарий, С.Рахманов и С.Аракелов, за остальными столиками не было ни души. Скатерть на нашем столе оказалась мокрой и грязной. Тальтс тихо выругался, и мы пересели за другой столик. Но на нём лежала точно такая же скатерть. Я готов был продолжить изучение этой загадки природы, но Тальтс махнул рукой и окликнул Шария:

          — Как самочувствие?

          Тот засмеялся:

          — Видно будет... Нога болит.

          — Ты перешёл в девяносто? Сколько весишь?

          — Девяносто, — ухмыльнулся Шарий. — А ты?

          Тальтс откинулся на спинку стула и погладил себя по животу:

          — Сто.

          Рахманов повернулся всем телом и кивнул в сторону Шария:

          — Вот кто силён.

          К нашему столику никто не подходил. Официанты сидели у стойки бара и о чём-тооживлённо болтали. Наконец один из них встал и сообщил нам:

          — Туристов не обслуживаем.

          Рахманов положил вилку на стол и самым серьёзным образом заявил:

          — Если моему тренеру немедленно не принесут поесть, то я соревноваться не буду.

          Еду нам сразу же принесли. 2

          — Вася тоже здесь? — спросил Тальтс. — Соревнуется?

          — Он здесь. Но выступать опять не будет, — пожал плечами Рахманов.

          Тальтс улыбнулся:

          — Может быть, Вася боится тебя?

          Рахманов помотал головой:

          — Окороков победит.

          Аракелов всё это время молчал и только переводил свои большие глаза с одного собеседника на другого.

          — Хороший парень, — сказал мне Тальтс через столик. И спросил у Аракелова: — Перешёл в 110 кг? Это правильно. Сколько в тебе сейчас весу?

          — Сто четыре — сто пять, — и Аракелов опять умолк.

          — А помнишь, Валерий?.. — подмигнул Тальтс Шарию.

          Тот склонил свой длинный нос к самой тарелке и ухмыльнулся во весь рот.

          Тальтс сообщил мне:

          — Шарий — весёлый парень. Ему часто не везло. То попадал в сборную, то вылетал из неё. В конце концов в Монреале выиграл "золото". Теперь пробует себя в следующем, в полутяжёлом весе.

          И обратился к столику:

          — Мне ночевать негде. Я сюда из дома позвонил. И мне пообещали номер. А вот теперь сижу здесь.

          — Погоди, отсоревновавшиеся ребята уже разъезжаются, сейчас посмотрим, как дела с местами... — начал говорить Рахманов.

          Тальтс прервал его:

          — Ладно, брось.

          ...Криницкий жил в 718-м номере.

          "Приезжайте в Ленинград, есть о чём поговорить", — написал он Тальтсу перед Спартакиадой.

          "Здрасте-здрасте!"

          Криницкий — плотный смуглый человек с карими глазами — встал с кровати, предложил стул, полулёг обратно на кровать и неторопливо провёл пятернёй по седоватым волосам.

          — Чем занимаешься? — спросил он Тальтса.

          Тальтс уселся на подоконник и скривил лицо.

          — А-а, так...

          — Готовишь сборную к Спартакиаде? — предположил Криницкий.

          — Какая там сборная... Есть несколько ребят, — пробурчал Тальтс. — У вас Украина — большая, у вас действительно — сборная. В большой республике можно найти столько угодно энтузиастов. А у нас над каждым хоть мало-мальски годным парнем дрожишь, как не знаю кто...

          Криницкий помотал головой.

          — Нет, Яан, времена энтузиастов уже прошли...

          Все замолчали.

          — Но всё же есть один хороший парень, — оживился Криницкий. — Первий. Девятнадцать лет. Сегодня выступает. Видно будет...

          "Один хороший парень..." Тальтс смотрел на Криницкого. "Один хороший парень..." Этот уже немолодой, привыкший к постоянному лязгу металла человек — тренер, работавший с Беляевым, Батищевым, Шанидзе, — будет сегодня и ещё долгие годы ждать, что удастся сделать молодому парню с детским лицом по фамилии Первий...

          ...Сегодня Дворец спорта "Юбилейный" был заполнен людьми с трапециевидными торсами — вчерашними и сегодняшними знаменитостями. Они стояли, беседовали,куда-то спешили, окликали друг друга, обнимались, суетились, что-то друг другу объясняли. На сцене же с грохотом падала штанга: бум, бум!

          Тальтс двигался от одного знакомого к другому. Тальтс был зол. Он искал того "друга", который обещал нам места в гостинице ("Приезжай с супругой, и детишек возьми с собой!"), чтобы сказать ему пару ласковых. Тальтс повествовал о своей горестной судьбе каждому встреченному знакомому. Разумеется, он немножко перебарщивал — уж для него-то койка всегда нашлась бы. Но он вёл борьбу ещё и за четверых приехавших с ним таллинцев, ни поодиночке, ни скопом не имевших никаких шансов устроиться на ночлег.

          Откуда-то появился усатый фотограф, он притащил за руку "муху" Даниэля Нуньеса и устроил кубинца на скамейке рядом с Тальтсом. Два чемпиона мира, представляющих два поколения штангистов, трясли друг другу руки и улыбались. Фотограф манипулировал объективами. Ещё разок и ещё разок. Сколько же можно улыбаться? Вот так: щёлк... и так: щёлк...

          Подошёл радиокомментатор и пригласил Тальтса к микрофону. Тальтс привычно подошёл, привычно сел, привычно заговорил, как уже делал это уже десятки раз. Он говорил так, как только может мечтать радиорепортёр. Когда Тальтс вернулся, его окликнул загоревший до черноты человек с круглым лицом.

          — Володя? — протянул ему руку Тальтс.

          — Он самый, — улыбнулся Каплунов.

          Тальтс жестом показал на сцену: там соревновались легковесы — Каплунов тоже выступал в этой категории, — они пытались вырвать 132,5 кг.

          — А ведь ты этот вес брал ещё пятнадцать лет назад. Чем же они занимались все эти годы?

          Тренер Каплунов пожал одним плечом, склонил голову набок и зажмурился: "Так-тооно так..."

          Тальтс подозвал меня и познакомил с Каплуновым. Потом оставил нас наедине, а сам куда-то пошёл. Каплунов крикнул ему вслед, что если Тальтс в своей книге не напишет то-то и то-то, то пусть не рассчитывает, что Каплунов с ним ещё хоть раз в жизни поздоровается.

          Дальше Каплунов говорил тихо, но очень убеждённо.

          "У Яана со всеми в сборной сложились хорошие отношения. Многие ему помогали, он оказался способным и старательным учеником, великим работягой. Может быть, мы подружились ещё и потому, что я терпеть не могу алкоголя. Некоторые "соображали" до и после соревнований, но мы с Яаном — никогда. Чувствовали родственные души, поэтому нас и тянуло нас друг к другу. Один из тренеров, к примеру, постоянно нашёптывал Тальтсу: "Ну что ты прицепился как репейник к этому старику?" А потом наушничал мне: "Ничего из этого парня не получится, не трать время, не нужен он сборной..." А я каждому заявлял, что из Яана получится замечательный штангист. Молодой спортсмен, а уже отлично владел методикой тренировки. Другое дело, что с техникой были нелады. Мы с ним очень много работали над рывком и над толчком от груди.

          Помню, во время поездки в Алжир в 1966 г., едва только автобус останавливался, Яан отыскивал палку и начинал имитировать технические элементы: "Ну как, Володя, правильно?" Остальные глядели на эти занятия в немом изумлении. То есть Яан работал не только руками, но и головой.

          Я как ни посмотрю — а он опять сидит перед тренировкой один, продумывает предстоящее занятие и что-то записывает. Ещё мне в нём нравилось то, что на соревнованиях он всегда выкладывался без остатка, ни полкилограмма не оставлял в запасе..."

          Из-за сцены энергичным шагом вышел Криницкий. Это был уже совсем не тот человек, что утром: Первий выиграл! Результат был, правда, не бог весть что, но выиграть Кубок Дружбы — это уже немало. Вечером в телеинтервью вчерашний школьник, потупив глаза, сообщил, что у него большие планы.

          — Хватит ли у Первия для этого характера?

          Вопрос корреспондента дошёл до Криницкого не сразу. Потом он несколько раз кивнул головой:

          — Характера у Первия даже с избытком. Иной раз даже опасаюсь, что он погубит себя своим желанием тренировать. Целеустремлённость просто страшная.

          Криницкий посмотрел вслед Тальтсу и сказал мне:

          "Некоторые считают, что Тальтс резок или груб. Но я так не считаю. Правда, он с характером. Но за характер, за прямоту его всегда и уважали. Он честен. Помню, как у вас в республике гневались, когда он отказался выступать на Спартакиаденародов СССР в 1971 г. И мне жаловались, просили, чтобы я повлиял на Яана. Я тогда сказал ему: "Ты же силён, поезжай и победи!" Он в ответ: "Яков Романович, я ещё не на сто процентов готов, мне надо ещё немного поработать, чтобы не было травмы. Ещё хотя бы десяток дней. Я не могу рисковать". Он великолепно знал, что может сделать, а чего нет. И десяток дней спустя он побил мировые рекорды..."

          А я шёл рядом с Криницким и думал, насколько отличается толкование этой истории в Эстонии, о том, что меня предостерегали не верить всему, что будут говорить о Тальтсе, и о том, почему же так, почти слово в слово, говорят о нём Каплунов и Криницкий.

          "Такая же история произошла и перед чемпионатом мира в Перу, — продолжил рассказывать Криницкий. — У Яана болело плечо, он не мог выступать. Все были злыми, нервничали.

          Яан заработал бы чемпионский титул и с больной рукой. Но он сказал: "Зачем? Я могу вообще калекой остаться. Неужели больше некого выставить? Есть же."

          Разве кто-нибудь другой по своей воле отказался бы от такого титула? Нет. А для Яана это очень характерно. Он всего лишь раз отступил от своих принципов. И это, кстати, ускорило конец его карьеры. Он не хотел ехать в 1974 г. в Ереван на Кубок Дружбы. Чувствовал, что не имеет права ехать больным. Но поскольку болгары как раз выставили Валентина Христова, то Тальтса заставили поехать. Когда карьера спортсмена клонится к закату и когда он только что вновь включён в сборную, отказаться очень трудно. Это выступление Яана оказалось напрасным: травма разом положила конец всему."

          ...Подошёл совсем молоденький штангист, снял свой пояс и протянул его Тальтсу — за автографом. Тальтс взял пояс и расписался на нём. Наблюдавший за этим со стороны молоденький штангист вытянул шею. Нет, он не коллекционер автографов, на белой коже ремня не было ничего, кроме тальтсовской подписи.

          А на помосте штанга в руках спортсменов то взлетала, то падала.

          Не надо быть штангистом, достаточно хоть пару раз подержать в руках штангу, чтобы понять чувство, охватывающее спортсмена, когда сила земного притяжения и его сила почти уравновешиваются, когда штанга не знает, куда ей двигаться, пока её не дожмут снизу безумным усилием воли — вверх! И штанга всплывает вверх. Вот она уже наверху. Она давит на спортсмена, становясь всё тяжелее. И от страшного напряжения у человека темнеет в глазах...

          Только ещё одному человеку может быть ещё тяжелее, чем самому спортсмену. Его тренеру. Он ощущает тупой удар штанги о грудь, он врастает ногами в землю, он напрягает могучие мышцы в усилии, у него штанга тоже над головой... в тот момент, когда она выскальзывает из рук спортсмена. И он ничего не в силах изменить. Точно так же на соревнованиях по прыжкам в длину в миг, когда отталкивается ученик, непроизвольно поднимается нога и тренера. А у канатов боксёрского ринга бьёт рука тренера. И за боковой линией баскетбольной площадки бросает мяч в кольцо мысль тренера. И за каждую ошибку спортсмена, даже за ту, о которой сам спортсмен не подозревает, тренер платит минутами своей жизни, потому что, зная почти всё, он не может в такие моменты ничего.

          ...Виктор Стрижак был тем начальником, который добился перевода Тальтса из Полтавы в Киев.

          "Я впервые увидел Тальтса, случайно находясь в Полтаве. Мне стало ясно, что из этого парня может что-то получиться. За очень короткое время он доказал, что талантлив. В дни солдатской службы его можно было назвать даже тихоней. Он пришёл в коллектив, где все были старше него. А большинство — ещё и сильнее. Коллектив встретил его хорошо, взял под опеку, настолько беззащитным он казался. У меня с ним никогда не возникало никаких недоразумений, не могу сделать ни малейшего упрёка. Но он очень верил в себя! Даже тогда, когда в глазах специалистов был ещё никем. Даже тогда, когда у него болело и ломило в десяти местах сразу, Тальтс жил с уверенностью, что станет сильнее всех. Эта вера не покидала его и тогда, когда он попадал раз от разу во всё более сильные компании."

          Рядом с помостом маячил Эдуард Бровко, чёрный как смоль. Он был взвинчен, он вертел головой на короткой шее то в одну сторону, то в другую. Ещё бы — на помосте выступал его "деточка" Султанбай Рахманов. Рахманов выглядел медлительным увальнем, но уверенно опережал соперников. На помосте всё закончилось, и Бровко присел на скамью для тренеров.

          — Тальтс? — он на миг вскинул глаза на вопрошавшего. — Неистовый был парень, — произнёс Бровко и умолк.

          ...Публика разошлась. Откуда-то появился Тальтс и сообщил: роскошная гостиница "Прибалтийская" ждёт нас.

          Первая международная проба сил была позади. Показанный в Риге результат я считал средненьким. Команду не подвёл, но до почестей и славы было ещё далеко, несмотря на то что я опередил нескольких известных мастеров. Сам я чувствовал, что для большего пока не созрел. А созреть надо было к середине мая, когда в Новосибирске должно было проходить первенство СССР.На прошлом чемпионате я вынужденно оказался зрителем, хотя рассчитывал на медаль. На этот раз уровень соперников должен был оказаться выше, но я и сам был на подъёме.

          Неожиданную брешь в тренировочном плане пробила приятная неожиданность: мне впервые доверили участвовать в соревнованиях за рубежом. В течение двух недель нам предстояло пропагандировать тяжёлую атлетику в Египте и в Алжире. Наряду с демонстрационными выступлениями предусматривались и соревнования. В моём весе поехал ещё Бровко.

          Но до описания поездки чистосердечно признАюсь: дело в том, что в Киеве проходило армейское первенство, где мне не нужно было выступать — в зачёт пошёл рижский результат, и этого команде оказалось достаточно для победы. Но я всё же выступил.

          Из письма Айну. 1 апреля 1966 г.:

          "Безрассудно выступил в толчке. Совершенно не готовился, и пришлось резко сгонять вес, а это всегда плохо действует.

          Счастье не улыбнулось и на сей раз: опять взял 188 кг на грудь, и штанга была уже на прямых руках, но... Как жаль, что я не умею как следует толкать от груди. Сколько раз уже появлялась возможность..."

          Первая зарубежная поездка. Всё рисовалось, как тушью на белой бумаге. Наверное, программа была всё-таки слишком насыщенной. Во мне что-то разладилось, и силы стали убывать. Проводя показательные выступления и тренировки с местными спортсменами, надо было одновременно умело реализовывать и свои планы. Тем более, что основной конкурент всё время был рядом, и у штанги наши взгляды часто встречались.

          Эдуард Бровко был на восемь лет старше меня и, бесспорно, значительно опытнее. Он не отличался особыми физическими данными. Зато славился как отличный тактик и великолепный боец, почти всегда с честью выходивший из самых трудных сражений. Как он умел сосредоточиться перед попыткой — ничего подобного я больше ни у кого и никогда не видел. Я сознавал, что такое же умение необходимо приобрести и мне, а потому старался учиться у Бровко. Всякие там подбегания к штанге, молитвы, заговоры, встряхивания руками перед тем, как взяться за гриф, я уже давно считал бессмысленными. Каждое движение требует определённых затрат энергии, а её нельзя бессмысленно растрачивать в тот момент, когда успех и неудача на чашах весов почти выровнялись — но разве на соревнованиях бывает по-другому? Нет, волю, душевные силы собирают в кулак молча.

          Бровко не давал мне покоя не только потому, что до той поры оказывался для меня недосягаемым (он был просто сильнее). В его отношении к спорту, в его внутреннем мире чувствовалась какая-то непонятная сила, которой было трудно противостоять. Больше всего мне импонировало то, что он побеждал тех, кто явно превосходил его в силовом плане. Я и себя отношу к этой категории. И если по физическим данным я уступал, например, Голованову, а позднее Козину, Якубовскому и Первушину, то Бровко в данном отношении, как я считал, и вовсе не повезло. Когда он наблюдал за тренировками других, взгляд у него был такой, будто он их переваривает, осмысливает и старается найти противоядие. Разумеется, за конкурентами всегда следят. Но Бровко следил за конкурентами так, что от его взгляда даже у самых одарённых сила в руках и ногах словнокуда-то уходила...

          Может быть, это излишне: рассказывать так подробно о человеке, который так и не стал ни чемпионом Европы, ни чемпионом мира, ни разу не попал на Олимпийские игры? Кроме того, мы никогда не были с Эдуардом друзьями. Он вёл себя с достоинством, держал между собой и молодёжью дистанцию, заставлял уважать себя. Бровко был силён, и я хотел победить его в Новосибирске.

          А что же думал в то время сам 30-летний ветеран? Этот вопрос мне удалось задать емулишь 13 лет спустя.

          Бровко: "Яан был силён. И неистов. Ещё тогда, когда он поднимал всего 450 кг, он уже хотел победить всех. И проигрывал. Но у него был свой почерк, своё "я", и это помогло ему стать лидером.

          Когда я увидел в нём конкурента? Пока ты впереди, ты считаешь свой путь самым правильным, назад не оглядываешься. Перед чемпионатом в Новосибирске я понял, что Тальтс намерен у меня выиграть. Больше того, я понял, что он обойдёт нас, стариков. Честно говоря, я не очень-то старался победить его. Впрочем, в Новосибирске ещё старался. На взвешивании проследил, сколько он тянет, и постарался весить меньше".

          В середине апреля, перед самым возвращением на Родину, в Каире состоялся матч двух стран. Я участвовал в составе команды и уверенно победил: 150 + 135 + 170 = 455 кг. Но в очередной раз не толкнул от груди 188 кг... Мой друг Каплунов установил мировой рекорд в жиме, а Жаботинский — в рывке.

          Наступил май — мой первый чемпионат Советского Союза. Я готовился к нему вместе с Каплуновым, который учил меня не только поднимать штангу, но и жить.

          При взвешивании Бровко оказался на 300 граммов легче меня. По жребию мне выпало выступать перед ним. Соревнования ещё не начались, а я уже волей обстоятельств оказался в худшем положении.

          В жиме наибольший начальный вес заказал Калиниченко. Увидев, что никого этим не испугал, Калиниченко сбросил два с половиной килограмма, но трижды не мог выжать заказанное. Жим выиграли литовец Прите и латыш Пумпуриньш, поднявшие по 155 кг. Я последовательноподнял 145 кг, 150 кг и 152,5 кг. Но Бровко шёл со мной шаг в шаг с теми же результатами.

          В рывке мы оба в третьей попытке записали на свой счёт 140 кг.

          Перешли к толчку. Я начал со 175 кг. Бровко не отставал. Во второй попытке я по небрежности не зафиксировал 180 кг. А Бровко 180 кг толкнул.

          Сколько надо заказать на третью попытку? Если рассуждать логически — то столько, чтобы было по силам мне и не под силу противнику. Но откуда я мог знать его возможности, если у меня и освоих-то не было чёткого представления? В тот момент мне хотелось отчаянно кричать от нехватки опыта. Но чего нет, того нет. Единственное, что мне было абсолютно понятно, — это то, что решались вопросы не только с первой, причём жизненно важной для меня медалью, но также и со всей моей дальнейшей судьбой. И я принял такое решение: последнюю попытку надо делать наверняка — к штанге весом 182,5 кг. Авось ошибётся противник!

          И 182,5 кг взмыли у меня вверх. Но Бровко, заказавший тот же вес, тоже не ошибся.

          Что ж, иное поражение весит столько же, сколько победа.

          Второе место и серебряная медаль — это неплохое достижение для человека, выступавшего на первом в своей жизни чемпионате страны. Но когда до победы не хватает всего лишь одного усилия и когда тебе двадцать два года, то...

          Мне присудили специальный приз "За хорошее выступление и высокий результат". Задним числом я отлично вижу, что мне тогда всё надо было сделать по-другому, понимаю, что весь толчок должен был идти по совершенно иному плану. Не могу не отметить, что ничего подобного впредь не повторялось. На поражении надо учиться — раз и навсегда.

          В довершение всего Семён Шульжицкий увёл у меня из-под носа рекорд в толчке (188 кг),столько раз ускользавший из моих рук. Но, трезво оценивая моё тогдашнее положение, его следует признать хорошим, особенно если учесть общий фон. Пресса писала, что во всех весовых категориях результаты были слабее, чем год назад в Ереване. За исключением полутяжёлого веса. Все очень опасались, что сборную вновь постигнет неудача на первенствах Европы и мира.

          — Из письма Айну. 21 мая 1966 г.:

          "Сейчас я в Москве. Пара недель активного отдыха — и опять возьмусь за тренировки. Если будет здоровье и всё пойдёт так, как шло до сих пор, то к осени я войду в форму и, может быть, поеду на чемпионат мира в Берлин. Конечно, это почти невероятно. Но верить и надеяться всё-таки надо, потому что если нет веры в себя, то ничего большого никогда не достигнешь."

          Может, быть, благодаря прошлогоднему поражению, а может, и по иным причинам, но в тот год в нашей тяжёлой атлетике стали уделять больше внимания молодёжи. Я два года становился призёром первенства страны среди юношей, но тогда никто не обращал на нас внимания: диплом в руки, медаль на шею, крепкое рукопожатие и — прощай до следующего года. Теперь же всесоюзный тренерский совет в порядке эксперимента решил собрать и просмотреть лучшихштангистов 17-20 лет. Как самых молодых призёров чемпионата страны на сборы пригласили и нас со Станиславом Батищевым.

          Сначала мы тренировались близ Подольска, на спортивной базе профсоюзов. Сегодня она известна как действительно замечательный тренировочный центр, а тогда это был старый помещичий дом, столовая и плохонький зал для штанги. Командовал нами Алексей Медведев. Он отнёсся ко мнепо-отечески, много помогал на тренировках. Поскольку у меня тогда болели колени, Медведев отвёз меня в Москву к доктору медицинских наук Зое Сергеевне Мироновой — известнейшему спортивному врачу. К сожалению, дорогу к ней мне пришлось потом изучить даже слишком хорошо.

          Но вскоре встал вопрос: где продолжать занятия? Медведев спросил меня, нельзя ли это сделать в Эстонии. Он говорил: "После турнира в Новосибирске человек вроде тебя должен стать в Эстонии известным. Позвони домой, пусть помогут с размещением". Тоже мне нашёл героя... Которого никто не знает... Но я всё же позвонил в "Йыуд", и оказалось, что островитяне с Сааремаа могут организовать нам тренировочный лагерь.

          Мы поселились в "столице" острова — городе Кингисепп, в здании средней школы. Поднимали штангу, играли в мяч, плавали, загорали. Стояло замечательное тёплое лето. День рыбака. День песни. Для ребят-сборников это были невиданные и впечатляющие события. Со своей стороны, мы, штангисты, показывали народу, что такое тяжёлая атлетика. Мои позднейший конкурент Валерий Якубовский, очень музыкальный парень, много пел. Этот лагерь помнят до сих пор. Жизнь на Сааремаа и мне пошла на пользу. Я впервые поднял на тренировке в рывке 140 кг.

          В августе я узнал, что меня собираются послать в Швецию на новые соревнования: Кубок Балтики. Но до этого я решил выступить на традиционных соревнованиях в Подольске, где ежегодно устанавливались десятки рекордов.

          Из письма Айну. 6 августа 1966 г.:

          "Два часа назад закончились соревнования. Я выжал 157,5 кг, вырвал 137,5 кг и толкнул во второй попытке 188,5 кг. Это новый рекорд СССР. В третьей попытке взял на грудь 191,5 кг, но не удержал. Сумма 482,5 кг нынче лучшая в мире и превышает норму мастера спорта международного класса. Пусть эти цифры станут тебе свадебным подарком. Не знаю, то ли я слишком устал, то ли чрезмерно рад."

          Первый большой — мировой — рекорд был установлен.

          Сразу после этого поехал в Алушту. У каждого есть любимое место для лагеря. Для меня им был и остаётся этот черноморский курорт. Моя спортивная форма стала там ещё лучше.

          В Стокгольм полетела фактически вся сборная. Соревнования прошли некоторым образом неудачно. Правда, я выиграл с результатом 472,5 кг, обойдя Голованова, но каждый вид подъёма шёл очень туго и до запланированных 490 кг было далеко. В толчке сразу после 180 кг я пошёл на мировой рекорд. Трижды взял 191 кг на грудь и трижды не смог его толкнуть.

          Ещё и сейчас стыдно. Я ведь каждый день повторяю ребятам: нельзя, чтобы было так: ты проделываешь гигантскую работу, берёшь шлангу на грудь, встаёшь из подседа... и не толкаешь. Это непростительно, это то же самое, что пройти стайерскую дистанцию почти до финиша, и тут вдруг окажется, что у тебя не хватает сил на финишный спурт. Я следил за последними чемпионатами мира и обратил внимание, что половина неудач происходит из-за того, что не хватает сил толкнуть штангу. В лёгких весовых категориях это ещё можно понять: ребята сгоняют вес, к концу соревнования у них просто не остаётся сил. Но у тяжеловесов речь может идти только о технической или моральной слабости — и обе они непростительны. Сколько я из-за этого злился сам на себя, прежде чем освоил толчок... Но когда уж освоил, то до конца. Очевидно, в те годы я был ещё слишком неопытным, далёким от совершенства в технике.

          Из письма Айну. 8 сентября 1966 г.:

          "До чемпионата мира осталось 40 дней. Как к нему готовиться — ума не приложу. В полутяжёлом весе нас трое — Бровко, Голованов и я. Бровко — чемпион страны, и у него больше всего прав на поездку. На моём счету лучший результат сезона в мире и победа в Швеции над Головановым. Но Голованов — олимпийский чемпион, и нервы у него крепкие. В общем, очень запутанное дело.

          Форма сейчас средненькая, но не хуже, чем у моих соперников. Нас трое, но поедут, вероятно, двое или, в худшем случае, только один. Окончательно это выяснится в течение последних десяти дней. Воробьёв сказал, что дабы претендовать на поездку, на проходке надо поднять не менее 480-482,5 кг. Да, меньше поднимать никак нельзя, потому что соперники очень сильны.

          Если почувствую, что нахожусь в плохой форме, то откажусь сам. Ведь какая ответственность ложится на того, кто защищает спортивную честь страны...

          Нелегко, но я верю, что справлюсь."

          Последний отбор проходил в Дубне. Я был в нормальной форме, но меня одолевало очень много болячек, и я чувствовал себя, как загнанная лошадь. Особенно сильно болели колени. Странно, но у меня в начале спортивного пути травм было больше, чем потом. Точнее, они мне больше мешали. Позже я научился избегать травм или аккуратнее тренироваться с ними, если уж они случались.

          В Берлин мы полетели вдвоём с Бровко. Кто выйдет на помост, должно было выясниться на месте. На тренировках я не уступал ему ни в одном упражнении.

          ...Ровно через три десятилетия вновь появился эстонский штангист, который претендовал на медаль столь высокой пробы — здесь же, в Берлине, Арнольду Лухаээрув 1936 г. была вручена олимпийская "бронза". Теперь газета "Дойчес шпорт-эхо" в статье "Эстонский рыцарь" написала, что внезапный взлёт Яана Тальтса — это одна из приятнейших неожиданностей для советской тяжёлой атлетики. Уникальный взлёт — подвела итог газета.

          Позднее, когда эстонский атлет — единственный из семи членов советской команды — остался без медали, та же газета написала о слабых нервах Тальтса, а в "Советском спорте" В.Адуевский прокомментировал этот эпизод так: "Четыре золотые медали, завоёванные товарищами по команде, вероятно, перенапрягли психику молодого дебютанта. Он хотел выступить настолько хорошо, насколько это только возможно, а получилось наоборот... Ребята отнеслись к провалу Яана очень тактично. Лишь бы этот урок пошёл ему впрок, потому что у 22-летнего атлета впереди долгий спортивный путь".

          Ещё и сегодня случается, что мне говорят: да, ты был силён, но признайся, что однажды и ты сплоховал — в Берлине. Ну что ж, расскажу и об этом.

          Из того, что там произошло, я помню, если честно, совсем немного. В новинку было всё — и соперники, и условия. Не то чтобы я кого-нибудь или чего-нибудь боялся, нет. Просто не хватало опыта. Хорошее деловое напряжение возникает тогда, когда встречаешься со старыми конкурентами. Поговоришь с одним, с другим, с третьим. По глазам увидишь, кто на что способен. Сравнишь. Сложится чёткое представление. А тогда у меня его не было. Я в отличие от всех следующих своих выступлений не владел ситуацией. Хотя и чувствовал, что могу выиграть в каком-нибудь отдельном движении, а возможно, даже и в сумме, если всё заладится. Но я не был в этом убеждён. Впоследствии всё обстояло по-иному.

          До начала соревнований ни я, ни Бровко не знали, кто из нас будет выступать. Неизвестность, как мне кажется, больше мучила Бровко, потому что я был уверен, что выставят меня. Хотя нам и было сказано: будьте готовы оба. И до сего дня так: если в одной весовой категории несколько человек, то остаётся только ждать и нервничать. Должен признать, что в те годы, когда я выступал в составе сборной, решения в таких случаях выносились правильные. Кто сильнее — чувствуют и сами спортсмены, и тренеры. А поскольку командная победа важнее всего, то выставляют того, кто может победить, невзирая на симпатии и антипатии.

          Конечно, выбор нельзя откладывать до последней минуты. Поздний отбор свидетельствует о нерешительности тренеров, об их боязни ответственности за неудачу спортсмена.

          Воробьёв и Роман выбрали для выступления меня. Но сразу заверяю, что ни неизвестность, ни напряжение ожидания не сыграли в последующем решающей роли.

          До полутяжёлого веса у нашей команды всё шло замечательно. Все выступившие — Вахонин, Кацура, Куренцов и Беляев — завоевали "золото". Наверное, возникло чувство, что и пятая золотая медаль никуда от нас не денется, а уж Жаботинский возьмёт её само собой. Должно быть, мы немножко расслабились, другого объяснения я не нахожу.

          Я уже взвесился, лежал на кушетке и ждал. Велено было лежать спокойно до тех пор, пока не подойдёт время разминки. Время шло. Я наложил повязки на руки, попытался встать. "Подожди, успеешь, придёт время..." Как сейчас понимаю, я должен был быть действительно очень "зелёным", чтобы полностью довериться другим, слепо надеяться на тренера. Спортсмен не робот, чтобы тренер мог нажимать на кнопку: теперь делай то или делай это, теперь иди туда, а теперь — сюда. Я не хочу утверждать, что спортсмен не должен доверять тренеру. Это он делать просто обязан. Но спортсмен всегда должен учитывать и то, что даже лучший помощник может ошибиться. В том-то и состояла моя неопытность, что я ни на мгновение не допускал, что помощник может ошибиться в такое время и в таком месте — на чемпионате мира!

          ...Когда спохватились, мне уже надо было выходить на помост. Быстро-быстро в зал для разминки! Я на ходу намотал повязки, поправил наколенники. Едва успел сделать несколько разминочных движений, как ворвался Воробьёв: "Чего ты тут руками машешь, иди и берись за штангу!" Берись за штангу... У меня болело одно, другое, я знал, что необходима тщательная разминка, что без этого я ничего не подниму. Но где там...

          Я остался практически без разминки. На помост пошёл одеревенелый, как чурбан, жатьэти 147,5 кг. Ни одна попытка не была засчитана. Потом я посмотрел съёмки и решил, что попытки всё же могли быть засчитаны. Хотя почему? Ведь выступление было не на каком-нибудь первенстве республики, где можно снисходительно отнестись к технике выполнения Юрия или Яана. Судьи сделали правильно, что ничего мне не засчитали.

          Чемпионат был для меня окончен. Я собрал свои манатки и пошёл под душ. Потом услышал, что и Луис Мартин заработал "баранку". Но мне-то что с того?

          "Золото" тогда выиграл перешедший из среднего в полутяжёлый вес венгр Гёза Тот, повторивший мировой рекорд — 487,5 кг. Палинский стал вторым — 477,5 кг, Голаб третьим— 475 кг.

          Никто прямо не сказал мне, что я оказался морально слаб. Тренеры не произнесли ни слова, просто обошли случившееся молчанием. Может быть, кто-то из них сознавал и свою вину? Но сочувствия они мне тоже не выражали, ещё чего! Оставшийся за бортом Бровко имел все основания, чтобы дать понять: уж он-то, которого не допустили ни на чемпионат мира, ни на Олимпийские игры, не сорвал бы всё дело, как этот мальчишка, а может быть, ещё даже и выиграл бы. Хотя в таком случае он должен был бы намного превзойти самого себя — ведь Тот повторил высшее мировое достижение.

          Но среди невысказанных мнений было, конечно, и то, о котором написала газета: нервы подвели. Что может в таком случае сделать или сказать спортсмен, у которого нет ещё ни достижений, ни титулов? Я испытывал отчаяние; злость и стыд переполняли меня. Но я сказал себе: "Молчи!" И молчал. Поклялся: такое в жизни никогда не повторится.

          Как соль на рану действовало на меня сознание того, что высокое звание пропало для меня вместе с мировым рекордом. Гёза Тот сделал, правда, много, но не слишком много. Этому позднее ставшему моим добрым знакомым очень общительному человеку было уже 34 года, и основных своих успехов он добился, выступая в среднем весе. В 1964 г. Гёза Тот стал чемпионом Европы и серебряным призёром Олимпиады в Токио. Он уже подошёл к своему потолку, и берлинский результат так и остался его максимумом. Из остальных сенсации не произвёл никто. Сам же я чувствовал, что готов был на результат порядка 490-500 кг.

          Это подтвердилось несколько дней спустя после чемпионата во время специальных соревнований на побитие рекордов. Тренеры предложили мне выступить. Я несколько ночей не спал, похудел, не распространяясь уже о душевных переживаниях. И вот в таком состоянии янабрал 490 кг (160 + 140 + 190). Эта сумма на два с половиной килограмма превышала мировой рекорд, а результат в толчке был выше рекорда Советского Союза. Но поскольку соревнования не были официальными, о фиксации рекордов не шло и речи.

          Мне это достижение не принесло ни радости, ни удовлетворения. Скорее, наоборот, оно стало как бы ещё одним доказательством "слабости" моих нервов. Сам же я увидел, на что был готов несколько дней назад.

          Восторженные отклики печати сменили критику за недавний позорный провал. Но ведь на самом деле его не было! Я и по сию пору не могу сохранять спокойствия. Глупо провалился — это да. Но не позорно. "Реабилитировался", "урок", "перенапряжённая психика" — какие слова! Ещё и на следующий год мои победы истолковывали как оплату берлинского "долга".

          Внешне схема выглядела обычно: дебютант провалился — следовательно, у него слабые нервы. Такое случалось тысячи раз. Только сам я (да, быть может, ещё и тренеры) знал, что не было никакого перенапряжения или нервозности. Был чисто тактический промах. Единственное, что я вынес из той истории, — это горький опыт: всегда, в любой ситуации вожжи надо держать в своих руках, не доверяться слепо никому, проверять всё до мелочей. Потому что всё вместе взятое — это и есть твоя жизнь, которую ты сам себе выбрал и которую хочешь и обязан провести на максимуме.

          В Москве, в аэропорту, победителей встречали с цветами. Ещё в самолете я пристроился в самом конце салона...

          Таким был Берлин, где я, по общему мнению, в первый и в последний раз "не сдюжил".

          После чемпионата мира мы с Беляевым и Батищевым вернулись в Киев. Криницкий, которого в Берлине с нами не было, мог радоваться одной золотой и одной бронзовой медалям. Мне же порадовать его было нечем. И всё же со всеми вместе меня приглашали на встречи, приёмы и чествования.

          Срок моей армейской службы подходил к концу. Я получил предложение остаться в Киеве. Мне дали время подумать, сказали: если всё же решишь вернуться домой, то знай, что мы о тебе не забудем и продолжим за тебя болеть.

          Я хотел домой. Киев стал мне дорог, у меня оставалось здесь множество друзей, товарищей и помощников по спорту. В тяжелоатлетических залах Киева мне была знакома каждая доска на полу. Я узнал здесь многое: труд и неудачи, боль и муки, но случались и радостные дни. Но теперь, когда я оказался в начале многообещающего спортивного пути, когда у меня появились заманчивые перспективы, всё же очень тянуло домой.

          До конца года предстояла ещё одна зарубежная поездка, на этот раз в Индию. Никто из нас не слышал об индийской тяжёлой атлетике, но для меня эта поездка оказалась одной из самых интересных в жизни. Перед нами предстали ожившие страницы учебников истории и географии, мы увидели бок о бок ужасающую нищету и баснословную роскошь. Находишься ли ты в странах Скандинавии, Северной Америке или Западной Европе — разница, в общем, небольшая. А в Бомбее, идя на тренировку, мы перешагивали через лежавших на улице людей. Это и ошеломляло, и удручало.

          Мы устраивали демонстрационные выступления, чествовали победителей конкурса культуристов, участвовали в соревнованиях. Нас пригласили в гости к Раджу Капуру — директору киностудии, режиссёру и актёру в одном лице. Он показал нам своего "Бродягу", вставил в свой рассказ несколько русских слов. Произвёл впечатление очень скромного человека.

          Вернувшись в СССР, я тепло распрощался с Киевом и моими киевскими друзьями, и в декабре вновь стал таллинцем и членом общества "Йыуд".

          1966 г. оставил противоречивые впечатления. В начале года я был фактически ещё никем:мои 447,5 кг не попадали в число десяти лучших результатов в стране, не числилось за мной исколько-нибудь значительных побед, я ещё даже ни разу не участвовал в чемпионате СССР. К концу же года я стал обладателем лучшей суммы троеборья в мире, рекорда страны в толчке, прибавил загод 42,5 кг. В то же время мне не удалось выиграть ни одного из двух крупнейших соревнований — чемпионатов Советского Союза и мира. Если бы мой путь в тяжёлой атлетике по каким-то причинам завершился в том году, его следовало бы признать неудачным. Признать лишь неким этапом. Все победы, одержанные мной в следующем сезоне, базировались на работе, проделанной в 1966 г., эта работа лишь получила огранку, проявилась, как изображение на фотоплёнке.

          Конечно, мне и в голову не могло прийти, что я заметно ушёл вперёд. Моя сумма 490 кг со стороны производила большое впечатление. Но четыре человека — Лях, Голованов, Мартин и Тот — набирали всего на 2,5 кг меньше. И все они были в строю. Из среднего веса в полутяжёлый перешли мои знакомые со времён Киева Шишов и Кидяев — оба медалисты первенства Европы. Поляк Голаб довёл рекорд мира в жиме до 168,5 кг, этот же результат повторил Пумпуриньш. Добавьте сюда мировых рекордсменов Калиниченко и Палинского, а также Троицкого и Бровко. В то время полутяжёлый вес отличался, пожалуй, самой острой конкуренцией.

          И все эти атлеты были уже титулованными, добившимися весомых успехов. Меня же пока лакомыми блюдами обносили. Я был из всех самый голодный.

          Говорит Герберт (Эрби) Ранд, первый в "Йыуде" мастер спорта по велосипеду и в те времена старший тренер Центрального совета этого общества по велоспорту, ближайший помощник Тальтса на протяжении многих лет:

          "Почему я сошёлся с Яаном? Просто не видел ещё в эстонском спорте никого ему подобного. Какое сочетание воли, честолюбия и напористости! Мне стало интересно: как далеко может пойти такой человек? Что удастся ему свершить? А ведь при всём при том особым талантом он не обладал.

          Жил он по-холостяцки на тогдашней рабочей окраине Таллина. У меня была своя работа, но до и после неё я приходил к нему: готовил ему поесть, делал массаж — пытался помочь, как умел. В первую зиму мы вместе ходили около ипподрома на лыжах. Поскольку на двоих у нас была только одна пара лыж, то по очереди один шёл на лыжах, а второй бежал рядом.

          Он был создателем своего тела. И в отношении режима был непреклонен."

          В январе 1967 г. я вылетел в составе сборной на Кубу, а оттуда в Мексику. Кубинцы, занимавшиеся под руководством советских тренеров, штангистами были ещё слабыми или в лучшем случае средними, зато учениками — очень прилежными. Пройдут годы, и по крайней мере в лёгких весовых категориях они смогут сами стать учителями для кого угодно.

          Уже за год до Олимпийских игр Мехико жил ожиданием этого события. Очевидно, и наша поездка туда была организована с дальним прицелом. Во всяком случае, в течение года мы побывали в Мексике несколько раз. У меня болела спина, но я заметил, что травмы всегда особенно остро чувствовались в тамошнем высокогорном климате. Я набрал на соревнованиях всумме 477,5 кг (152,5 + 140 + 185) и вернулся домой совсем растренированным.

          На восстановление формы времени не оставалось — в начале апреля предстояло выступить на Кубке Дружбы в Тбилиси. Соперники были полны сил и решимости, зная, что на кубковых соревнованиях определится очень многое.

          Мне не хотелось ехать в Тбилиси. Под лопатку будто нож воткнули, боль отдавала в мышцы груди и в руки. Я понимал, что бойца из меня не получится. Но, с другой стороны, я отдавал себе отчёт и в том, что эти соревнования для меня не просто одни из многих. Кто я был такой, чтобы ставить себя в особое положение? Из Берлина привёз "баранку" и теперь спасую ещё раз? Пришлось ехать.

          В день соревнований мы вместе с врачом решили: если во время разминки спина болеть не будет, то выступлю. Я заглотил пригоршню таблеток пирамидона и пошёл. Отсюда, вероятно, и разговоры, что если Тальтс жалуется на здоровье, то, значит, победит. Позднее у ребят вошло в привычку перед соревнованиями справляться о моём здоровье: ах, колено болит? Ну, значит, будет медаль на шею...

          Конечно, разве спортсмен накануне соревнований бывает здоров? То одно, то другое всегда болит. Но когда соревнования уже начались, становится не до болячек.

          Выступил я, в общем-то, неплохо. Выжал 155 кг, в рывке установил личный рекорд — 147,5 кг,толкнул во втором подходе 187,5 кг. В сумме опять набралось 490 кг. Но на сей раз это был действительно мировой рекорд, мой первый мировой рекорд. Я попробовал пойти на рекорд мира и в толчке, но взять 192,5 кг не сумел.

          Одному мне радоваться не позволили. Собратья по полутяжёлому весу установили ещё три мировых рекорда. Для начала Калиниченко поднял в рывке 150,5 кг и толкнул 191,5 кг.

          Затем Шишов попросил добавить к рекорду в толчке ещё полкилограмма и поднял этот вес. Мартин опять заработал "баранку", на сей раз уже в рывке. Гёза Тот проиграл мне 20 кг, Палинский— 27,5 кг. Кидяев, весивший только 86 кг, зафиксируй он 190 кг, тоже набрал бы в сумме 490 кг, но ему пришлось довольствоваться 485 кг. И ему уже пророчили в Мехико 510 кг... Короче, в полутяжёлом весе всё бурлило. Мог ли наблюдатель со стороны определить, кто из равных станет лидером?

          Статистики быстро составили таблицу лучших результатов всех времён: 1. Тальтс — 490 кг,2-5. Лях, Голованов, Мартин, Гёза Тот — 487,5 кг, 6-7. Флорес и Кидяев — 485 кг, 8-9. Троицкий и Калиниченко — 482,5 кг, 10-12. Бровко, Палинский, Прите — 480 кг.

          Из Тбилиси я вернулся прямо домой, поехал в Пярну на грязи. Я нуждался в основательном лечении и получил его. Пока меня лечили, на штангу не оставалось ни времени, ни сил, да и запрет был наложен на это дело. И всё же я потихоньку несколько раз в неделю ходил разминаться.

          В мае, после окончания курса лечения, я поехал со сборной в Болгарию. Здесь было так хорошо — лучше не придумаешь: здоровый климат, солнце и горячий песок довершили лечение. До сих пор — это чувствовалось — я работал на старых накоплениях. Ведь в Тбилиси я всего лишь повторил результат, достигнутый полгода назад. Теперь же я начал создавать основу для шага вперёд.

          Рассказывает Иван Абаджиев — участник, а затем тренер тяжелоатлетической сборной и Герой Социалистического Труда Народной Республики Болгария:

          "Тальтса я впервые увидел на совместных тренировках в Варне. Как-то раз я выполнял приседания, установив на штангу 200 кг. Яан был рядом, но в мою сторону даже не смотрел: всё равно, мол, не встанет. Но я встал. Тальтс повернулся и посмотрел на меня. Это стало началом нашего знакомства.

          Тогда его главным конкурентом был Кидяев. Он тренировался гораздо больше Яана. Тальтс был озабочен, жаловался Воробьёву, что теряет форму. Воробьёв успокаивал: ничего ты не теряешь. Я понял, что дома Тальтс привык заниматься с гораздо большей нагрузкой и поэтому сейчас выбит из колеи. Я записал себе в блокнот данные его тренировок и сделал вывод, на что он на самом деле способен.

          В 1969 г. я стал тренером сборной Болгарии, и под моим руководством вырос Крайчев. Но он не смог составить Яану конкуренцию, хотя и выиграл в Мюнхене "серебро". У Яана не было конкурентов.

          К нам, болгарским штангистам, он всегда относился по-дружески открыто. Он — ясный человек. Да и разве может получиться боец из человека мелочного?"

          Варненские тренировки завершились соревнованиями в Софии, где члены нашей командыустановили 7 мировых рекордов.

          Я выжал 160 кг, в рывке поднял 145 кг. Толчок с точки зрения техники получился лучше всего — я записал на свой счёт первый мировой рекорд в отдельном движении — 193 кг. Рекорду по сумме троеборья до полутонны не хватило всего 2,5 кг.

          Была середина июня. До начала Спартакиады народов СССР оставалось ещё почти два месяца. Чреватый травмами, морально и физически трудный период остался позади, с достигнутого уровня можно было начинать подготовку к Спартакиаде.

          Члены сборной Советского Союза разъехались, каждый готовился к важнейшим соревнованиям сезона дома, с командой своей республики. Последние полтора года я тренировался в основном с ребятами из сборной страны, большими мастерами, под руководством опытныхтренеров-наставников. И теперь, в решающие месяцы остаться без всего этого! Кроме того... Неудобно признавать это, но после нескольких лет моего отсутствия многое в эстонской тяжёлой атлетике показалось просто отсталым. Мне поражали скудность знаний, старомодность представлений, узость кругозора. В Эстонии практически отсутствовала команда, с которой стоило бы считаться. Подававшая несколькими годами ранее столько надежд эстонская тяжёлая атлетика вновь оказалась чуть ли не на нуле. На первенстве республики 1966 г. только победитель в сверхтяжёлом весе набрал больше 400 кг. Если бы не было Олава Кооля, который первым (в сверхтяжёлом весе) достиг 500 кг, да молодых тяжеловесов Карла Утсара и Тойво Курга, то...

          Никто не интересовался, где и как я тренируюсь. Сейчас, будучи старшим тренером, я стараюсь не упускать из вида ни один шаг своего подопечного, стараюсь помогать ему, делать всё, что в моих силах. Нашей тяжёлой атлетике предстоит трудный и долгий путь в гору. Много шума и немножко работы в одни лишь спартакиадные годы для этого совершенно недостаточно. Только тогда, когда спортсмену будет установлена большая цель, когда будут определены пути её достижения, тогда только и можно вести речь о медалях на спартакиадах, чемпионатах мира или Олимпийских играх. Удастся ли, несмотря ни на что, достичь их — это дело другое. Но как заветная мечта эта цель должна быть в сердце каждого молодого спортсмена. Иначе зачем натягивать на себя трико?

          Я полностью отдаю себе отчёт, что работаю во имя того, чтобы создать команду, состоящую из хороших мастеров, которая могла бы соперничать с кем угодно. Я не только должен, но и хочу этого добиться. И я хочу, чтобы моё желание разделяли все остальные люди, причастные к нашей тяжёлой атлетике. Но достаточна ли мотивация даже у ведущих атлетов республики, чтобы одним махом превратить их из сельских чемпионов в мировых? Ведь помимо условий они нуждаются ещё и во всеобновляющихся моральных стимулах. Спартакиада народов СССР, где можно встретиться со всеми конкурентами, конечно, могучий вдохновляющий фактор, но ведь она бывает всего лишь раз в четыре года. Чемпионат Советского Союза в индивидуальном зачёте для большинства тяжелоатлетов недоступен, потому что на него приглашают только 16 лучших, а в их число в нашей стране — лидере мировой тяжёлой атлетики — пробиться очень трудно. Раньше проводились матчи Прибалтийских республик, причём даже для юниоров, матчи с финнами, которые могли бы теперь опять стать подходящими партнёрами. Эстонские спортсмены, выступающие в других видах спорта, соревнуются со спортсменами Сольнокской области Венгрии и Шверинского округа ГДР. А штангисты — нет. А ведь такие ребята, как Утсар, Кург, Пааво, Аннусте могли бы соревноваться с кем угодно и прогрессировать. Человеку, который уже взошёл на такую высоту, неинтересно состязаться снова и снова только с самим собой. Кто сумел заглянуть за забор, тому хочется перелезть через него.

          В 1967 г. я поставил перед собой цель стать победителем Спартакиады народов СССР. Эта цель определила мой следующий шаг. Я пошёл со своим планом к тогдашнему председателю "Йыуда" Пеэтеру Тээсалу. Он выслушал моё предложение, и мы решили: я поеду готовиться к Спартакиаде в Дубну. Во-первых, мне нравилось тренироваться в Дубне, во-вторых, там готовилась к Спартакиаде сборная РСФСР, в которой находились мои конкуренты Голованов и Калиниченко, а с ними мой друг и учитель Каплунов.

          Какой была жизнь в Дубне? Что представлял собой в то время я сам?

          У меня имелся уже некоторый опыт (и всё-таки я был ещё совсем "зёленым") и фанатичное отношение к спорту. Цели, которые я себе ставил, казались мне настолько важными, что я без колебаний подчинял всё остальное их достижению. Я не курил и не употреблял алкоголя. Высокий психологический настрой помогал преодолевать усталость от тренировок и бытовые неурядицы. Победы и мировые рекорды сформировали у меня чувство уверенности в себе. Сознание того, что за мной квалифицированно следят, придавало сил, помогало настроиться. Одним словом, налицо было почти всё необходимое для успешных тренировок и достижения хорошей спортивной формы.

          Стояло прекрасное лето. Вода в Волге была тёплой, солнце жарило, как растопленная печка. На многих жара действует плохо, но я всегда относился к числу солнцепоклонников, — по мне, так зимы могло бы и вовсе не быть. Маленькая, спокойная, деловая и трудолюбивая Дубна с замечательной гостиницей и хорошим рестораном — учреждениями, имеющими решающее значение для спортсмена, — предоставляла всё лучшее из того, что требовалось.

          Вот как строился обычный тренировочный день. Я вставал около восьми, немножко раньше других: я привык не высовывать носа из комнаты, пока не побреюсь, — эта процедура придаёт бодрости. Затем я прогуливался к Волге, там происходила пробежка трусцой с полкилометра, потом имитация поднимания штанги с полотенцем. Затем я бросал камни, прыгал через скамейки, делал несколько спуртов в беге, плавал.

          Поев, я шёл в город за газетами или книгами. Около одиннадцати брал сумку в руки и отправлялся в спортзал. Тренировался 2-2,5 часа. После тренировки все шли обедать, а я чувствовал, что усталый не получаю никакого удовольствия от еды, поэтому на полчасика ложился, переписывал набело заметки, сделанные во время тренировки, и анализировал их.

          Дни, плотно заполненные работой, пролетали незаметно.

          Только последняя неделя перед соревнованиями, когда нагрузка была заметно уменьшена, показалась более пустой и скучной, вызвала потребность подумать над всем проделанным. Как ты ни уверен в себе, всё равно одним глазком поглядываешь в сторону конкурентов: какие там килограммы набираются? Пристальнее всего я следил за Кидяевым, но в форме был, похоже, и Прите... Каплунов обычно все подобные рассуждения заканчивал кратко: "Что ты сам себя истязаешь? Увидишь: каждый получит по заслугам".

          ...Сейчас, когда тяжелоатлетический мир уже забывает рекорды нашего поколения, в том числе и мои спартакиадные показатели, зачастую мучает вопрос: почему эти величины сегодня выглядят столь жалкими? Неужели современные молодые ребята в чём-то существенном настолько сильнее нас? Разве мы не выкладывались до самого конца? Что, их мускулы сделаны из другого материала или кровавые мозоли у них другие? Этими вопросами задаюсь не только я, так думает каждый большой спортсмен, чьё имя и дела остаются в истории, а вот числовое выражение его достижений кажется всё более смешным.

          Я не вижу никакой принципиальной разницы в построении тренировочного процесса тогда и сейчас, равно как и в спортивном режиме, в волевой и в психологической подготовках. И всё-такинаши результаты разнятся, как день и ночь. Почему мы ещё вчера не были способны на то, что они делают сегодня?

          Мне кажется, что вся человеческая жизнь — это борьба с предрассудками и незнанием. А тем более — жизнь спортсмена мирового класса. Он постоянно шагает во мрак неизвестности, не зная, куда ступает его нога и что его там ждёт. Наше знание своих возможностей ограничено, и границы эти определяются рекордами. Неведение безгранично. Мы вполне можем заявить, что человеку по силам поднять 300 кг за раз, и это правильно. Но сегодня это лишь пустой звук, потому что нет уверенности в такой возможности, уверенности, опирающейся на факты. Эти 300 кг подвешеныгде-то там, в темноте, как возможность. Но между ними и нами нет ни одного человеческого следа. Можно сказать, что мы не умеем взвесить эти три сотни килограммов, а точнее, те 50 кг, которые нас ещё отделяют от этого рубежа. Наша смелость позволяет приближаться к ним по 500 г, по килограмму, в лучшем случае по 2-3 кг. Почему?

          В тяжёлой атлетике картина чёткая: рекорды, возможности конкурентов, научные расчёты, техника — всё известно. Тренировка служит ясной цели: побить соперника, его рекорды или свои собственные. На тренировках и на соревнованиях на штангу заказывают на килограмм, реже на 2,5 кгбольше мирового рекорда, и не более. Потому что больше не нужно для полного счастья. А раз не нужно, то, значит, и непосильно. Излишняя трезвость мысли, калькулирование своего вклада приводят в итоге к тому, что хоронятся подлинные возможности человека. Кроме того, штанга — это спорт не только индивидуальный. Гораздо важнее личного успеха, каким внушительным он ни был бы, победа командная. А это требует, чтобы спортсмен побеждал наверняка, пусть даже с минимальным перевесом, но наверняка. И это вместо того чтобы пойти на максимум, но при этом рисковать и остаться ни с чем. И с этой точки зрения совершенно бесполезен самый выдающийся мировой рекорд, установленный на сельских соревнованиях, который мало что даёт в государственном смысле, но зато слишком многое выдаёт противнику. А ведь спортсмен выложился максимально, сделал то, что по-человечески он был обязан сделать. Противоречие, причиняющее немало душевной боли.

          Сам я не был настолько талантлив, чтобы позволять себе искусственное торможение результатов. Я должен был всегда идти на максимум, чтобы опережать других. Отсюда и мировые рекорды, и победа на Спартакиаде с преимуществом в 20 кг, и поправка к мировому рекорду в тяжёлом весе сразу на 17,5 кг, и шесть мировых рекордов за один вечер. Кто сегодня добавил бы сразу столько к мировому рекорду?

          Старая истина гласит, что преследующему всегда легче. И не так важно, что обычно он моложе. Он идёт по чьему-то свежему следу. На нём всё обозначено: чей-то пот и поиски, ошибки и находки. Кусочек пути для него кто-то уже расчистил, чья-то рекордная штанга в его руках весит меньше на величину пройденной кем-то невозможности. Он наступает на старый рекорд, чтобы, опираясь на него, поднять ещё больше. И поднимает. Хотя бы на полкилограмма больше.

          Сложим все эти поправки к рекордам, все эти крохотные шажки в неведомое, сделанные за прошедшие годы, прибавим успехи спортивной науки и практики — и получим сегодняшний результат, который на столько-то килограммов лучше, чем был в наше время. Так что, может быть, не стоит стыдиться, когда молодые ребята говорят: ну до чего же вы были в ваше время слабы... ³ 

          Ко времени написания этих строк мою первую и единственную Спартакиаду народов СССР,посвящённую 50-летию Советской власти, отделяют полтора десятилетия.

          Внимание общественности накануне больших спортивных событий, бесспорно, приятно для спортсмена и повышает его тонус. Однако, по моему разумению, дело обстоит так: если ты уж считаешь себя спортсменом, то тебя обязывают не призывы со стороны, а само это звание — спортсмен. Не только одно какое-то большое событие, а каждая тренировка, каждый день, каждые следующие соревнования обязывают тебя идти вперёд, выкладываться до конца. Что это за спортсмен, который всё время валяет дурака и только после долгих уговоров вынимает руки из карманов и "обязуется"? Это так же глупо, как убеждать земледельца, что весна обязывает его пахать и сеять, а осень — убирать урожай. Обязывать может только внутреннее убеждение. Жизнь в спорте коротка, и на кампаниях здесь далеко не уедешь. Только в том случае, если ты трудишься так, что лучше не можешь и не умеешь, твоя личная цель совпадает с целями Родины и команды, только в том случае твой долг человека и спортсмена можно считать выполненным. Разумеется, я пишу о больших спортсменах и настоящих людях.

          Когда я приехал в Москву, стояли последние дни июля. То время, пока соревновались атлеты лёгких весов, я жил на даче у Медведевых. Жена Медведева взяла меня под свою опеку, сказав:"Уж я-то знаю, как готовить пятисоткилограммовых мужчин" (Медведев был первым в Советском Союзе штангистом-"пятисотником").

          Со спартакиадной командой Эстонии у меня никаких соприкосновений не было, никто даже не попытался узнать: здоров ли я, буду ли выступать? Руководство своей команды я впервые увидел уже тогда, когда принимал поздравления с победой.

          На взвешивание мы поехали на машине Медведева. И словно нарочно, на каждом перекрёстке перед нами зажигался красный свет!

          Я вошёл в зал и огляделся. Да... Нельзя утверждать, чтобы я увидел много ребят из Эстонии. В тот вечер на "золото" претендовали наши легкоатлеты Рейн Аун и Лайне Эрик, так что всё руководство эстонской делегации находилось на стадионе в Лужниках.

          Поскольку Медведев был занят судейскими обязанностями, мы остались вдвоём с Каплуновым. Когда Каплунов был рядом, всё всегда шло хорошо, и я это чувствовал. Никто другой не мог настроить меня так, как он. До сих пор не могу понять, почему Володя за несколько дней до описываемых событий выиграл жим, но получил "баранку" в рывке. Теперь он ходил вокруг меня и уговаривал: "Не волнуйся, всё равно победишь". Да, в то время я не был ещё на сто процентов самим собой, так что поддержка Каплунова оказалась крайне необходимой. Я чувствовал себя за ним, как за каменной стеной.

          ...Странно, потом то же самое говорил мне мой ученик Айн Пааво: "Я не могу браться за штангу, когда тебя нет рядом. Когда ты на месте — другое дело. Возьмусь за гриф, ты скажешь, что дело пойдёт, — и всё идёт".

          Я пробыл в сборной с Каплуновым не более полутора лет. Но этого хватило, потом я уже сам справлялся, да и с Криницким работа ладилась. Позднее появился Вася Алексеев. Мы оба с ним были сами по себе ⁴ и поддерживали друг друга.

          1 августа 1967 г. Около шести часов вечера. Пусть о случившемся в последующие четыре часа расскажет прежде всего непосредственный наблюдатель.

          Бывший чемпион мира, а ныне журналист Дмитрий Иванов озаглавил своё видение тех часов так: "Шагнувший в историю". Он написал:

          "Произошло событие, которое украсило и возвысило советскую тяжёлую атлетику.

          Позавчера дверь клуба "пятисотников" открыли полутяжеловесы. Эстонский богатырь Яан Тальтс, который весит чуть больше 90 кг, превысил на 5 кг свой собственный мировой рекорд, доведя его в троеборье до 502,5 кг.

          Год назад Тальтс мечтал лишь о 490-килограммовой сумме, причём наблюдателям казалось, что эта мечта нереальна: ведь Яан был новичком в сборной. Но теперь он сумел совершить чудо — первым переступил рубеж 500 кг.

          Этот фантастический взлёт оказался бы невозможным, если бы у нас в полутяжёлом весе не было плеяды замечательных мастеров. Как спортсмен Тальтс рос в сильной конкуренции с такими известными штангистами, как А.Калиниченко, Э.Бровко, А.Кидяев, А.Касьянов, В.Лях и др.

          ...К штурму 500 кг готовился не один Тальтс, к этому результату стремились также Кидяев и Калиниченко. Но уже после жима стало ясно, что их надеждам не суждено сбыться: оба выжали лишь по 150 кг. С таким результатом в троеборье высокой суммы не достичь. При этом Кидяев заставил сильно поволноваться украинских тренеров. Только в третьей попытке этот волевой атлет сумел справиться с жимом и избежать "баранки".

          Рискованно начал соревнования и Тальтс. Он заказал на первый подход 152,5 кг. На чемпионате Европы в Берлине он споткнулся на 147,5 кг. Но на сей раз жим у Тальтса прошёл успешно, и на вторую попытку он попросил поставить 160 кг. Только взяв их, он мог надеяться набрать 500 кг. Но когда атлет уходил с помоста, настроение у зрителей упало. Тальтс не смог выжать вес, и не было похоже, что он справится со штангой в решающей попытке.

          Может показаться мелочью то, как атлет держит во время жима руки — немного вперёд или немного назад. Но если бы Тальтс по совету Каплунова не исправил эту ошибку, то поразительный рекорд не был бы установлен. В последней попытке Тальтс выжал 160 кг настолько легко, что и 165 кг казались вполне возможными. Но все подходы были уже исчерпаны.

          На отдых Тальтс ушёл с чётким графиком действий на дальнейшее:вырвать 147,5 кг и толкнуть 192,5 кг. Но этот график был превышен. Трудно припомнить, чтобы мировые рекорды устанавливались с такой лёгкостью и непринуждённостью, как это сделал эстонский богатырь.

          Калиниченко лишь во второй попытке поднял в рывке 140 кг, в третьей — 145 кг.Кидяев остановился на 142,5 кг. Тальтс же после 140 кг взметнул вверх 147,5 кг, а в третьей попытке убедительно поднял 151 кг, установив тем самым новый мировой рекорд.

          Ещё звучали аплодисменты, когда экс-рекордсмен мира Калиниченко попросил установить на штангу 151,5 кг.

          "Рано поздравляете, — сказал Тальтс друзьям. — Анатолий наверняка возьмёт их".

          Так и случилось. У Тальтса для дальнейшего спора с другом осталось ещё право на рекордную попытку, но он решил поберечь силы на дальнейшее. И правильносделал. 182,5 кг он толкнул уверенно и сразу перешёл к 190 кг. В промежутке равный с ним вес подняли Кидяев и Калиниченко, которые боролись за "серебро".

          Пока Тальтс отдыхал, Калиниченко толкнул 187,5 кг и с суммой троеборья 482,5 кгстал вторым. Кидяев набрал 475 кг и получил "бронзу". Но зрители ждали Тальтса. Он появился в сопровождении Каплунова и уверенно толкнул 190 кг. Так спортсмен воплотил свою мечту в реальность — набрал в сумме 500 кг. Но у Тальтса оставалась ещё третья попытка, и он решил её использовать, чтобы поднять 193,5 кг, что на полкилограмма превышало его собственный мировой рекорд. И этот вес покорился спортсмену. В соответствии с правилами в зачёт троеборья пошли только 192,5 кг. Так за один вечер было установлено 4 мировых рекорда".

          Естественно, в тот вечер и в последующие дни произносилось ещё много восторженных слов. Как бы эти высказывания ни воспринимались с расстояния в полтора десятилетия, в мгновения больших свершений они звучат именно так — восторженно. Журналисты окружили старшего тренера сборной, бывшего полутяжеловеса Аркадия Никитовича Воробьёва.

          Он сказал, что предвидел взятие 500-килограммового рубежа либо Тальтсом, либо Кидяевым, либо Калиниченко. Уже лет пять назад он понял, что такой рекорд реален. Правда, сам он о таком достижении никогда даже не мечтал.

          Задали вопрос: станет ли Тальтс новым Воробьёвым?

          — Он уже превзошёл Воробьёва, — сказал старший тренер. — Наберёт ли Тальтс столько же титулов — это вопрос особый... Я уважаю Яана не за 500 кг в сумме. Я уважаю сильных людей. А Тальтс — сильный человек. Но он... — Воробьёв запнулся, подумал, как сформулировать свою мысль. — Знаете, может быть, Яан и станет бойцом. Но сейчас я этого сказать не могу.

          В этом был весь Воробьёв. Старший тренер, учёный, умудрённый опытом человек, он оказался беспомощным в плане определении перспектив молодого парня, который отправил куда-то в глубины истории килограммы железного Воробьёва. Если бы Аркадий Никитович мог смотреть вперёд... Но он оглядывался назад, а там был берлинский чемпионат.

          Журналисты не успокаивались:

          — Но хоть в чём-то Тальтс похож на Воробьёва?

          Тот закончил разговор:

          — Не знаю, кто на кого похож. Вам лучше видно...

          Итак, результаты выступления Тальтса известны. А как обстоит дело, если посмотреть на это выступление изнутри?

          Начальные 152,5 кг пошли вверх неплохо. Я подошёл к 160 кг, которые до того момента покорялись мне на соревнованиях лишь раз. Вообще, в жиме я в то время чувствовал себя не очень уверенно. Темп жизни был слишком высоким, чтобы выкроить время и уяснить для себя что да как. Не было вроде бы и оснований для капитальных переоценок, я и без того прогрессировал достаточно быстро. Жать я тогда старался так называемым "ударом". Если "удар" не получался, то ничего не выходило. На снимках видно, в какой "горбатой" позе я жал. Это позднее мой жим стал равномерным, плавным, мощным движением. Так что победа ещё и в жиме оказалась для меня полной неожиданностью.

          Одно время рывок у меня совсем не получался. Но в Тбилиси я вырвал уже 147,5 кг — это было хорошо. Теперь мы обсуждали с Каплуновым, на какой вес пойти в третьем подходе. Заказали 151 кг.Самочувствие было хорошим, всё получилось, и я впервые стал мировым рекордсменом в рывке. Правда, ненадолго, потому что Калиниченко попросил в рекордной попытке добавить полкило и вернул себе рекорд. Я же не стал тратить силы на свой четвёртый, рекордный подход.

          Мы с Каплуновым вышли на улицу, потому что в зале было душно, сели в парке на скамейку, поболтали о пустяках, чтобы не продолжать мысленно тягать штангу хотя бы во время этой короткой передышки.

          Мне хотелось пить, но пить было нельзя: тогда правила предусматривали взвешивание ещё и после установления рекорда, а предварительное взвешивание проводилось за час до начала соревнований. Сейчас после рекорда уже не взвешивают, а после предварительного взвешивания до начала соревнований есть два часа, когда можно спокойно подкрепиться.

          Я должен был победить. Весь вопрос теперь заключался в 500-килограммовой сумме.

          И сразу последовало наказание. Когда я брал на грудь начальный вес в толчке, то вывернул голеностоп. Выполнил попытку — и скорее снял ботинок с ноги. Поначалу я с перепугу не понял, то ли кость треснула, то ли ещё что, но щиколотка угрожающе вспухла. От страха прошиб пот: неужели всё так закончится?

          Пока другие трудились над 185 кг и над 187,5 кг, доктор положил мне на сустав лёд и забинтовал ногу. Я попробовал ступать — вроде бы ничего страшного. И когда взял в руки 190 кг,они взлетели как пёрышко. Поскольку я настроился на дело, то был так заведён, что лишь бы нога совсем не отвалилась...

          Я и сегодня повторяю своим ребятам: настоящий спортсмен никогда не избавится от травм: если ждать, пока они пройдут, то можно прождать всю жизнь. И если нигде ни капли боли не чувствуешь, то это значит, что ты просто слабо тренировался. Что с того, что нога болит? Ты же не ногой штангу поднимаешь, а головой и волей! Можно делать сотни упражнений, где ноги нагрузки вообще не несут. Что это за спортсмен, который ногу в гипс, а сам — в кусты? Кто будет ноги слезами лечить, никогда ни одного рекорда не установит. Я не припомню, когда выступал бы на соревнованиях совершенно здоровым. Может быть, спартакиадные соревнования были первыми, ну так я получил травму уже в ходе их...

          Пятьсот килограммов были взяты. В зале поднялся шум, да какой... Но я постарался отстраниться от него. У меня оставалось право ещё на одну попытку, и я хотел увидеть, на что сегодня способен. Поэтому заказал мировой рекорд — 193,5 кг.

          ...Иногда меня спрашивают: что чувствуешь, когда идёшь на рекорд? Чувства трудно поддаются описанию. Расскажу лучше о том, как устанавливают рекорды.

          Готовность к рекорду — она в первую очередь психологическая. Ведь на тренировках такие тяжести не поднимают. Для оценки возможнотей спортсменов их тренеры ориентируются на показатели во вспомогательных упражнениях, на результаты тренировок в классических движениях. Известно, сколько на основе этих результатов можно поднять на соревнованиях. И конечно, необходимая предпосылка — железная вера в себя.

          Рекорд обычно заказывается в третьем или в дополнительном подходах, когда предыдущие попытки показали, что возможность установить рекорд — реальна. Некоторые штангисты привыкли пробовать взять рекордный вес на авось — вдруг получится? Такая попытка обычно заканчивается тем, что штанга еле отрывается от помоста, только травмируя психику спортсмена и одурачивая зрителей. Сам я принципиально никогда не пытался так пробовать.

          Итак, на штангу установили рекордный вес. Я не сидел. Ходил, опустив голову на грудь, кругами по разминочному залу, выражение лица было даже злым. Я максимально ушёл в себя, достиг максимальной концентрации. И уже знал, что могу взять вес. Весь вопрос был в том, насколько сильно я хочу это сделать. Тренер-помощник-друг Каплунов что-то мне говорил, давал советы. Всё это воспринималось моим сознанием, как некий фон. Но фон необходимый. Мой двигатель был уже запущен, он набирал обороты. Совет со стороны уже не мог улучшить его работу, но этот двигатель нуждался в постороннем человеке, который до миллиметра отрегулировал бы всё, до последнего винтика, ещё раз прошёлся бы тряпкой, доводя всё до блеска. Каплунов говорил только правильные слова, потому что я был настолько взвинчен, что неправильные могли бы вызвать взрыв...

          Быть помощником — великое искусство. Помощник должен всё понимать, всё чувствовать и делать вовремя: обтирать спортсмену пот, протягивать полотенце или бутылку с водой, чтобы прополоскать горло, вводить спортсмена в его ритм и в его настроение.

          Перед выходом на помост я обычно выпиваю глоток кофе, причёсываюсь и оправляю трико — не могу выглядеть неопрятным, — а затем вдыхаю нашатырный спирт.

          Я вышел из-за кулис. Публика зааплодировала. Я поднял руку — попросил тишины.

          Намазал ладони магнезией, чтобы гриф надёжно держался в руках, натёр во избежание скольжения по помосту подошвы канифолью.

          Сделал несколько шагов взад-вперёд позади помоста. Ступил на помост. Зал был полон народу, но я никого не видел. Взгляд остекленел, всё было как в тумане.

          Эрби Ранд:

          "Истинная правда, он тогда уже не слышал и не видел ничего, настолько глубоко уходил в себя. Диву даёшься, как он умел приводить себя в такое состояние. Соревнуясь на родине, когда из-за отсутствия соперников трудно себя так сильно взвинтить, он иной раз говорил мне: "Сходи, скажи диктору, пусть жарит теперь такими словами, на которые только способен, чем сочнее, тем лучше..." И это помогало.

          Дойдя до штанги, я остановился. Закинул голову, закрыл глаза. В последний раз максимально ушёл в себя. Как поднимать, уже не думал. Это были уже не время и не место для таких раздумий, для этого я тысячи раз горбатился на тренировках. Теперь всё необходимое имелось в наличии. Теперь надо было только взяться за штангу...

          Она пошла! Всё, что во мне было, я отдал штанге. Чтобы она поднималась, поднималась, поднималась... Теперь нужно было держать. Сквозь туман я видел, как махнул рукой главный судья — можно опускать.

          Когда зажглись три белых огня, я не запрыгал от радости. Автоматически поднял налитые свинцом руки и скорее ухмыльнулся, чем улыбнулся. Патриотическую песню можно, конечно, петь так, что пуговицы от рубашки будут отлетать, но можно и так, как поёт Георг Отс...

          Эмоции выплескиваются обычно несколько часов спустя, в компании друзей и знакомых. Это непередаваемо радостный момент. Описать его невозможно. Очень хочу, чтобы кто-нибудь из эстонских штангистов сам мог его пережить. Я порадовался бы вдвойне, снова переживая то, что для меня столь дорого.

          Соавтор, который в те знойные дни был на другом конце Москвы, в Лужниках, помнит, как в до тех пор спокойное, без мировых рекордов течение Спартакиады ворвались эти тальтсовские 502,5 кг.Стройный атлет, в коем и девяноста килограммов не набиралось, первым перешагнул полутонный рубеж, который за все времена удалось преодолеть лишь 28 гигантам, весившим чем больше — тем лучше!

          Зритель не может смотреть на свершение невероятного трезвым взглядом самого героя, даже если данный зритель тоже спортсмен. Потрясение такого зрителя даже глубже, чем у дилетанта, ибо он знает, что именно скрывается за этим событием. Сознание стало осмысливать свершённое лишь несколько позже, и ход рассуждений был таким.

          В 1962 г. Луис Мартин набрал в полутяжёлом весе 480 кг. Эта сумма считалась высоким мировым классом ещё и пять лет спустя. А теперь из-за спины старых бойцов выскочил неизвестный паренёк, увеличил рекорд на два десятка килограммов, и не было оснований думать, что он собирается останавливаться. Следующая цель — 510 кг!

          В родной республике всё виделось, разумеется, через увеличительное стекло. Со времён борца Иоханнеса Коткаса и легкоатлета Хейно Липпа ни один соотечественник, кроме Антса Антсона, который завоевал олимпийское "золото", не возвышался настолько над своими соперниками. Это вдохновляло и пугало. Долго ли может такое длиться?

          Долго ли? Воробьёву принадлежат следующие строки: "Если умный спортсменнабрал 500 кг и оставил соперников далеко позади себя, то он не будет обсасывать эту сумму, словно сладкий леденец, и надеяться, что следующая золотая медаль окажется не тяжелей. Он холодным взором, как придирчивый и строгий критик, посмотрит на своё выступление, проанализирует его и будет тренироваться ещё упорней, ещё напористей. Для него слова "железная гонка" не красивая метафора, а суть атлетическогопоединка. 500 кг, которые он показал вчера, сегодня ему уже не принадлежат. Соперники, набравшие на 20 кг меньше, наверняка учли урок и навешивают на штангу дополнительные блины. Они разводят пары. Они взваливают на грудь тяжести, которые пугали их вчера. Закаляя волю, они пробуют новый рекорд на крепость. Они подбирают к нему ключи. И они добьются своего, потому что лидер движется по инерции, он останавливается... он уже обречён..."

          Что ждёт человека, вызвавшего бурю? Что ждет нашего героя?

          На IV Спартакиаде народов СССР было установлено в общей сложности 6 мировыхрекордов, 4 из них — мои. Это была моя Спартакиада. Я был счастлив. Эстония как республика, установившая больше всего мировых рекордов, получила специальный приз — хрустальную вазу, которую мне так никогда и не довелось увидеть. Я чувствовал, что совершил что-то большое, но оценить сделанное ещё не мог. 

          После нескольких дней отдыха я вновь взялся за тренировки. Однако нога была повреждена сильнее, чем я думал, и на первых порах пришлось воздержаться от больших нагрузок и классических упражнений. Но зато появилась возможность для лечения и анализа: выяснилось, что по политическим мотивам в 1967 году не состоятся не только первенство Европы, но чемпионат мира.

          До конца года не предвиделось ничего конкретного, к чему требовалось бы готовиться, поэтому особого настроения заниматься тоже не было. Я пытался освоиться со своей новой ролью. Кто меня раньше знал? А теперь пачками шли письма с тёплыми поздравлениями, приходили и люди, часто совершенно незнакомые... Становилось ясно, что, таская штангу, я выполняю не только своё личное дело. Поначалу это удивляло. Потом заставило задуматься. И придало сил.

          В октябре состоялась очередная поездка в Мексику, на "предолимпиаду". Хотелось пройти это испытание с честью. С максимальными весами, чтобы иметь возможность сделать правильные выводы об условиях Олимпиады. Советская делегация была довольно многочисленна и состояла в основном из тех, на кого рассчитывали и через год. Особенно было приятно, что в ней оказались и тартусцы — десятиборец Рейн Аун, копьеметатель Март Паама, бегунья Лайне Эрик и я.

          Если не считать того берлинского чемпионата, мне предстояли крупнейшие в моей жизни международные соревнования, да ещё в новой роли. Я чувствовал, что стал объектом внимания как соотечественников, так и иностранцев: взгляды, даже брошенные украдкой, ощущаешь сразу. Было чувство гордости. За то, что могу, не стыдясь, ходить рядом с Лусисом, Климом, Тер-Ованесяном,гулять с молоденькими гимнастками Наташей Кучинской, Ларисой Петрик, с их тренером и "мамой" Ларисой Латыниной. Знакомство у нас состоялось ещё раньше — с кем-то в Подольске, с кем-то в Алуште, — но теперь я чувствовал, что заслужил право идти рядом с ними и что принят в этот круг.

          Пара недель тренировок, загораний, купаний, прогулок по городу, коррид, концертов, отдыха и лечения — тёплое и радостное время. Но были и проблемы.

          Из дневника.

          "2 октября. Несколько первых дней чувствовал сонливость. Пульс лёжа— 74-76 ударов. На первой тренировке между попытками ощущалась нехватка воздуха, сердце колотилось. Встретился с прошлогодним чемпионом мира Гёзой Тотом. Похоже, что он в очень хорошей форме.

          3 октября. Спал немного лучше. Утром на общем врачебном осмотре особых замечаний не было. Хотя сердце, казалось, пропускает удары — но такое бывало и раньше. Пульс всё ещё слишком частый.

          4 октября. Опять плохо спал. Пульс стал лучше. Провёл большую тренировку с весами, составляющими 90% от максимума, — они показались лёгкими. Вечером принял массаж, который делал эстонец Эльмар Мартин.

          5 октября. Сплю всё ещё плохо. Не тренировался, ходил в город. Вечером праздновали день рождения Аура.

          6 октября. Спал лучше. Тренировка прошла хорошо. Но потом начала болеть голова и ухудшилось самочувствие. Завтра надо будет уменьшить нагрузку.

          Вечером состоялся концерт оркестра телевидения и солистов. Очень зажигательный. Лун, сам музыкант, сказал, что редко слышал такие нежные скрипки и такое душевное исполнение. Концерт снял усталость и головную боль, настроение улучшилось.

          7 октября. Сон хороший. Состоялась пресс-конференция, сказал несколько слов.

          8 октября. Вместе с Ауном и Паама сходили на стадион. Играли в мяч, толкали ядро, метали диск. Аун тренировался, а я рядом пробовал. Толкнул ядро на 15,5 м и метнул диск на 41,5 м; и то, и другое — с места. Марта обставил. В заключение прыгали. Март был хорош, а у меня заболела спина. Неужели что-нибудь серьёзное?

          9 октября. Утром спина оказалась в порядке. Давление тоже — 115/75. Провёл серьёзную тренировку. Выжал 155 кг и толкнул 190 кг. Форма опять хорошая, даже лучше, чем раньше".

          В последующие дни самочувствие резко ухудшилось, возникли расстройства координации. Штанги я уже не чувствовал, да и сил, казалось, не хватало. Другие отмечали то же самое. Была ли это пресловутая акклиматизация? Вероятно, спад вызвали и слишком большие тренировочные нагрузки, на которые подстёгивало обманчивое хорошее самочувствие.

          Мы состязались на олимпийском помосте в театре "Инсурхентес". Поскольку присутствовали все лучшие в моей весовой категории, то получился своего рода неофициальный чемпионат мира. Соревнования проходили довольно напряжённо. Волновался ли я так сильно, как узнал об этом дома из газет, не буду подтверждать, но что правда, то правда: я поднял меньше, чем на Спартакиаде. Учитывая поднятое на тренировках, я, по собственному разумению, должен был бы набрать больше. Похоже, что у меня просто ничего не получилось. Или за этим стояло что-то другое?

          Тальтс выжал 157,5 кг, столько же, сколько финн Каарло Кангасниеми. Американец Гриппальди поднял 160 кг,

а экс-рекордсмен мира Голаб — 165 кг. В рывке Тальтс, Тот, Голаб и Мартин остановились на 142,5 кг. В толчке из соперников Тальтса больше всех поднял Гёза Тот— 187,5 кг.

          Тальтс сделал три подхода: на 180 кг, на 190 кг, а затем попросил установить на штангу рекорд мира — 194 кг. "Геркулес модерно", как назвала его местная газета, толкнул и этот вес. В итоге: Тальтс — 492,5 кг, Тот и Голаб — по 485 кг, Гриппальди— 475 кг, Кангасниеми — 472,5 кг.

          После "предолимпиады" сезон практически завершился. Соревнований в 1967 году больше не предвиделось, наступил переходный период. Конец года я провёл дома. Всё предшествовавшее утомило, так что приятно было отдохнуть.

          Один из последних дней года принёс неожиданную радость.

          Я лежал с простудой в своей холостяцкой квартире на улице Сыле в Таллине, когда услышал по радио, что назван лучшим спортсменом Советского Союза 1967 г. Такое решение приняли журналисты.

          Ещё одна победа, на сей раз внеплановая. Это был, наверное, единственный случай, когда лучшим назвали спортсмена, у которого за душой не было ничего, кроме звания чемпиона Советского Союза, который не был даже заслуженным мастером спорта.

          Я попал и в десятку лучших в мире, не распространяясь уже о первом месте в республике.

          Правда, я сумел сделать в том году восемь поправок к мировым рекордам, весомым оказалось, вероятно, и моё вступление в шестую сотню килограммов — людям нравятся круглые цифры. Хотя спартакиадная сумма была всего на 5 кг тяжелее поднятых в Софии 497,5 кг, последний результат не вызвал и десятой доли того оживления... Значит, я всё-таки совершил нечто такое, что оценили другие.

          Вслед за Тальтсом в список избранников рыцарей пера вошли Леонид Жаботинский, Анатолий Фирсов, Али Алиев, Михаил Воронин, Янис Лусис, Игорь Тер-Ованесян, Эдуард Стрельцов и Наталья Кучинская.

          Задумаемся на мгновение. Каждое имя — это эпоха, символ. Кем же, каким символом должен был казаться многоопытным, критически настроенным выборщикам наш герой, если его усадили на такой трон, куда ни до, ни после него не попадал ни один эстонец? Лучший спортсмен самого спортивного государства мира — такого признания случайно добиться нельзя. Через какие грохоты и молотилки должен был пройти этот молодой парень, чтобы занять такое место? Каторжная работа, галерное рабство? Да, это была каторга, но каторга желанная. Хлещущий бич сжимала рука самого раба. "Navigare nesse est" — корабль должен идти вперёд.

          1968 г. начался для сборной Советского Союза по тяжёлой атлетике с долгого перелёта. В конце января мы вылетели по маршруту Москва — Мурманск — Гавана — Мехико.

          В Гаване выяснилось, что кратковременной посадкой мы здесь не ограничимся, а останемся на неделю для совместных тренировок с кубинскими штангистами и будем участвовать в соревнованиях.

          По традиции мы с Батищевым заняли один номер в хорошо знакомом советским спортсменам отеле "Насиональ". День и ночь смешались, хотелось спать, но мы сопротивлялись, потому что так можно быстрее акклиматизироваться. Тренировались по вечерам. Днём гуляли по городу, побывали на площади Революции в доме-музее Хемингуэя, бродили по берегу моря.

          Однажды утром нас повезли в деревню. Местная молодёжь как раз закладывала кофейную плантацию, там осталась память и о нас — несколько сот саженцев. На Кубе работают так, как будто празднуют: танцуют, поют, всюду музыка...

          Мы поездили по провинции Камагуэй. В Сантьяго-де-Куба увидели, как сражаются в бейсбол, популярнейшую и очень успешно культивируемую на Кубе игру. Лучший игрок местной команды подарил мне на память мяч с автографом.

          Всё это было легко и приятно, но со временем такая жизнь надоедает, становится утомительной. Накануне соревнований я в качестве капитана команды дал телеинтервью. На следующий день поднял без напряжения, больше для тренировки, 150 + 147,5 + 180. Серьёзные веса отложил на Мехико.

          В Мехико опять началась знакомая нехватка воздуха. Поездка оказалась очень интересной и разнообразной. Мы не только тренировались и приспосабливались к непривычным условиям, но ещё и знакомились с этой неповторимой страной.

          В городе Мерида, что в 1300 км от Мехико, мы два вечера подряд выступали на стадионе для игры в бейсбол при свете прожекторов перед 20 тысячами зрителей. В промежутках между подходами играл эстрадный оркестр и танцевали красивые девушки. Ещё нас возили в индейское поселение, демонстрировали там танцы в огне и хождение по раскалённым углям, мы осматривали памятники культуры майя и ацтеков.

          Во время всех поездок по Мексике нас сопровождал один из самых легендарных штангистов — "железный гаваец" Томми Коно.

          В Мехико состоялись серьёзные соревнования. Я установил мировой рекорд в рывке— 152,5 кг, но при последующем взвешивании оказался на 50 граммов тяжелее нормы. Ну и жизнь была в то время у штангистов... В толчке удалось поднять 195 кг. К тому моменту мой вес был уже в норме, и мировой рекорд засчитали. Хорошо выступили также Селицкий, Беляев и Калиниченко. Третье за год знакомство с климатом столицы будущей Олимпиады явно удалось.

          Поскольку первенство Европы олимпийского года должно было проходить в Советском Союзе, соревнования на Кубок Дружбы отменили. Вместо этого в Дубне организовали крупные соревнования, на которые пригласили не только членов сборной.

          К началу апреля я обрёл хорошую форму, но много проблем было с собственным весом: я тянул, как обычно после зимнего периода, примерно на 94 кг. Так что утром перед соревнованиями пришлось идти в баню. Эти лишние килограммы очень неохотно оставались на банной полке. В разминочный зал я поспешил прямо из парилки. Там меня уже ждал Криницкий с принесённым из ресторана сваренным по особому заказу бульоном (целая курица на пол-литра воды) и бутербродами с икрой. Приходилось есть и пить солёное, чтобы избежать возможных при сгонке веса судорог мышц. Это был тяжёлый день.

          "Правда", 8 апреля 1968 г.:

          "...Апофеозом стало выступление прославленного эстонского полутяжеловеса Яана Тальтса: он четырежды улучшал мировые рекорды. Начало им он положил в рывке, где,подняв 153 кг, улучшил рекорд на 0,5 кг.

          Толчок атлет начал со 190 кг, и уже после первой попытки был установлен мировой рекорд в троеборье — 505 кг. Но неутомимый Яан не остановился. Он толкнул 195,5 кг — мировой рекорд — и завершил соревнования с немыслимой суммой — 510 кг."

          Несколько слов об одном событии, которое показывает, насколько точно знает свои возможности атлет, который находится в хорошей форме.

          Утром в Дубну прибыла группа московских журналистов, в том числе уже знакомый читателям Дмитрий Иванов, чьим любимцем я был в то время. Мы поздоровались, и я отдал Иванову запечатанное письмо, попросив вскрыть его только после соревнований. Потом мы продолжили с Ивановым разговор, он спрашивал меня о том, о сём. Я ответил, что веса, мол, идут тяжело, колено болит... В общем, всё как обычно. В конверте же была записка следующего содержания:

          "6 апреля

          Жим — 162,5 кг. Рывок — 152,5 кг. Толчок — 195 кг.

          Сумма — 510 кг.

          Яан Тальтс"

          Д.Иванов же со своей стороны увидел события того дня так:

          "Голубоглазый Яан Тальтс (на самом деле голубоглазы далеко не все герои, у Тальтса глаза тёмно-карие. — Пааво Кивине) был сосредоточен и, когда я просил у него автограф, казался немного мрачным. Но автограф дал не без удовольствия.

          Я прочитал, что он написал, и не поверил своим глазам. Такой результат он обещал только в Мехико. Шутит, что ли?

          В последнее время на его спартакиадную сумму 502,5 кг стали точить зубы некоторые наши и зарубежные спортсмены. Двое из них, волгоградец А.Калиниченко и луганец А.Кидяев добрались уже до 495 кг. Казалось, что до рекорда Тальтса им уже рукой подать. Но в субботу Яан сделал мощный рывок вперёд.

          Олимпийский чемпион Голованов смог составить ему конкуренцию только в жиме.

          Здесь Яан использовал две попытки: сначала выжал 155 кг, а затем 162,5 кг. Сделал он это уверенно, выражаясь языком спортсменов, чистой силой, без малейшего повода для придирок.

          В рывке Яан выполнил программу-максимум — в третьей попытке взметнул вверхрекордные 153 кг. За толчок он был уже спокоен, это его коронное движение. Толкает он так, будто гвозди в потолок забивает. В зале бушевала буря восторга и изумления, когда Тальтс непринуждённо взял на грудь 195,5 кг. Спортсмен легко встал из подседа и послал рекордный вес на выпрямленные руки."

          Обещание, данное в конце прошлого года, было выполнено. Олимпийские игры в Мехико начинались только через семь месяцев, а преследователи теперь отставали на 15 кг.

          В конце мая я опять отправился в Алушту. В то время на берегу Чёрного моря тренировалась сборная Украины. Старые знакомые дружелюбно приняли меня в свою компанию, интересовались тренировками. Был здесь и мой главный конкурент Кидяев.

          Выглядел он хорошо, и вполне мог, по моему мнению, набрать 500 кг. Кроме того, предстоявший чемпионат СССР должен был состояться в Луганске (ныне Ворошиловград), в его родном городе. Между прочим, Луганск тогда, да и ещё многие годы спустя, был одним из ведущихв СССР центров тяжёлой атлетики, где жили и тренировались одновременно несколько кандидатов всборную СССР: Кидяев, Яблоновский, Дьяченко, Варава, Михайлов и др.

          Но до начала чемпионата произошли сенсационные события.

          8 мая газета "Советский спорт" сообщила:

          "Неожиданная новость поступила из Швеции: 23-летний Бу Юханссон установил в полутяжёлом весе рекорд своей страны, набрав в сумме 500 кг, которые составились изрезультатов 167,5 кг, 145 кг и 187,5 кг.

          По словам "Идроттсбладет", "это человек с гармонически развитым телом, как у Власова, он переносит боль и напряжение, как японец, обладает очаровательными манерами, как Шеманский, и первобытно силён, как "русский медведь" Воробьёв". Новое чудо, слепленное из эпитетов? И все же Мистер Скандинавия 1967 г. вторым за Тальтсом поднявший в троеборье полтонны, не произвёл большого впечатления на рекордсмена мира."

          На чемпионате СССР я выступал в день своего 24-летия. Был хорошо подготовлен, настроен на рекорды. В те месяцы я боролся только с килограммами, а не с соперниками. Старался довести рекорды до такой высоты, на которую только был способен.

          Отношение ко мне было самым тёплым, а это очень важно для меня. Мне хотелось отблагодарить за него. И выступление на чемпионате без мировых рекордов казалось мне предательством по отношению к собственному труду, да и обманом болельщиков, общественности.

          Начал я хорошо, выжав личный рекорд — 165 кг. Но затем неудача в движении, в котором я, правда, установил рекорд, выбила из-под ног основу для ещё большего успеха. Дело в том, что в рывке в первой попытке я поднял 145 кг и на вторую попытку заказал рекордный вес — 153,5 кг.Однако и во второй, и в третьей попытках штанга уходила за голову. Только дополнительная рекордная попытка привела к цели, но рекордная сумма в троеборье стала недоступной.

          В толчке я начал с веса 190 кг, что обеспечивало в сумме 500 кг и звание чемпиона. Затем попросил поставить на штангу 197,5 кг.

          Мне не хватило совсем чуть-чуть. Сгонка веса, жара и долгие соревнования, даже если ни на что не обращать внимания, иной раз просто выматывают. Вот так у меня и сорвался планировавшийся рекорд в сумме троеборья: 165 + 152,5 + 197,5 = 515 кг.

          До чемпионата Европы в Ленинграде оставалось немногим более месяца. Небо над головой капитана сборной казалось безоблачным. К тёплой поддержке общественности добавилось признание со стороны спортивных авторитетов. Старший тренер А.Воробьёв советовал молодёжи учиться у чемпиона умению сосредоточиваться.

          Д.Иванов превозносил меня:

          "Я должен рассказать о Тальтсе как о спортсмене высокой культуры. Можно быть сильным и выдающимся, но не быть примером. Однако если бы молодые спросили у меня, на кого равняться, то я сказал бы: на Яана Тальтса. Он как спортсмен действительно замечателен, уникален."

          Правда, на севере собиралось небольшое облачко. В конкуренции со шведом Бу Юханссоном финн Каарло Кангасниеми прибавил к своей сумме дюжину килограммов и также набрал 500 кг. 

          Положение перед 43-м чемпионатом Европы казалось ясным: мне предстояло защищать позицию лидера. Из-за рубежа до меня доходили лишь результаты.

          Набиравшего силы Каарло Кангасниеми я ещё не видел, Бу Юханссона — и подавно. Но все вокруг верили, что я обязательно выиграю. Мне и самому очень хотелось завоевать титул, которого я ещё не имел.

          Вера окружающих в мои возможности стоила мне немалого нервного напряжения. А напряжение перед соревнованиями — палка о двух концах: у человека со слабыми нервами от него начинают подкашиваться ноги. Да и самого сильного обязанность победить взвинчивает до предела. Зато на помосте такой настрой пошёл мне на пользу.

          Окрыляла возможность продемонстрировать, что Яан Тальтс — человек с железными нервами.

          О таком же чувстве писал прославленный теннисист Род Лэйвер. Он рассказывал, что может проигрывать то тут, то там, но на главных кортах Уимблдона готов победить кого угодно, потому что при равных возможностях успех приносит уверенность в себе. Или взять эстонского олимпийца Рейна Ауна, на лице которого на любых соревнованиях было написано, что весь стадион принадлежит только ему.

          Но всё-таки длительное напряжение перед соревнованиями, я убежден, только мешает. Один подходит, хлопает по плечу, второй, проходя мимо, бросает ободряющие слова, третий пишет, выражая "общественное мнение", а четвёртый вещает в эфир полные энтузиазма фразы. Каждый из них искренне считает, что придаёт спортсмену сил и вдохновения, борется за общее дело. Но ведь спортсмен — не бревно. Все эти похлопывания и высказывания, вся эта оптимистическая возня вокруг будоражит и раздражает, ведёт к невольным тратам нервной энергии. И эти потери нередко дорого обходятся на соревнованиях.

          Готовясь к ним, нужно в любом случае стремиться к спокойной, ничем не нарушаемой обстановке. Не следует слишком рано начинать думать о соревнованиях, представлять себе, как пойдёт вверх штанга. За день-два до выступления это придёт само собой и уже не покинет — ни днём, ни ночью. Но уже не сможет причинить существенного ущерба нервам. Скорее, напротив: в суете будней будет даже способствовать лучшей мобилизации.

          Я слышал рассказы о том, что, мол, спортсмен накануне соревнований спал как убитый. Такие, мол, у него хорошие нервы. Мне таких видеть не доводилось. Если ты многие годы готовился к важнейшим для тебя соревнованиям и завтра тебе предстоит доказать, что ты созрел для больших дел, то невозможно вечером спокойно залезть под одеяло и сразу уснуть. Это отнюдь не свидетельствует о слабых нервах. Чемпионы мира страдают точно такой же бессонницей. Организм готовится к небывалому напряжению, а потому его показатели и реакции естественным образом отличаются от обычных.

          Кроме того, особенно при соревнованиях на выезде, могут появиться дополнительные, не зависящие от спортсмена раздражители и неприятности. Что-то или кто-то помешает сну, куда-томожно опоздать или остаться без обеда, произойдёт какая-нибудь неприятность — мало ли, что может случиться. Это раздражает, нервирует, порождает навязчивую идею, что теперь уже невозможно выступить как следует. И обычно после поражения именно такие раздражители атлеты выставляют в качестве объективной причины неудачи.

          От этого нет никакого другого лекарства, кроме как заставить себя сохранять спокойствие, быть выше всего, что мешает. Зачем паниковать и воображать, что все беды и несчастья валятся только на твою голову? Лучше думать о том, что твои конкуренты тоже не в вату завернуты и не под стеклянным колпаком содержатся — у каждого из них свои беды и заботы. Как часто спортсмены становятся жертвами самовнушения, думая, с одной стороны, о своих болячках, а с другой — о том, что противник готовится в идеальных условиях... В результате поражение происходит ещё до начала соревнований. Нет уж, что случилось, то случилось, и тут ничего не поправишь. А выступать надо. Так чего же копаться в себе, зачем быть себе врагом?

          Значит, надо сохранять спокойствие и мобилизовать во время соревнований дополнительные физические и душевные силы. Это нелегко (а что легко в большом спорте?), но возможно. Человек не умеет использовать всю заключённую в нём мощность. Он всегда пользуется лишь её частью. Но хороший боец способен в особо тяжёлые минуты силой воли увеличивать эту часть. Вот в этом и заключается цель всех усилий.

          Надо признать, что наших тренеров всё же несколько беспокоил неожиданно быстрый взлёт двух северян к 500 кг. Из нашего многочисленного отряда полутяжеловесов так высоко почти никто не забирался. Не было ли в нашей стране, имевшей самые значительные тяжелоатлетические наработки, что-то упущено в методике тренировок? Или у нас вдруг стало не хватать талантов, которых до тех пор всегда было вдоволь? Смешно было бы искать ответы на эти вопросы у очень скромно державшихся до той поры финнов или шведов, ибо они никогда не делали особых открытий ни в тяжелоатлетической технике, ни в тяжелоатлетической теории. Так что учиться мы ни у кого не стали, оставшись при своих убеждениях, до тех пор всегда успешно выдерживавших испытание временем. А вот финская и шведская тяжёлая атлетика в итоге вернулись туда, откуда в своё время взяли столь резкий старт наверх.

          День 24 июня оказался жарким во всех смыслах. В зале было, как в парной бане. Среди девятнадцати конкурентов из основных не было только Луиса Мартина. И сразу же, в самом начале, заработал "баранку" чемпион мира Гёза Тот. Впоследствии он рассказал, что чувствовал себя великолепно и тоже хотел вытянуть 500 кг, но штанга все три раза в жиме просто заваливалась за голову. С жимом вообще получилась какая-то ерунда. Многие опять балансировали на грани дозволенного, судьи вновь мучились с вынесением приговоров. Кстати, и во время моего начального подхода один из них нажал на красную кнопку. Генеральный секретарь Международной Федерации тяжёлой атлетики Оскар Стейт потом даже высказал мнение, что почти все участники соревнований выполняли жим неправильно, и настаивал на далеко не новой идее устранения жима из программы соревнований.

          На мне лежала немалая ответственность. Капитан команды должен помимо личного счёта вести ещё и командный. А поляки доставили нам немало тревог. До моего выступления они в соперничестве с нами вели опять по очкам 33:28 (но в конечном счёте мы с Жаботинским склонили чашу весов на 8 очков в нашу пользу). И ко всему этому в Ленинград на машинах и автобусах приехало множество моих земляков-эстонцев, сидевших теперь в зале с выражением требовательности и надежды на лицах.

          В целом я выступил хорошо. Если бы всё удалось идеально, то набрал бы 520 кг — к такому результату я, во всяком случае, был готов. Но и на новый мировой рекорд — 512,5 кг — жаловаться не приходилось, причём я прилично выступил во всех упражнениях троеборья.

          Судьба спортсменов и медалей решилась уже в первом упражнении. Первым из тройки атлетов, по очереди увеличивававших начальный вес, на помост вышелТальтс. 157,5 кг пошли вверх, но как-то не очень уверенно. На штангу поставили 160 кг.Появился Кангасниеми. У себя дома он уже справлялся со 170 кг. Но теперь попытка оказалась неудачной, следующая — тоже. Только в третьей попытке Каарло с грехом пополам одолел вес. Уже потом он сказал: "Первый подход — решающий. Если он не пойдёт, то трудно войти в ритм. А пойдёт — будто от гнёта освободишься".

          Юханссон в неудаче соперника словно черпал вдохновение. Он попросил прибавитьещё 2,5 кг. Но и ему в первом подходе удача не улыбнулась, на этот вес пришлось потратить ещё один подход. На помост опять вышел Тальтс и образцово выжал во второй попытке 165 кг. На двух соперников осталась всего одна попытка. Обладатель мирового рекорда в жиме рисковать не осмелился — он заказал 167,5 кг и справился с этим весом. Тальтс пошёл на 170 кг. Столько он ещё никогда не поднимал. А теперь поднял.

          Остальное в тот вечер было уже чистой проформой, и Яан Тальтс первым из всех эстонских атлетов за все времена стал чемпионом Европы.

          1. Тальтс — 512,5 кг; 
          2. Юханссон — 495 кг; 
          3. Кангасниеми — 490 кг; 
          4. Немешаньи — 475 кг; 
          5. Кайлаярви — 472,5 кг; 
          6. Кюрье — 460 кг.

          На том чемпионате впервые вручались медали в отдельных упражнениях. Поэтому Тальтс получил ещё две золотые и серебряную медали.

          Воробьёв подвёл итог:

          "Самым интересным событием чемпионата стала, без сомнения, встречаполутяжеловесов-полутонников. Она имела колоссальное психологическое значение. Мы, тренеры, увидели конкурентов Тальтса на помосте также впервые, и они произвели на нас глубокое впечатление. Из них двоих опаснее Юханссон, у него явно имеется большой запас.

          Что произойдёт в будущем — неизвестно. Но здесь, в Ленинграде, Тальтс убедительно доказал, что он — настоящий хозяин в полутяжёлом весе. Особенно повлияла на Юханссона, как мне кажется, победа нашего спортсмена в жиме (вдобавок, с личным рекордом) — в упражнении, которое швед считал своим коньком."

          Итак, первый раунд был за Тальтсом.

          Журналисты пустились в рассуждения, стараясь обосновать случившееся. Вот интервью, взятое у Юханссона.

          "Сколько вы планировали набрать?" — "Не больше 495 кг". — "Давно ли занимаетесь штангой?" — "Три года. Когда Тальтс приезжал в Швецию в 1966 г., я набирал в троеборье всего лишь 360 кг". — "Что можете сказать о Тальтсе?" — "Он лучший представитель полутяжеловесов".

          А вот интервью у Тальтса: "Что может сказать победитель о соперниках?" — "Что сказать?.. Вы же сами видели, насколько они сильны. Очень хорош, конечно, Юханссон. Я уверен, что в Мехико он станет моим главным конкурентом".

          На человека, занявшего третье место, внимания обращали мало — он проиграл победителю целых 22,5 кг. Но всё же мимоходом спросили и его. Финн отвечал: "Я был в отличной форме, но, очевидно, подвели нервы. Хотел набрать 505 кг". Подробнее об этом он рассказал уже тогда, когда каждое слово этого скупого на слова спортсмена стало цениться на вес золота, — в своей книге, написанной после победы в Мехико (книга вышла в Хельсинки в 1970 г.):

          "Перед поездкой в Ленинград я выступал в Пори на дружеской встрече тяжелоатлетов Хяме и Сатакунна (губернии Финляндии. — Прим. перев.). Наконец-томне покорились в троеборье 500 кг (165 + 147,5 + 187,5). Я покушался на высшие мировые достижения в жиме — 173 кг, и в рывке — 154 кг, но ещё безуспешно. Мой путь от 400 кгдо 500 кг занял 7 лет и 4 месяца. Я был очень доволен своим новым достижением, ибо убедился, что и этот рубеж есть не что иное, как один из промежуточных этапов. Обычно я перед соревнованиями не нервничаю. А небольшое возбуждение даже необходимо — без него высоких результатов не достичь. И, конечно, не нужно испытывать слишком большого почтения к соперникам.

          На чемпионате Европы в Ленинграде всё пошло кувырком. Я находился в хорошей форме и был готов к рекордным тяжестям, но такие конкуренты, как Яан Тальтс и Бу Юханссон, сковывали... Я знал, что нахожусь на пике формы. От меня ждали победы, во всяком случае надеялись на неё, и это стало дополнительной нагрузкой.

          Неудача постигла меня уже в жиме... В рывке Тальтс справился со 150 кг,Юханссон — со 147,5 кг, а я — лишь со 145 кг. До рывка я ещё сохранял шансы на серебряную медаль, но, как сие ни печально, вынужден был ограничиться начальным весом, потому что 152,5-килограммовая штанга никак не хотела покоряться. Яакко Кайлаярви также вырвал 150 кг, и поскольку он был самым лёгким, то получил в данном виде программы золотую медаль. Яан Тальтс пошёл в третьей попытке на мировой рекорд — 155 кг. После провала этой попытки со штанги сняли 0,5 кг, но и 154,5 кг были тяжелее мирового рекорда. Тальтс, я и Яакко пробовали взять этот вес в рекордных попытках, но безуспешно. Моя попытка не удалась в самом начале — рывок у меня ещё не был уверенным.

          Юханссон устал, и в толчке уступил своему лучшему достижению 7,5 кг. Я сократил разрыв с ним на 5 кг, подняв 185 кг. Тальтс поднял 192,5 кг и улучшил свой же мировой рекорд в сумме троеборья на 2,5 кг. В заключение Тальтс заказал наштангу 196 кг, но не смог взять их даже на грудь."

          Мировые рекорды помимо Тальтса установили в Ленинграде ещё Куренцов и Жаботинский. Теперь, в год Олимпиады, их на счету советских штангистов стало 16, в том числе 6 принадлежали Тальтсу.

          После Ленинграда тренировки продолжились, прицел был взят на Олимпиаду. Путь сборной лежал в Северную Осетию, на Цейскую турбазу, горные условия которой сочли похожими на условия Мехико.

          На второй день, когда напряжение прошедших соревнований уже спало, я почувствовал подозрительную боль в спине. Прогнуться назад стало невозможно. О том, чтобы занять стартовую позицию для жима, не могло быть и речи. Я поехал домой.

          Недельку отдыхал и лечил спину, потом отправился вслед за сборной. Но в горах, как я подметил это ещё в Мехико, боль давала о себе знать особенно остро.

          В составе сборной тогда первый раз тренировался Алексеев, я сам посоветовал тренерам попробовать его в деле. Он и в то время уже был человеком ищущим. Мы решили взяться за мою спину собственными силами и вышибать клин клином, строя лечение на дополнительных нагрузках. Я делал подъёмы верхней части туловища, лежа животом на "козле" с небольшой тяжестью на плечах и зацепившись носками ног за гимнастическую стенку. Это упражнение выполняется на количество повторов. Оно было известно и ранее, но теперь штангисты знают его именно как "упражнение Алексеева" и считают очень полезным.

          Нелады были у меня и с плечами. Мои довольно мощные плечевые мышцы постоянно страдали при выполнении рывка. Рывок требует сверхбыстрых движений, и неудивительно, что большие мышцы не поспевают за штангой, а когда ломишь силой, повреждаются. Потому плечи у меня болели часто.

          Подготовка в Цее оказалась неудачной. Почти всё время шёл дождь. Днём это было ещё терпимо, но ночью в неотапливаемых помещениях становилось очень холодно и сыро. Из лечения спины ничего не вышло, её состояние, скорее, лишь ухудшилось.

          Из Цеи мы поехали в Алушту. Там условия были совсем другими, и дело пошло веселее.

          Последние крупные соревнования перед Олимпиадой — Кубок Балтики — проводились в Хельсинки. В моём состоянии делать там было нечего. Воробьёв съездил на Кубок Балтики и, вернувшись, сообщил: Кангасниеми в фантастической форме. Финн, который через пару недель после Ленинграда повторил мировой рекорд — 512,5 кг, а затем собрал 515 кг, теперь набрал 522,5 кг.Старший тренер добавил, что техника у парня хороша, но особенно бросаются в глаза потрясающие мощность и быстрота. Того Кангасниеми, что выступал в Ленинграде, уже не было — как будто в него влилась дополнительная энергия.

          По имевшимся сведениям, Кангасниеми занимался штангой уже 12 лет и прошёл через ряд весовых категорий — от 67,5 кг до 90 кг, в которую он попал чуть более полугода назад.

          Что заставляло недоумевать, так это его молниеносный взлёт за последнее время. Человеку понадобилось почти 7 лет на то, чтобы довести личный рекорд с 400 кг до 472,5 кг (в октябре 1967 г. в Мехико). А потом, уже в 27-летнем возрасте, Каарло за восемь месяцев увеличил результат сразуна 50 кг. Каким чудом? Однако близко к сердцу принимать случившееся не стоило. Я надеялся вновь обрести хорошую форму и набрать свои законные 520 кг. Правда, это было на 10 кг больше, чем планировалось, но и такая сумма казалась мне вполне реальной.

          Олимпийские дни стремительно приближались, а моя форма всё никак не улучшалась. Хуже всего было то, что я переживал состояние, хорошо знакомое каждому спортсмену. Всё вокруг казалось опостылевшим. Однообразная жизнь вызывала тошноту: всё одно и то же... Твои рекорды побиты, по твоей натуре тебе бы бурно реагировать, рваться в бой, — а ты холоден как рыба. Всем сыт по горло...

          Для пробуждения от спячки я испробовал самые разнообразные средства. Пропускал тренировки — никакого результата. Дни шли, а ничего не менялось. Физическая форма, вероятно, была не очень уж плохой, если удалось установить рекорд. Странно, но мысль о поражении не приходила в голову даже ещё и в день отъезда. Я надеялся, что три недели, проведённые в олимпийском городе, поднимут мне настроение и вернут здоровое возбуждение. Но по многим причинам получилось иначе...

          Что же это был за человек — Каарло Кангасниеми, вдруг вставший в 1968 г. у меня на пути к олимпийскому "золоту"?

          Он являлся лидером среди полутяжеловесов два года: с середины 1968 г. до середины 1970 г.

          К моменту перехода из среднего веса в полутяжёлый Каарло был уже опытным штангистом не самого высокого уровня. В новой категории проблем с весом у него уже не возникало. Он был на несколько сантиметров меньше меня ростом, выглядел более сухим и мускулистым, но менее подвижным, чем я. Штангу он поднимал очень быстро и точно. Он вынужден был поднимать её точно потому, что недостаточная гибкость не позволяла ему корректировать неточные движения.

          Свои попытки Кангасниеми выполнял с максимальной концентрацией. Всем было видно, как до подхода к штанге он разжигал, заводил и подхлёстывал себя изнутри. Яростно стиснув зубы, финн просто бросался в атаку на штангу. В большинстве случаев внутренняя подготовка штангистов проходит внешне спокойно, сопровождается медленными движениями, и взрыв происходит лишь в момент подъёма штанги. При взгляде же на Кангасниеми казалось, что сначала происходит предварительный, как бы запальный взрыв, а затем следует взрыв основной. При этом в обыденной жизни Каарло был настолько флегматичным и инертным, что его "сценическое перевоплощение" просто ошарашивало. Именно в этом и заключалось своеобразие спортивного характераКангасниеми. ⁵

          Со стороны он производил впечатление уравновешенного, но слишком тихого и замкнутого человека. Кто может сказать, что происходит в душе у другого? Каарло многое в мире тоже не удовлетворяло — например, со мной он говорил об организационных бедах финской тяжёлой атлетики, сказал и несколько "тёплых" слов о заправлявших ею господах.

          В свои лучшие годы он был очень силён. Хороша была техника его жима, а техника рывка — ещё лучше. Толчок производил меньшее впечатление. Что же касается его недостатков, то они заключались только в том, что после побед он позволял себе в компании друзей слишком уж "расслабляться".

          Каарло дважды становился чемпионом Европы и мира, он установил 17 мировых рекордов и победил на Олимпийских играх. Завоёванный им в 1970 г. с повторением мирового рекорда — 530 кг— титул чемпиона Европы стал последней большой победой Каарло Кангасниеми. В труднейшей борьбе с нашим Василием Колотовым и старым соперником Бу Юханссоном он обошёл первогона 2,5 кг, а второго — на 5 кг, причём оба они, удайся им последняя попытка в толчке, могли его победить. Колотов в то время был на подъёме, а потому между ним и Кангасниеми ожидалась новая дуэль на чемпионате мира в Колумбии. Но она не состоялась, поскольку финн, выступая на соревнованиях в Исландии, уронил на себя штангу, и его пришлось отправить в больницу. Лечение оказалось долгим, и Кангасниеми так больше и не вернул своих позиций в полутяжёлом весе.

          Но именно тогда и проявилась сила его духа. Через пять месяцев после операции на позвоночнике похудевший Кангасниеми выступил в своём прежнем весе и набрал втроеборье 492,5 кг, завоевал "серебро" на чемпионате мира 1971 г. в Лиме и "бронзу" на чемпионатеЕвропы 1972 г. в Констанце. В сердцах поклонников Каарло зажёгся огонь надежды — а вдруг их герою удастся выиграть и в Мюнхене? Но это было слишком далеко от реальности.

          Сменявшиеся наставники — скорее менеджеры, чем тренеры — старались выжать из спортсмена все соки. Я считаю, что они пошли по пути, который должен был привести и реально привёл к катастрофе. У Каарло случилась новая травма, причём не последняя. Я видел Кангасниеми в год Мюнхенской Олимпиады, когда находился в Финляндии. Его трудно было узнать, он как-тонеожиданно постарел. Соревнуясь вместе с ним, я заметил, что в его попытках было больше желания, чем возможности. Кангасниеми, правда, попал в Мюнхен, но 480 кг и 6-е место в среднем весе не принесли подлинного удовлетворения ни ему, ни его поклонникам.

          После Мюнхена Кангасниеми продолжал выступать в среднем весе, мечтал даже о Монреале. Но на соревнованиях опять порвались мышцы, и вновь последовал длительный постельный режим. И так продолжалось до тех пор, пока дорога на помост не оказалась для Каарло закрытой. ⁶ Мы ещё несколько раз встречались, и в его разговорах и воспоминаниях о прошлом чувствовалось ожесточение. Своим соотечественникам он высказывал в печати и в эфире такое, чему уже никто не аплодировал.

          Рост рекордов... Тут есть о чём порассуждать особо. Если взглянуть на списки сильнейших атлетов середины 1960-х годов, то можно заметить, что в них повторяются одни и те же фамилии, а результаты растут постепенно. Но всё смешалось на рубеже 1960-х и 1970-х гг. Результаты стали расти скачкообразно, а лидеры — быстро меняться. В чём причина этого? Дело в том, что в "меню" спортсменов появились такие средства, которые сейчас относят к разряду допингов. Конкретнее, речь идёт об анаболических стероидах.

          Не помню уже, из какого источника до штангистов дошли слухи о таблетках зарубежного происхождения, которые при интенсивных тренировках увеличивают мышечную массу, а вместе с нею и силу. Поначалу мы над этим только смеялись. Слабаки всегда мечтали о чудо-средствах, чтобы быстрее и без труда стать сильными. Подобного рода слухи ходят испокон веку. Пусть себе мечтают дальше.

          Однако желание смеяться стало пропадать, когда совершенно неизвестные дотоле конкуренты вдруг за полгода-год начали достигать результатов мирового класса. Личный опыт и имевшаяся в нашем распоряжении самая совершенная методика утверждали, что сие невозможно. Масла в огонь подлили появившиеся в печати выступления авторитетных учёных. Это были уже не байки в раздевалке.

          Так, в конце 1967 г. в одном авторитетном издании появилась статья, в которой сообщалось:

          "Несмотря на данные о широком применении зарубежными спортсменами анаболических препаратов, этическая сторона дела до сих пор не ясна. Очевидно одно: нельзя свести все эти препараты к общему знаменателю, назвав их допингами, потому что при применении анаболических средств мы имеем дело не с искусственным стимулированием возможностей и выжиманием из организма всего, до последней капли, а наоборот — с тонизацией развития организма."

          Прочитав это, никто уже не обращал внимания на предупреждение автора о возможных опасностях, связанных со слабой изученностью воздействия этих препаратов на организм. Главное же заключалось в том, что чудодейственные таблетки не считались допингом. Можно было прочитать, как шведский дискобол Рикки Брух благодаря таблеткам увеличил собственный вес за пять месяцевна 22 кг, как американский толкатель ядра Нил Стейнхауэр после приёма таблеток за год улучшил свой результат на 2 м, а на следующий год добавил ещё метр. Вывод казался простым: то, что годится метателю, годится и штангисту.

          Но для членов нашей сборной этот вывод был, скорее, теоретическим, поскольку самих таблеток никто из нас и в глаза не видел. Если их приём дозволен, то почему конкуренты не торопятся признаваться в их употреблении? В 1967 г. Воробьёв — не только спортсмен, но и учёный — выпустил книгу "Тяжёлая атлетика", начинённую новейшей для того времени теорией, но там нет ни одного слова об анаболиках. Зато Воробьёв поднял эту тему в автобиографическом произведении, вышедшем в 1972 г.

          (Аркадий Воробьёв, Сильные мира сего. М., "Мол. гвардия"):

          "Применение зарубежными спортсменами анаболизаторов (их, в частности, использовал олимпийский чемпион в полутяжёлом весе Каарло Кангасниеми) приобрело широкие масштабы. Объясняется это очень просто. В ряде случаев спортсмены, долгое время буксовавшие на одном месте, резко повысили уровень своих достижений.

          Как же нам следует относиться к этим препаратам? Что это такое — зловредные допинги или благотворно действующие физиологические препараты? Хотя потребление анаболиков растёт, этот вопрос остаётся открытым до сих пор..."

          Да, именно так и обстояло дело к моменту написания книги Воробьёва, но к моменту её выхода в свет — уже нет. Перед Мюнхенской Олимпиадой на стероидах поставили крест как на допинговых препаратах, а на следующих Олимпийских играх тратились уже сотни тысяч марок и долларов, чтобы выявить тех, кто эти препараты употребляет.

          Но к моменту запрета анаболики совершили своё чёрное дело. Появились молодые, очень быстро прогрессировавшие спортсмены, которые, однако, так и не выросли в больших мастеров. Они рвали мышцы и сухожилия, мочились кровью. И что того хуже: возникло ложное, но упорно бытовавшее мнение, что без таблеток взойти на вершину немыслимо — не стоит даже и стараться. ⁷Если бы дело обстояло действительно так, то все дальнейшие занятия спортом потеряли бы смысл.

          Нет, таблетки не делали из человека бойца, хотя и помогали случайно выскочить в лучшие. Если в голове и за душой ничего нет, то сила в руках-ногах ничего не даёт. И, повторяю, до 1972 г.таблетки были разрешены точно так же, как кусок сахара: всё, что рождалось благодаря им, было законно, а следовательно, должно было быть морально. Было ли — это вопрос другой. Во всяком случае, закон об их запрете обратной силы иметь не мог. Победители наказали себя собственными руками. То, что травмообильный конец карьеры Кангасниеми был вызван применением анаболиков, об этом говорил он сам — не только мне, но и публично. ⁸

          Но предоставим слово самому Кангасниеми. В 1979 г. ⁹ в Хельсинки вышла его книга, в которой финский атлет рассказал свою историю. Первым делом он коснулся событий 1967-1968 гг.:

          "Я достиг предела того, что возможно на молочном супе и ржаном хлебе. Встал вопрос: хочу ли я идти дальше? Я подумал и решил — хочу. До тех пор я наполовину баловался, теперь же был готов пожертвовать всем.

          Это началось как будто нечаянно. Я порвал мышцу живота, и мне захотелось, чтобы она поскорее срослась. Гормоны помогли. Врач, который мне их назначил, по его словам, был знаком с их воздействием уже лет двадцать. Я глотал таблетки, мышца заживала на глазах, но одновременно я заметил, что у меня прибывают и силы.

          ...Знал ли я, что делаю? Знал. За сделанное отвечаю я сам — и никто другой."

          Предолимпийское лето 1972 г. ¹⁰

          "Заглатывание гормонов перешло всякие границы. Но на этот раз виноват был не один лишь я: определённые круги подстрекали меня к приёму таблеток, в том числе и врачи, которые знали, что за этим кроется."

          Комментарий журналиста:

          "Больной и напичканный гормонами человек занял жалкое 6-е место срезультатом 480 кг. После Олимпиады-1972 у него вырезали опухоль на руке — это каприз судьбы?.. Среди побочных влияний гормонов возникновение рака и других опухолей было одним из самых страшных." ¹¹

          Кангасниеми:

          "Большой спорт вступил на такой путь, с которого уже нет возврата. Употребление препаратов стало настолько всеобщим, что имеются лишь две возможности: принимать или нет. В последний, в оптимистический вариант я не верю.

          У каждого когда-нибудь настаёт такой момент, когда он должен решать. На своём опыте могу сообщить, что путь применения гормонов не ведёт к счастью."

          И, наконец, последняя цитата — крик души человека, который уже три года находится на пенсии по болезни, получает две трети заработка портового сторожа и при этом кормит семью из четырёх человек.

          "Три года назад возникла мысль выехать на лодке в море и навсегда похоронить на морском дне все медали и вырезки из газет и журналов. Но теперь жизнь уже не кажется мне такой страшной. Может, всё ещё наладится...

          Но чего не знаешь, так это будешь ли жив хотя бы завтра. Живу только нынешним днём."

          Большинство тех, кто принимал анаболики, не раскрывало ртов. Поэтому мы никогда не узнаем, кто же их употреблял, а кто нет. ¹²

          ...В Мехико мы прибыли заблаговременно, почти за три недели до начала соревнований. Моя спина была уже более-менее в норме, теперь меня больше беспокоило плечо. Хотя я всячески прогревал его и Эльмар Мартин всегда находил время для внепланового массажа, тренировать рывок плечо не позволяло. Травму надо залечить — я прекрасно это сознавал — но действовать иначе не мог, я должен был каждый день пробовать: а вдруг? Этим я не только не давал зажить больному месту, но ещё и трепал себе нервы.

          Вообще, накануне олимпийских соревнований хотелось одного: скорее бы уж они прошли — и уехать домой. Трёхнедельное закисание в Мехико переполнило чашу терпения. А главное, у меня ничего не получалось. Из-за травм нарушалась техника, классические упражнения разладились. И это мучило. Хотя сил хватало. Дней за десять до соревнований я поднял вес выше рекорда мира.

          В один прекрасный день в Олимпийской деревне появились финны. Кангасниеми среди них не было. Я спросил о нём. Мне ответили, что, по мнению Кангасниеми, ему лучше всего будет выступить после двух-трёх дней акклиматизации в горных условиях. Во время поездок в Мехико я убедился в том же самом: первую неделю испытываешь прилив сил, а потом самочувствие ухудшается. То же говорили и представители многих других видов спорта. Наши учёные несколько лет ездили в Мехико изучать проблемы акклиматизации. И всё-таки была допущена ошибка — мы приехали слишком рано.

          Может быть, это и стало одной из причин того, что советская сборная впервые после 1952 г.уступила в неофициальном командном первенстве на летних Олимпийских играх.

          Из книги воспоминаний Кангасниеми:

          "Штангисты должны были отправиться в Мехико 3 октября. По опыту предыдущего года я решил, что это слишком рано и попросил отложить мой отъезд. Сёл в самолет лишь 8 октября вместе с копьеметателями Паули Невала и Йормой Киннуненом, а также с их тренером Микко Паананеном. Ещё за день до этого я сходил на тренировку и выжал 180 кг (правда, сам весил в тот момент 91 кг). Так что всё было в порядке."

          За три дня до моего выхода на помост удар нанёс внутренний враг. То ли сказалось излишнее увлечение фруктами, то ли я разнервничался, но вероятнее всего — это была поразившая многих в Олимпийской деревне желудочная инфекция, которую журналисты окрестили "местью Монтесумы". Мучаясь расстройством желудка, я впервые подумал: неужели всё же проиграю?

          В трёх наиболее лёгких весовых категориях у нашей команды дела опять пошли плохо: единственную медаль — серебряную, — принёс Дито Шанидзе. Впереди снова оказались поляки. Но следующие два веса выиграли Куренцов и Селицкий, а Беляев получил "серебро". Мы вышли на очко вперёд.

          Мой план был простым. Жим и рывок я мог и проиграть Кангасниеми, но затем был готов толкнуть столько, сколько нужно для победы. Ведь в Дубне я толкнул 196 кг, и 200 кг были над головой.

          Но всё получилось по-иному. Вот что рассказал финн.

          Кангасниеми:

          "Тактика была известна: в первых двух упражнениях постараюсь поднять столько железа, сколько окажусь в состоянии, потому что в толчке Тальтс был намного сильнее.

          Соревнования начались 18 октября в 16 часов, взвешивание — на час раньше. На взвешивание явились 16 полутяжеловесов. Мои нервы были напряжены, я всё время следил за Тальтсом, который, в свою очередь, не спускал глаз с меня. На весы я встал раньше него, мне бояться было нечего. Весы показали 88,6 кг. У Тальтса — 89,5 кг, а у Юханссона— 87,5 кг.

          Начальным весом мы вместе с тренером сперва выбрали 170 кг. Но потом я на всякий случай заказал вес 165 кг. К моменту моего выхода соревнования шли уже два часа. Штанга покорялась мне легко, и нервное напряжение исчезло. У Тальтса первая попытка на 160 кг оказалась неудачной. Похоже, что мой собрат по племени штангистов был не в лучшей своей форме. На второй попытке он всё же справился с заказанным весом,

но 167,5 кг оказались Тальтсу уже не под силу.

          Во второй попытке я выжал 170 кг, а в третьей — 172,5 кг. В результате я стал лидировать с отрывом 7,5 кг, потому что Бу Юханссон и поляк Марек Голаб закончили на весе 165 кг.

          Рывок теперь можно было начинать спокойнее. 150 кг я поднял внешне легко, но на самом деле чуть было не упал. Тальтс затратил на этот же вес две попытки. На штангу добавили ещё пять килограммов, и я этот вес взял. И запрыгал от радости. Потом попросил установить на штангу мировой рекорд — 158 кг, которые мне тоже покорились.

          По итогам двух упражнений я лидировал с суммой 330 кг, у ближайшего преследователя было лишь 310 кг. Это означало, что одна удачная попытка в толчке принесёт мне золотую медаль.

          Толкать я начал со 182,5 кг — и взял этот вес. Всё сразу стало ясно, потому что Тальтсу нужно было теперь толкать 202,5 кг, что даже и для него было многовато. Во второй попытке я на всякий случай толкнул 187,5 кг. Сделал хорошую серию — из девяти попыток удались восемь.

          Юханссон не стал третьим, поскольку бронзовую медаль получил Голаб.

          1. Кангасниеми — 517,5 кг (172,5 + 157,5 + 187,5); 
          2. Тальтс — 507,5 кг (160 + 150 + 197,5); 
          3. Голаб — 495 кг (165 + 145 + 185); 
          4. Юханссон — 492,5 кг (165 + 145 + 182,5); 
          5. Кайлаярви — 485 кг (145 + 150 + 190); 
          6. Немешаньи — 482,5 кг (150 + 145 + 187,5).

          Всё решилось уже в жиме. Проиграть сразу 12,5 кг... Даже в случае повторенияленинградских 170 кг последовала бы напряжённая борьба, в которой успех, вероятно, был бы на моей стороне. Теперь же победитель стал ясен сразу — Кангасниеми.

          Когда я вышел на толчок, настроение было не из лучших. Взял 180 кг и 190 кг. Эта вторая попытка принесла мне "серебро". Толкать 197,5 кг не было уже никакой надобности.

          Специалисты называли в качестве причин поражения сгонку веса, плохую форму, психологическую подавленность результатами Кангасниеми и так далее — кто во что горазд. И Тальтс всё подтверждал: да, причина поражения именно это.

          Дмитрий Иванов подвёл итоги драмы, развернувшейся в театре "Инсурхентес", в оптимистическом эпилоге:

          "Новая категория (1-й тяжёлый вес, 110 кг. — Пааво Кивине) открывает великолепные возможности полутяжам, которые вынуждены постоянно придерживать свой вес. Перейдя сюда, Тальтс — я уверен в этом — ещё встанет на высшие ступеньки мирового и олимпийского пьедесталов. Мужества и мастерства ему не занимать. А пока поздравим его с новым рекордом и с олимпийским серебром."

          В тяжёлом весе победил Жаботинский, и наша команда штангистов опять стала лучшей в мире.

          Летописцы добавляют ещё одну строчку. Поскольку на Олимпийских играх одновременно разыгрывалось и первенство мира, то Яан Тальтс стал обладателем серебряной медали чемпионата мира 1968 г.

          На обратном пути в самолёте я думал: хватит баловаться, пусть эта штанга катится ко всем чертям! Убиваешься под ней, голодаешь, а тебя же потом и секут — за что?

          Родители уже давно говорили мне: стань же наконец человеком, живи, как живут другие дети...

          И несколько первых недель прошли в такой — в другой жизни. Но к молодому человеку силы возвращаются быстро, а вместе с ними возвращается и вкус к жизни. Из жизни "по-человечески" у меня ничего не получилось.

          Я снова стал ходить в Дом спорта "Калев", бегать и прыгать, решил участвовать в первенстве"Йыуда" 1969 г. по лёгкой атлетике. В беге на 60 м, хотя и повредил ногу, показал 7,2 сек. и вышел в число финалистов. Поехал в диспансер, там сделали перевязку, и вечером я участвовал уже в толкании ядра. Не обладая особой техникой, подпрыгивая на одной ноге, толкнул ядро на 15,81 м и победил.

          Через некоторое время я получил приглашение поехать в Финляндию. Тренировался вместе с финнами. ¹³ Увлечённость штангой после победы Кангасниеми у них была огромной. Ребята тренировались с фантастическим воодушевлением, организаторы выжимали всё возможное из единственной золотой медали финнов в Мехико.

          Хозяева быстро смекнули, как извлечь пользу из моего пребывания там. Что же ещё и делать, как не свести снова двух сильнейших — и организовали соревнования в Рийхимяки. Золотой Калле и Серебряный Яан.

          У меня и в планах не было соревноваться в Финляндии. Но внезапно я оказался просто-такиперед дилеммой, как это нередко случается в большом спорте. С одной стороны, я, особенно после поражения в Мехико, не мог идти на риск потерпеть ещё одно поражение. Причины произошедшего в Мехико я для себя уяснил, и никакого желания вторично проигрывать из-за необдуманности у меня не было. С другой стороны, отказаться было тоже нельзя. Сразу подумали бы: отказывается — значит, боится. Да, этот повержен навсегда!

          Решение я всё-таки принял и сказал организаторам, что если уж они хотят, то я могу и посоревноваться, но только без сгонки веса — а я весил тогда 93 кг. Организаторы согласились. Поскольку Кангасниеми не нужно было ничего сгонять, он выступил в полутяжёлом, а я— в 1-м тяжёлом весе.

          Выступили хорошо мы оба. Кангасниеми установил мировые рекорды в жиме и в рывке —соответственно 176,5 кг и 158,5 кг. Я выжал 180 кг и набрал в сумме 515 кг; и то, и другое — личные рекорды. У Кангасниеми сумма оказалась такой же. Я был удовлетворён, потому что при весьма средненькой форме всё-таки не проиграл.

          После этого соревнования Тальтс и Кангасниеми больше уже никогда не встречались на одном помосте.

          А вообще в жизни этих двух людей было немало схожего.

          Тальтс вырос вроде бы в очень большой семье, где семеро детей, — но у Каарло целых семеро братьев и ещё трое сестёр.

          О начале спортивного пути Тальтса здесь уже написано. А вот слова Кангасниеми:

          "Могу сообщить, что спортом я занимался самоотверженно. Шестнадцатилетним тренировался круглый год, даже летом — а залы были закрыты, и остальные ребята загорали. Когда наступала осень, все удивлялись, что я уже совсем другой человек, чем был весной".

          Тренеров в привычном смысле этого слова не было ни у одного, ни у другого.

          В клуб "четырёхсотников" Кангасниеми вступил тринадцатым финским спортсменом в день своего двадцатилетия в 1961 г., выступая в полутяжёлом весе. Восьмым эстонским штангистом в 1963 г. тот же рубеж преодолел и Яан Тальтс, которому вот-вот должно было исполниться девятнадцать.

          За два года до этого, когда Тальтс почти случайно установил юношеский рекорд мира в толчке в полутяжёлом весе, Кангасниеми узнал, что и его 131 кг в жиме оказался рекордом в среднем весе.

          В 1965 г. Кангасниеми упал на работе с семиметровой высоты на кучу досок; от падения у него сдвинулся пятый позвонок — отсюда и вечные боли в спине.

          Впервые на соревнованиях они встретились в Берлине в 1966 г. Кангасниеми стал там шестым в среднем весе, набрав 440 кг. На следующий год в Тбилиси, на Кубке Дружбы, они уже выступали в рамках одной категории. Тальтс установил мировой рекорд — 490 кг, а Кангасниеми стал пятым с результатом 460 кг.

          У Кангасниеми, как и у Тальтса, растут дочь и сын.

          В ноябре 1975 г., на полгода позже Тальтса, Кангасниеми в последний раз вышел на помост. Во время попытки он потерял равновесие, попытается силой удержать штангу, и рука вывернулась в плечевом суставе... ¹⁴

          По возвращении из Финляндии я продолжил тренировки, готовясь к соревнованиям на Кубок Дружбы в Киеве.

          Самочувствие было хорошим, форма улучшалась. Но увеличивался и собственный вес: ужедо 96-97 кг. По тренировочным показателям чувствовалось, что я могу побить все мировые рекорды, если только не надо будет сгонять вес до полутяжёлого. После сгонки о рекордах не могло быть и речи.

          Сам для себя я решил: перехожу в категорию 110 кг. Хватит! Границы полутяжёлого веса я достиг ещё в школьном возрасте. Все эти семь лет каждые соревнования начинались с мучительной сгонки веса. За это время результат вырос на 200 кг, а сам я не имел права прибавить в весе тела ни грамма. Весь прирост был полностью обеспечен за счёт повышения, если можно так выразиться, "производительности труда"... Так продолжалось 7 лет. И вот конец этим "тощим" годам положило введение новой весовой категории. Наконец мне можно было покончить с опостылевшими бульонами и прочими ограничениями в еде и вдоволь поесть картошки с подливкой. А то ведь стыдно было в отцовском доме за стол садиться — все смотрели, в какого барина превратился этот Яан: ему уже крестьянская пища в рот не лезет.

          А.Воробьёв в учебнике для штангистов написал:

          "Сгонка 4-5 кг всегда сопровождается значительным снижением спортивных показателей, после неё могут возникать некоторые нарушения в деятельности организма, в особенности если это делается часто.

          Ни в коем случае нельзя сгонять вес по 2,5-3,5 кг чаще 4-5 раз в год. Частая сгонка веса нередко отражается на состоянии здоровья."

          К сожалению, перед соревнованиями в Киеве получилось так, что команда Советского Союза не имела сильного атлета в полутяжёлом весе. Меня попросили ещё раз выступить в нём. Я согласился — и сделал тем самым одну из величайших своих глупостей.

          Обычно я начинал сгонять вес за два-три дня до соревнований. Ограничивал потребление жидкости, не ел хлеба и т.д. Но на сей раз я начал голодовку на неделю раньше. И всё-таки на баню остались ещё полтора килограмма. Это много. Если человек ничего не пил, то у него и с потом выходить нечему. Полки и простыни, полки и простыни... В рамки весовой категории я вошёл, но во рту ощущался какой-то очень неприятный привкус.

          Я выжал 165 кг в третьей попытке. Штанга не была тяжёлой, по сознание стало затуманенным и возникли трудности с фиксацией штанги. Несмотря на это, я хотел в четвёртой попытке пойти на рекорд. Что же это за соревнования без мирового рекорда? Но нет, не вышло.

          В рывке я поднял 150 кг, больше и не пытался. Толкнул начальный вес — 190 кг и победил,набрав 505 кг. Было страстное желание первым из полутяжеловесов толкнуть 200 кг. Я дважды брал штангу на грудь и вставал. Тогда впервые и узнал, как темнеет в глазах.

          Сейчас, когда я пишу эти строки, из прекрасного далёка мне кажется, что я был в некотором роде сумасшедшим. Как это можно: еле стоять на ногах и жаждать рекорда? Но в молодости честолюбие не бывает чрезмерным.

          Я был выжат как лимон, но когда по окончании соревнований мне вручили приз "За силу и красоту", настроение сразу улучшилось...

          На следующий день мне надо было начинать подготовку к первенству СССР, и я почувствовал, что внутри всё пусто. До чемпионата оставались три недели, а я уже был просто измочален. "Золото" я, правда, мог бы и завоевать, но так ли это для меня было важно, чтобы снова обрекать себя на муки?

          В Ростов я всё же поехал. Конкуренты оживились: буду ли я всё-таки соревноваться? Ответил Каплунову уже знакомой пустой фразой: каждому своё. Хотя и знал: вес сгонять не буду, участвовать в полутяжёлом — тоже.

          Решил провести стратегическое совещание с тренерами сборной. Если я покину полутяжёлый вес, то кто будет представлять страну на чемпионатах мира и Европы?

          Смогу ли я сам за полгода войти в такую форму, чтобы претендовать на золото чемпионата мира в новом весе?

          Мне было над чем подумать. 

          Итак, в Ростове в 1969 г. полутяжеловесы оспаривали звание чемпиона страны без меня. Победил Кидяев с результатом 487,5 кг.

          А на следующий день я вышел на помост в числе атлетов весовой категории 110 кг. Состязание оказалось ожесточённым, но не на очень высоком уровне. До последней попытки в толчке у многих, в том числе, как ни странно, и у меня, сохранялись шансы на победу. Мне надо было толкнуть 197,5 кг.

          Это вес я не толкнул. Почему? Ведь я смог это сделать в Мехико, когда весил почти на 10 кгменьше. Ответ я чувствовал всем своим существом: слишком мало времени прошло после безумной сгонки веса в Киеве. Мои мускулы не были готовы к новому напряжению. Я знал, я чувствовал это ещё до начала соревнований, но как-то совестно казалось совсем не участвовать в них и вернуться домой как из туристической поездки. Чемпионом страны стал В.Старостенко — 522,5 кг, мне личный рекорд — 517,5 кг (177,5 + 147,5 + 192,5) принёс лишь четвёртое место. Самое важное, что я вынес, это опыт: если раньше на следующий день после соревнований всегда чувствовал себя смертельно усталым, то теперь не было ничего, кроме лёгкого утомления в мышцах. Я пришёл к выводу: мне нужно соревноваться в своём нормальном весе.

          Что ждало меня в новой весовой категории? Прежде всего то, что я уже не был лидером. Приходилось начинать преследование. Нет, "домашний" класс, как можно заметить, высоким не был. Старостенко, Якубовский, Яблоновский являлись вполне посильными соперниками. Да и вообще известен был только один очень сильный штангист — американец Роберт Беднарский.

          Как и я, Беднарский стал дебютантом чемпионата мира в 1966 г., но только в тяжёлом весе. Медведев рассказывал любопытную историю.

          21-летний Беднарский предложил одному журналисту взять у него интервью. Тот от недоумения вытаращил глаза: с чего бы это вдруг? Но американец объяснил, что на чемпионате он получит "серебро", а в Мехико победит самого Жаботинского. Но журналист не поверил, не желая оказаться в смешном положении: вот пусть Беднарский сначала всё завоюет и победит, тогда я и возьму интервью. Но Беднарский действительно получил серебряную медаль. В июне 1968 г. он довёл рекорд мира в жиме до 206,5 кг, в толчке — до 220,5 кг и набрал вторую за все времена сумму в троеборье — 581 кг. При этом сам он весил на 50 кг меньше Жаботинского, а до мирового рекорда последнего ему не хватило всего 9 кг. Дуэль же в Мехико не состоялась потому, что из-за неудачи, вызванной травмой, Беднарский вообще не попал в олимпийскую сборную команду США.

          Когда создали новую весовую категорию, то все решили, что Беднарский шутя сгонит эти несколько килограммов. Он так и сделал. Правда, штанга после диеты для Роберта значительно потяжелела, но поднятые им, по слухам, 550 кг были весьма приличным результатом. Если я хотел попасть в Варшаву на чемпионат мира и там дать бой американцу, то мне предстояло менее чем за полгода проделать огромную работу. Такой вызов разжигал, давал мощный импульс к работе. У меня опять появился соперник, сверхсерьёзный соперник.

          Жизнь наполнилась новым содержанием. Мой собственый вес увеличился до 97-98 кг,самочувствие улучшилось, сил прибавилось. Тренировки стали и содержательнее, и объёмнее. Я теперь мог делать упражнения на количество повторов, от которых раньше должен был воздерживаться. Каждый прибавлявшийся килограмм веса — это чистые мышцы. Не забывал я и о лёгкой атлетике и играх, чтобы не потерять скорости и расслабленности мышц.

          Первым международным выступлением в новом для меня весе должен был стать открытый чемпионат Японии. В период подготовки к нему в Таллине состоялся матч штангистов "Йыуда" и Хельсинки, где я решил проверить свою форму. Грех жаловаться — я установил два рекорда СССР — в толчке 200 кг и в сумме 530 кг (180 + 150 + 200).

          Мы вылетели в Токио, а оттуда поездом прибыли к месту соревнований, в Акиту. Япония резко отличалась от всего до сих пор виденного. Поражали врождённая вежливость миниатюрных японцев и их бесконечные поклоны и улыбки.

          В день соревнований я чувствовал себя хорошо, совершенно не волновался, штанга казалась лёгкой. Я выжал 182,5 кг, вырвал 152,5 кг. После первой попытки в толчке — 197,5 кг — я набралсумму 532,5 кг, во второй попытке толкнул 205 кг, что означало новые рекорды СССР в толчке и в троеборье — 540 кг. Результат дал мне первое место и звание победителя чемпионата Японии.

          Ну что ж, всего за два месяца я стал и в этой весовой категории сильнейшим в своей стране. Я всё чаще начал думать о Варшаве, где должен был пройти очередной чемпионат мира. Но впереди меня ждала новая проба сил. Не помню уже, то ли это было моё собственное желание, то ли стратегический ход старшего тренера Воробьёва — во всяком случае, теперь мне пришлось лететь в совершенно противоположном направлении — на Кубок Балтики, который проводился в Зинновице,в ГДР.

          Это испытание я тоже прошёл чисто. Установил первый мировой рекорд в новой весовой категории, выжав в дополнительной попытке 190 кг. Рывок у меня был традиционно неважным, но зато в толчке я установил рекорд СССР и Европы — 206 кг. Так что в сумме набралосьцелых 542,5 кг (187,5 + 150 + 205). При этом сам я весил всего лишь 100 кг, так что резервы для роста ещё имелись. Вторым стал младший Кангасниеми — Кауко — 505 кг. Позади было пусто, впереди меня ждал только Беднарский. До Варшавы оставалось полтора месяца.

          Постепенно жизнь становилась всё более нервной. На меня рассчитывали, видя, как, набирая килограммы, я всё больше сокращаю разрыв, отделявший меня от Беднарского, но при этом без всякой реакции с его стороны. Разумеется, я изо всех сил жаждал роста этих килограммов, чтобы во время поединка опираться на что-то реальное. Но ведь невозможно же прибавлять результаты без конца. Я и так за последние два с половиной месяца добавил в сумме 27,5 кг, немалая часть которых появилась в результате увеличения собственного веса. Теперь он стабилизировался, так что дальше увеличивать результаты стало труднее.

          Вообще-то, жаловаться было не на что, но ведь чем ближе праздник, тем больше желание стать первым парнем на деревне. Вот этот Беднарский и мельтешил у меня и у тренеров перед глазами. Он был силён, что тут отрицать, но победить его всё-таки очень хотелось.

          Дубна опять стала тихой гаванью, из которой должно было состояться моё отплытие. На счастье, никаких серьёзных болячек больше не ощущалось. Правда, техника рывка оставляла желать лучшего, в новой весовой категории результат нисколько не вырос. Но победитель и проигравший определяются по сумме троеборья, а жим и особенно толчок были моими коронными номерами. Попав в трудное положение, я всегда мог рассчитывать на последнее упражнение. До начала поединка мировые рекорды в 1-м тяжёлом весе распределялись так: в жиме 190 кг — мой, врывке 158 кг — Кауко Кангасниеми, в толчке и в троеборье — Беднарского, соответственно 211,5 кги 547,5 кг.

          В командном зачёте на 40-м чемпионате мира и 44-м первенстве Европы мы снова опередили поляков, хотя в лёгких весовых категориях "золото" принесли лишь В.Крищишин и В.Куренцов. В сверхтяжёлом весе вместе с Л.Жаботинским был выставлен и С.Батищев. Двукратный олимпийский чемпион уже многие годы жил старым запасом и природной силой, не утруждая себя дальнейшим развитием. Теперь последовала расплата. После проигрыша в жиме и в рывке американцу Д.Дьюбу его сняли с помоста. (Победителем туда Жаботинский так уже и не вернулся. Весной следующего года Алексеев набрал 600 кг, а летом 612,5 кг, и возвращаться стало просто незачем.) Перед Батищевым открылась вожделенная возможность захватить трон сильнейшего. Сил Стасику было не занимать, техника тоже была вполне приличной. У Батищева имелся только один недостаток — он боялся больших весов.

          На чемпионате ему нужно было толкнуть на 2,5 кг больше, чем предполагалось первоначально, и "золото" оказалось бы в его руках. Но Станислав отказался: пусть, мол, ему дадут возможность наверняка завоевать "серебро"... Вот так чемпионом мира стал американец Дьюб (577,5 кг). Батищев же оказался лишь третьим после С.Рединга

          Но хватит ходить вокруг да около горячей каши. Днём раньше я и сам в неё попал. Последние дни перед соревнованиями проходили спокойно, можно даже утверждать, скучновато. Есть позволялось всё, в бане делать было нечего, никаких забот о весе. На взвешивании выяснилось, что я не дотягиваю 400 г до 100 кг. Неожиданно лёгким оказался и Беднарский — всего 105,6 кг. Это ободряло. Я хорошо знал, какой тяжёлой становится штанга после большой сгонки веса. Не может Роберт быть так страшен, как его малюют!

          Жим я начал со 180 кг, Беднарский — со 182,5 кг. Я справился. Он тоже, но очень неловко и с трудом. Мои вторая и третья попытки на 187,5 кг оказались неудачными по до сих пор непонятным мне причинам. Штанга не была тяжёлой, и жать я умел, но руки стали какими-то пустыми... Попытки Беднарского с тем же весом выглядели абсолютно безнадёжно, его техника производила удручающее впечатление.

          В третьей попытке я вырвал 155 кг — личный рекорд. Беднарский ответил на это мировым рекордом — 160 кг и в промежуточной сумме набрал на 7,5 кг больше. Если учесть, что мировой рекорд в толчке принадлежал тоже ему, то становилось ясно, что неожиданностей не произойдёт. До этого момента поединок никаких страстей не вызывал. Руководство нашей сборной беспокойства тоже не проявляло: человек, поднимавший 580 кг, безусловно должен был выиграть у того, кто поднимал лишь 540 кг.

          В толчке мы оба с первой попытки взяли 200 кг. "Серебро" и "золото" стали для прочих участников соревнований недосягаемыми, меня от "золота" по-прежнему отделяли 7,5 кг. И всё же именно в тот момент, когда никто ничего уже не ждал, наше соревнование фактически только началось.

          Разумеется, зная, что мой рекорд в толчке только 206 кг, американские тренеры заказали Беднарскому на вторую попытку 205 кг. Этого ему должно было точно хватить для завоевания "золота". Ведь мне для набора той же суммы потребовалось бы одолеть 212,5 кг — а этот вес выглядел слишком уж большим. Да, всё логично. Но в спорте логика может подвести.

          Беднарский толкнул 205 кг и поднял руки в знак победы. Зал заликовал. Я молчал. У меня оставались ещё две попытки, но я молчал — пусть, мол, решает противник, на какой вес он истратит свой последний выстрел. Эти 205 кг не дали бы мне абсолютно ничего.

          Посоветовавшись с тренером, а может, и вовсе не советуясь, импульсивно (кто знает?), Беднарский сообщил, что в последней попытке хочет поднять 207,5 кг.

          Секундомер отсчитывал время, отведённое Беднарскому на попытку, но тот на помост всё не являлся. Он не шёл и не шёл. Может, американцы вдруг в чем-то засомневались? Или наоборот: уже уверились в победе? Я не знал, что и думать. Затем из громкоговорителя что-то раздалось, что — непонятно. Во всяком случае, время соперника прошло, и, значит, все его попытки были исчерпаны.

          И тогда я заказал на штангу 212,5 кг.

          Свидетельствует член апелляционного жюри А.С.Медведев:

          "Согласно действующим международным положениям, спортсмен, получивший вызов, должен в течение трёх минут совершить подъём штанги. В противном случае попытка считается использованной.

          Стрелка контрольных часов показывала уже 2 минуты 40 секунд, а американца на помосте всё не было видно. И вдруг генеральный секретарь ФИХ объявил: "Беднарский выполнит подход к весу 212,5 кг".

          Руководитель нашей делегации А.Ленц немедленно подал главному судье протест, указывая, что Беднарский уже использовал все свои попытки."

          К этой попытке я готовился, как никогда раньше. И потом не припомню за собой такой решимости и целеустремленности. На штанге был мировой рекорд, на 6,5 кг превосходивший вес, который я когда-либо поднимал. В этой штанге заключалось и звание чемпиона мира, которого у меня пока не было.

          Штангу я толкнул технично и легко. Вес засчитали взятым.

          Я снял пояс и поднял руки в свою очередь. Усталый и счастливый ушёл за сцену, расстегнул трико, сел среди друзей. Наконец-то я стал чемпионом мира.

          И вдруг все мы услышали, как Оскар Стейт в микрофон вызывает на попытку Беднарского. Чёрт возьми, что сие могло значить: ведь его попытки были полностью исчерпаны?

          Но Беднарский уже яростным шагом подошёл к штанге, взялся за неё, поднял на грудь, толкнул над головой, но не в силах устоять на месте, начал ходить по помосту.

          Он ещё двигался, а попытку уже засчитали. Четвёртую попытку.

          Теперь настала очередь Беднарского танцевать от радости. Он сорвал с рук повязки и бросил их в публику — зал пришёл в неистовство. ¹⁵ Жюри и судьи сцепились чуть ли не врукопашную. Эта борьба продолжалась почти два года, перенесясь на высший тяжелоатлетический суд — конгресс Международной федерации...

          Автор статьи "Событие, достойное сожаления" польский журналист Л.Церговский написал:

          "Дело в том, что после объявления заказанного американцем веса — 207,5 кг — и пуска секундомера, он в соответствии с правилами соревнований не имел уже права менять своё решение и был обязан начать подъём в течение 3 минут... Именно такой случай произошёл в первый день соревнований с В.Сметаниным из Советского Союза и с пуэрториканцем Ф.Баэвом, которые опоздали с выходом на помост и потеряли право на попытку.

          Но в субботу уже возник прецедент, когда поляку Р.Вуйцику разрешили изменить объявленный вес (он должен был вначале толкать 195 кг, но изменил вес на 200 кг,которые не смог поднять). Теперь то же самое разрешили сделать и Беднарскому.

          Руководители советской делегации ещё раньше, до последней попытки Беднарского, подали устный протест. Несмотря на это, американцу всё же разрешили перезаявить вес на больший. После попытки Беднарского представитель советской команды обратился к апелляционному жюри, которое сначала отклонило протест, а затем, вдруг став правдолюбивым, почти час совещалось и наконец сообщило, что окончательное решение будет принято завтра, в воскресенье. Но ведь соревнования ещё не закончились: у Тальтса оставалась третья попытка...

          Вместо того чтобы действовать решительно и сообщить публике в микрофон, в чём дело, деятели федерации стали топтаться по сцене, суетиться. Результат получился обратным желаемому."

          Итак, жюри спорило, публика ждала, победителя выявлено не было, и свою третью попытку я мог засолить на будущее.

          Когда решение отложили на следующий день, я взял свои вещи и поехал в гостиницу.

          Приняв ванну, я расслабил уставшие мышцы и стал подумывать об ужине. Но поскольку часы показывали уже полночь, я махнул рукой на ужин и остался лежать в одиночестве в своём гостиничном номере. Обычное празднование победы отпало — что можно было праздновать, когда неизвестно: победитель ты или проигравший? Я попробовал уснуть. Но сон не шёл, вместо него в голову лезли всякие мысли.

          Я и позже размышлял: почему Беднарский не вышел в соответствии с правилами на третью попытку? О чём думали американцы? Я нашёл несколько возможных вариантов ответа.

          Во-первых, могло случиться, что Беднарский просто устал от второй мучительной попытки и не хотел сразу выходить на третью. Он был в Варшаве совсем не так силён, как мы опасались. Я заметил это ещё в жиме.

          Во-вторых, после того, как он толкнул 205 кг, Беднарский почти уверился в своей победе и, возможно, расслабился. Кто мог подумать, что я толкну 212,5 кг?

          В-третьих, он мог решить, что, поскольку я на помост никак не выхожу, то, значит, уже отказался от борьбы. Но в то самое время, когда Беднарский шёл поднимать 207,5 кг, ¹⁶ я там рядышком выполнял с 200-килограммовой штангой полуподъём, то есть только тягу. Американцы могли решить, что если мне даже 200 кг не под силу, то уж на 212,5 кг я точно не пойду.

          Как обстояло всё на самом деле, может рассказать только сам Беднарский.

          Около часа ночи у меня зазвонил телефон. Мне сообщили: только что закончилось заседание апелляционного жюри, где голосованием трижды (?!) определяли победителя. В жюри входили француз Жан Дам, вероятно воздержавшийся при голосовании, президент ФИХ американец Кларенс Джонсон, явно голосовавший против меня, а также австриец Готтфрид Шёдль, поляк Ю.Витуцкий и Алексей Медведев, голосовавшие, следовательно, за меня, потому что соотношением голосов 3:1 ябыл избран чемпионом мира.

          Я ничего не понял. Ведь ставить на голосование можно было бы, например, вопрос о том, кто из нас красивее. Голосованием же можно определять победителя и на боксёрском ринге. Но что и как можно было решать голосованием в нашем случае? Я не хочу утверждать, что надо было просто признать победителем меня, хотя это и кажется мне справедливым. Но вопрос в том, было ли разрешение Беднарскому поднять 212,5 кг нарушением написанных чёрным по белому правил, не мог быть предметом голосования. Здесь надо было просто в течение нескольких минут сказать: да или нет. Уважаемые господа из ФИХ явно оказались не на уровне.

          На следующий день О.Стейт провозгласил меня чемпионом мира и К.Джонсон вручил в общейсложности 8 медалей — 6 золотых и 2 серебряные. Одну из них я подарил Яблоновскому, не попавшему на помост.

          То, что не сбылось в полутяжёлом весе, с первой же попытки сбылось в новой весовой категории: я стал чемпионом мира. Правда, официально ненадолго. Стейт всё-таки оформил 212,5 кг Беднарского в качестве рекорда, ¹⁷ а через год перед началом чемпионата мира в Колумбусе дело подверглось пересмотру, и было вынесено новое решение: чемпион мира 1969 г. — Роберт Беднарский.

          "Известия" написали:

          "Из трёх золотых медалей наиболее весомая (и не только по весовой категории) — медаль Яана Тальтса. Во-первых, он совсем недавно перешёл из полутяжёлогов 1-й тяжёлый вес, во-вторых, у Тальтса был самый сильный соперник. В-третьих,американец, прибыв в Варшаву, заявил, что надеется набрать в сумме 575 кг. И всё-такичемпионом мира стал Я.Тальтс.

          Лучшему спортсмену СССР 1967 г., обладателю серебряной олимпийской медали, двукратному чемпиону Европы, чемпиону мира Яану Аугустовичу Тальтсу осенью 1969 г.было присвоено звание заслуженного мастера спорта."

          Начало нового года получилось нелёгким. Занятия штангой перемежались с бегом на лыжах, лёгкой атлетикой, играми и плаванием. Нагрузки были большими. Дневник свидетельствует, что первый выходной я сделал лишь 21 января. Собственный вес рос, а вместе с ним прибавлялись и силы. Но многие тренировки сопровождает запись: болит спина!

          Да, спина болела уже давно. Но ещё больше болела душа. Собственный вес был хорошим,руки-ноги в порядке, душа жаждала, а тело требовало — но штанги на грудь было не взять. В определённой позе, выражаясь языком штангистов, спина просто не держала углов.

          Для спортсмена — человека, привыкшего стремиться к новым рубежам, — противоестественно мириться с ситуацией, когда его устремлённость и желание побеждать оказываются бессильными перед какой-то мышцей или нервом. Махнуть бы на всё рукой, излить злость — это, конечно, реакция, но не выход.

          В середине марта в Минске должны были состояться соревнования на Кубок Дружбы.

          В начале марта я каждый день по очереди открывал двери то тяжелоатлетического зала "Калев", то врачебно-физкультурного диспансера. По утрам нагружал спину, а по вечерам пытался вылечить её всевозможными токами.

          18 марта в Минске, взяв начальные веса — 190 + 150 + 200 и набрав в сумме 540 кг, я занял первое место. В жиме во втором подходе с трудом поднял мировой рекорд — 200 кг — на грудь, а рекордный вес в толчке — 213 кг — не удалось дотянуть даже до груди.

          Следующий день в дневнике тренировок отмечен одним-единственным словом: "Спина!!!"

          Если до соревнований я напоминал разъярённого быка, то теперь — мокрую курицу. Я мог только со стороны наблюдать, что будет происходить в тяжёлой атлетике без меня, — так, во всяком случае, казалось. То, что дух командует телом, это правда. Но возможно и обратное — больное, недееспособное тело может оказать неожиданно сильное влияние даже на самый могучий дух.В какой-то печальный момент тебе покажется, что соревнования, победы, рекорды — всё этодалёкое-далёкое прошлое, что 25-летним ты подошёл уже к концу своей спортивной жизни.

          В те самые горькие для меня дни совершал чудеса Василий Алексеев, первым в мире преодолевший рубеж 600 кг. Все радовались, ликовали, обнимались. А я смотрел на могучие мышцы спины моего друга и испытывал ещё большую горечь...

          Главный врач врачебно-физкультурного диспансера Хельдур Аннус показывал рентгеновский снимок:

          "...Пятый поясничный позвонок смещён относительно первого крестцового на полтора сантиметра. Это много.

          Причин может быть несколько, но, предположив, что травма была получена в детстве, при своевременном её обнаружении следовало бы немедленно вычеркнуть тяжёлую атлетику из списка увлечений этого человека."

          В 1970 г. мы могли только надеяться: а вдруг опасность дальнейшего сдвига не так уж велика? В случае операции со штангой было бы практически покончено.

          Вместе с врачом сборной В.Ломадзе я поехал в Москву. С рентгеновским снимком в руках мы маршировали — он впереди, я за ним — из одной больницы в другую, от одного прославленного специалиста к другому. Я показывал свой снимок одному профессору и жаловался на свои беды, потом второму, третьему... А что они могли мне ответить, услышав примерно такое: "Поднимаю много, спина не выдерживает. Одни соревнования уже пошли насмарку, а предстоят следующие — нельзя ли побыстрее вылечить спину?" Вот они и вертели снимок в руках с отсутствующим выражением на лицах.

          В конце концов созвали консилиум. Решение высокого собрания гласило: тяжёлую атлетику мне следует бросить. И вообще нужно воздерживаться от физического труда, избегать резких движений, а когда скользко, ходить с палочкой. Чтобы избежать худшего — инвалидного кресла, — мне посоветовали сделать операцию.

          Мне тут же любезно порекомендовали хирурга, который прооперировал бы мою спину. Каждый был согласен ему помочь. Я спросил, поможет ли мне эта операция окончательно? Дело в том, что я читал про такую же операцию, сделанную Норберту Шеманскому. Врачи ответили, что поможет. А можно будет продолжить заниматься штангой? В случае удачи, отвечали врачи — может быть.

          И всё-таки столь серьёзное мероприятие на таком уязвимом месте, как позвоночник, показалось мне слишком рискованным. Пугала и перспектива несколько месяцев лежать неподвижно. Я отказался от операции и мысленно — от тяжёлой атлетики.

          Всё было решено. И только для того, чтобы исключить малейшую тень сомнения, я обратился к своей старой и доброй знакомой — профессору Зое Сергеевне Мироновой, чтобы узнать её мнение. Известный специалист по суставам, она помогла мне в своё время уколами в колено, а в Мехико вылечила моё больное плечо. Вернувшая здоровье многим спортивным знаменитостям, Миронова выслушала меня и сказала, что операции лучше избегать и идти по более спокойному пути.

          Она соглашалась, что причина болей — сдвиг позвонков, что травма получена в детстве, когда мышцы, держащие позвоночник, ещё слабы. Но возможен и врождённый дефект. Так что всё это время я тренировался и устанавливал рекорды с искалеченной спиной. А теперь нагрузки и тяжести стали превосходить защитные возможности мышечной "обшивки". Следовательно, нужно в первую очередь отдохнуть, снять лечением боль, а затем серьёзно укрепить мышцы спины и живота, чтобы вокруг позвоночника образовался надёжный защитный корсет.

          Я слушал Миронову и чувствовал, как приоткрываются двери моей темницы. Сразу появился аппетит на большой каравай: первенство Европы должно было состояться в июне... Логически рассуждая, думать об этих соревнованиях было безумие. Но попробуй не думать!

          В последних числах марта я стал пациентом Центрального института травматологии и ортопедии. Мне сделали анализы и назначили лечение: уколы, растяжения позвоночника, электролечение, массаж. Я чувствовал себя во всех отношениях молодым бравым парнем со спиной старика. Больница не место для здорового человека, я жаждал хоть какой-нибудь деятельности, чтобы не убивать время. По утрам и вечерам бегал в кабинет лечебной физкультуры, делал там упражнения для рук и пресса. Но этого было мало.

          Впоследствии об этом написали так:

          "Сколько раз Зоя Сергеевна, вероятно, должна была поражаться фанатическому упорству, с которым пациент старался побыстрее с нею распрощаться. Выслушав категорический запрет заниматься штангой, Яан Тальтс спросил: "А лёжа можно? Ведь при жиме лёжа позвоночник нагрузки не несёт..."

          Да, по особому разрешению Мироновой мы с помогавшим и поддерживавшим меня на протяжении всего курса лечения Тайму Вийром притащили в больничную палату штангу и 180 кгблинов. Это не было ни озорством, ни шуткой. Это был риск. А в случае удачи — сила в чистом виде.

          Я начал делать жим лёжа. Основная нагрузка приходилась на руки и плечи, для спины я выполнял только изометрические упражнения. В промежутках между занятиями со штангой мы бегали по лесу. Поначалу вес немного уменьшился, по потом Вийр стал таскать из магазина колбасу, кур, творог, яйца. Готовили мы сами на газовой плитке. Мне ещё помогали врач Ломадзе и массажист Громадин. Настроение улучшалось с каждым днём.

          За три недели все процедуры были выполнены, и необычный тренировочный лагерь закончил своё существование. Значительного улучшения я, правда, не заметил, но надеялся, что лечение ещё скажется в дальнейшем. Поблагодарив доктора Миронову и её помощников, я отправился домой.

          Под датой 16 апреля в дневнике нахожу следующие строки:

          "Спина по-прежнему чувствительна, но ощущается улучшение". Решил поехать дней на десять на юг, к горячему солнцу, и, если спине не станет хуже, то приступить к тренировкам. Дневник напоминает, что из этого ничего не вышло. Опять пришлось ограничиваться нагрузкой на руки и пресс. Поскольку я жил в одной комнате с Анатолием Бондарчуком, то вытащил из сокровенных закоулков памяти навыки школьного чемпиона и попытался вместе с будущим олимпийским чемпионом метать молот. Но в полной мере мог наслаждаться только морским воздухом и солнцем. Потом вернулся в Таллин и до середины мая позволял себе лишь лёгкие тренировки.

          Раскапывая в глубинах памяти давно минувшие события, а в дневниках — их обстоятельства, я думаю о том, что случившееся в тот день не имеет логической связи со всем предыдущим. Но цифры и факты свидетельствуют:

          17 мая. На матче штангистов "Йыуда" и "Финского рабочего спортивного союза (ТУЛ)" в таллинском зале "Харьюорг" в первом подходе я не взял в жиме 180 кг, во втором — 187,5 кг, но зато в третьем поднял 192,5 кг — личный рекорд, а в четвёртом, дополнительном подходе — 195,5 кг — мировой рекорд. В рывке я повторил высшее личное достижение — 155 кг, толчок принёс мне в первом подходе 190 кг, а во втором — 202,5 кг. От третьего подхода я отказался. Сумма — 550 кг — тоже являлась мировым рекордом.

          Что это было? Как объяснить произошедшее?

          1. Ещё два месяца назад в Минске я был готов на 560 кг. Их не удалось поднять из-за больной спины и нервной усталости.

          2. Хотя степень тренированности во время лечения несколько снизилась, отдохнувшие мышцы работали без напряжения, быстро. Этого оказалось достаточно для взрыва во время соревнований.

          3. После лечения я будто вновь пробудился к жизни, опять обрёл себя, нервы успокоились, а желание поднимать было огромным.

          4. На последних тренировках спина держала вес лучше.

          5. Зато ноги из-за невозможности тренировки приседа оказались настолько слабыми, что, готовясь к соревнованиям, я не мог встать с 200 кг. Отсюда и отказ от третьего подхода.

          6. Рекорды в жиме были рождены его тренировками в больничной палате.

          Газета "Спордилехт" написала:

          "В 1-м тяжёлом весе все мировые рекорды принадлежат эстонским штангистам. Яан Тальтс — автор трёх из них: жим — 195,5 кг, толчок — 212,5 кг и сумма троеборья— 550 кг. Карлу Утсару принадлежит рекорд в рывке — 165 кг."

          В то самое время, когда я гулял в Алуште по пляжу, в Вильнюсе проходило первенство СССР.Кто победит, сколько наберёт — мне, больному человеку, было как-то безразлично. Предполагалось, что лучшим станет Якубовский. Но из Вильнюса пришло другое и очень приятное известие: ссуммой 545 кг, что было всего на 2,5 кг меньше моего рекорда страны, чемпионом стал Карл Утсар.

          Вскоре мы с Карлом шагали в качестве кандидатов в сборную Советского Союза по золотому песку пляжа в Болгарии. Мы готовились к чемпионату Европы в Сомбатхее.

          Один раз пески и солнце Варны уже вернули мне здоровье, теперь я надеялся на то же самое. В идеальных условиях дела шли на поправку, я мог наконец тренироваться с полной нагрузкой. В конце мая принял участие в соревнованиях на побитие рекордов и выжал там 196 кг. Опять пробовалвыжать 200 кг. Сам весил тогда 104 кг.

          Несколько дней спустя Утсар с ногой в гипсе уехал домой. Отсоревновался. Говорят, что жизнь сурова, но справедлива. Где же тут справедливость? Во время игры в волейбол, блокируя атакующий удар Утсара, Батищев приземлился на нашей стороне площадки прямо на ногу Карла. В её кости обнаружили трещину. Дурацкая нелепость портит жизнь.

          Мы тренировались вместе с болгарами, они работали вовсю, чтобы через некоторое время стать великой тяжелоатлетической командой. Некоторое время в одной гостинице с нами жил и тренировался дискобол Рикки Брух — шведская знаменитость. Мы убедились, что в его мощном теле кроется недюжинная сила. Штанга в его руках взлетала как перышко, диск летал так же — правда, на тренировках дальше, чем на соревнованиях.

          У меня всё ладилось, если не считать последней недели перед соревнованиями, когда самочувствие стало паршивым — я, видимо, просто устал. Но это — обычная история. Последние тренировки всегда не идут. Вероятно, я рефлекторно нажал в это время на тормоза, чтобы не растрачивать попусту всё то, что накопил, чтобы сберечь это для соревнований.

          За десяток дней до чемпионата я узнал, что оставшийся дома Якубовский, толкнув 214 кг и набрав в сумме 560 кг, отобрал у меня два рекорда. Итак, помимо тех, кто выступал здесь, дома появился ещё один конкурент, ждавший ответа.

          Кто же мои соперники? Не ждут ли меня и здесь, в Сомбатхее, сюрпризы? Я увидел старых знакомых из Финляндии — младшего Кангасниеми и Линдрооса, молодого болгарина Крайчева, других.

          Что, вообще, думает о нас, штангистах, зритель? Например, на разминке волейболистов перед соревнованиями он видит, как каждый игрок мощным ударом гасит мяч на половине противника, на тренировке баскетболистов та же история — почти ни один мяч не летит мимо корзины. Мы, штангисты, тоже все выглядим одинаково мускулистыми и могучими. Попробуй отдай предпочтение. Но начинаются соревнования, и всё меняется: у одного не ладится удар, у другого бросок, а каждый добавленный на штангу диск превращает в зрителей парней такого вида, что только диву даёшься.

          Для начала я выжал 185 кг и остался в одиночестве. Добавил 10 кг. Поднял и этот вес. Вроде бы достаточно, на сегодня можно было бы и удовлетвориться. Но нет, подавайте мне те 200 кг, которые я уже столько раз безуспешно пробовал поднять. Конечно, 197,5 кг тоже были бы рекордными, но мне это почему-то даже в голову не приходило.

          Штанга весом 200 кг медленно вползла вверх, но большинством голосов судьи подъём не засчитали. Тем не менее я опередил ближайшего преследователя на 15 кг. Впрочем, это моё соревнование шло не только с присутствовавшими в Сомбатхее конкурентами.

          В рывке, сразу после начальных 152,5 кг, я пошёл на личный рекорд — 157,5 кг. В этом упражнении я оказался слабее всего и на сей раз: штанга дважды упала за спину. Плохо. По ощущению на тренировках, я бы способен на большее. Младший Кангасниеми вырвал 160 кг.

          Толчок я начал тогда, когда соревнования фактически уже закончились. 200 кг дали мне первое место, но при этом я ощущал боль в колене и думал, что на сегодня поднял достаточно.

          Я снял пояс и наколенники — 205 кг можно было, пожалуй, и толкнуть, но что это изменило бы? Рекорд теперь равнялся уже 214 кг, а 560 кг я смог бы превысить, только подняв 215 кг.С моими-то растренироваными, слабыми ногами? Нет, я всё потерял ещё в рывке.

          Я не хотел идти на 215 кг. Никакой нужды в них фактически не было. Наверное, впервые в жизни вес на штанге вызывал у меня беспомощную раздвоенность, даже немного страх. Если тело слабовато, то и духу трудно устоять. Победа выглядела и без того убедительной, всё было доказано — говорил я себе. Я мог быть доволен собой, но внутри кто-то тихонько поскрипывал: "А всё ли доказано?"

          Несколько человек ещё упорно пытали счастье на 200 кг, стараясь добыть в толчке медаль более высокого достоинства, когда я решил: будь что будет — пойду на 215 кг.

          Пошёл, и не помню, чтобы я делал что-либо по-другому, чем во время всех предыдущих рекордных подходов. Знаю только, что по технике это был один из красивейших толчков в моей жизни. Я ещё и по сей день испытываю удовольствие, разглядывая его кинограмму. 215 кг в толчкеи 562,5 кг в сумме означали, что все мировые рекорды в моей весовой категории опять вернулись к эстонским спортсменам. Я понял, что на таких соревнованиях стыдно было бы поднять меньше. Нельзя было уходить, не поставив жирной точки.

          ...Это была моя третья золотая медаль чемпиона Европы. На следующий день с чётырех мировых рекордов начал свой победный путь мой друг Вася Алексеев. Чемпионами из наших стали ещё В.Крищишин, В.Куренцов и Г.Иванченко.

          Вернувшись из Венгрии, я взял на прицел чемпионат мира, который должен был состояться в сентябре в Соединённых Штатах Америки, в городе Колумбус.

          Я уже давно не тренировался в Кяэрику и теперь решил начать подготовку именно там. В Кяэрику тренировались многие сборные команды страны. Оттуда не раз начинался путь на Олимпийские игры и на чемпионаты мира. Мой старый знакомый — начальник базы Джон Пылдсам — сделал всё, чтобы и моя жизнь там была уютной и удобной, а подготовка — разнообразной.

          В тяжёлой атлетике для успеха недостаточно одной только физической силы. Хороший тяжелоатлет очень многогранен, во всяком случае, он быстр и энергичен. Власов рассказывал, как измерялись показатели скоростного усилия входивших в сборные СССР штангистов, легкоатлетов, конькобежцев, фигуристов и боксёров и как он, самый тяжёлый человек, в итоге оказался по этим показателям на втором месте, сразу после Валерия Брумеля. Чего же удивляться, когда сегодня газеты сообщают, что Юрик Варданян прыгнул в высоту на 210 см? С другой стороны,легкоатлеты-метатели — довольно неплохие штангисты, конькобежцы — очень хорошие велосипедисты и т.д.

          В начале августа, за полтора месяца до чемпионата в Колумбусе, мы поехали в норвежский город Берген на международные соревнования. Древняя столица Норвегии произвела на нас очень хорошее впечатление. Горы, спокойствие, чистота. Хозяйки по утрам моют лестницы крылечек, не забывая обдать водой и тротуар. Точно так же привычно хозяева каждый день подстригают перед домами газоны, которые, благодаря влиянию протекающего рядом тёплого Гольфстрима, требуют постоянной обработки. Порядок здесь равнозначен достоинству. Воробьёв, сам бывший моряк, рассказывал, что, сойдя в Норвегии на берег, наши матросы, покурив, гасили окурок в кармане. Да так там его и оставляли — а куда выбросишь, если кругом такая чистота?

          Я попробовал реализовать накопленные в Кяэрику силы и побил мировой рекорд в жиме— 197,5 кг. В рывке и в толчке я сделал по одному подходу и победил, набрав 550 кг. Сил было много, но вот энергии в скоростных движениях ещё не хватало.

          Последний глянец перед Колумбусом мы наводили дома. Правда, "глянец" — не самое подходящее слово по отношению ко мне, ибо на этот раз заболели мои колени. Боль не позволяла выполнять приседания с большими тяжестями, а также прыжки, которые могли бы очень пригодиться: вес увеличивался, а скорость и подвижность надо было сохранить любой ценой. На волейбольной площадке я явственно ощущал, что прыжок не получается таким, как раньше — он стал слабее и медленнее.

          Приходилось делать те упражнения, которые позволяло здоровье, — в основном, упражнения для мышц спины и живота. В итоге я отправился в путь подготовленным весьма средне — форма была, возможно, чуть лучше, чем летом, но отнюдь не блестящей. Руки прибавили в силе, спина тоже, а вот ноги оставляли желать лучшего. Настроение соревноваться тоже было средним. Какова форма Беднарского, не мог знать никто.

          Сборная составилась сильная: Алексеев, я (в запасе Якубовский), Кидяев, Колотов, Ригерт, Иванченко, Куренцов, Сметанин и Крищишин.

          Расположенный в штате Огайо Колумбус встретил нас жарой. Но, как вскоре выяснилось, он встречал нас ещё кое-чем.

          Комнату в студенческом общежитии я делил с Василием Колотовым, моим преемником в полутяжёлом весе, продолжавшим поединок с Каарло Кангасниеми.

          Впрочем, Каарло Кангасниеми попал на больничную койку, и уральцу предстояла борьба лишь с самим собой. Пока же мы лежали, тяжело дыша от жары, в койках, в то время как массажист Костя Громадин варил бульон и жарил бифштексы, чтобы утолить наш голод. В справочнике соревнований мы прочитали обращение президента Никсона: "Особое "Добро пожаловать!" я говорю нашим зарубежным гостям, желаю им всего лучшего и приятного пребывания в Соединённых Штатах, в Колумбусе (Огайо).

          Тяжёлая атлетика — это нечто большее, чем просто испытание физической силы и присутствия духа..."

          Накануне открытия соревнований был дан торжественный обед. Я видел там и Беднарского, даже обменялся с ним несколькими словами. В тот же день собрался конгресс Международной Федерации тяжёлой атлетики. Перед его началом заседало бюро ФИХ, обсуждавшее вопрос: кто является чемпионом мира 1969 г. в 1-м тяжёлом весе? На конгрессе тоже развернулось обсуждение так называемого "протеста Беднарского".

          Д.Иванов:

          "Джонсон начал свою речь словами: "Я хочу быть честным по отношению к обоим...", вслед за чем сообщил, что обе стороны, как американская, так и советская, получат возможность выступить, а затем тайным голосованием определится чемпионмира 1969 г.

          Руководитель советской делегации А.Ленц выразил протест, сказав, что обсуждается конфликт не между делегациями США и СССР, а между Беднарским и апелляционным жюри, и потому делить собравшихся на два лагеря — это неправильно.

          Страсти бушевали три часа, вслед за чем Джонсон включил машину голосования, не забыв добавить: "Кто за американцев, пусть напишет "да", кто за СССР — "нет".

          Машина сработала без сбоев, 18 голосами против 13 Беднарский был признан чемпионом мира."

          Федерация тяжёлой атлетики СССР выступила с заявлением "О беспрецедентном приёме господ К.Джонсона и О.Стейта", в котором потребовала отмены незаконного решения.

          Позднее А.Ленц, К.Артемьев и В.Сметании опубликовали открытое письмо указанным господам, где среди прочего написано:

          "Вы, господин Стейт, хорошо подготовили эту операцию: во-первых, единолично утвердили американцу мировой рекорд 555 кг, а затем опубликовали свою переписку с американским тренером Джоном Терпаком, где фальсифицировали произошедшие в Варшаве события, представив их в выгодном для себя свете. Мы великолепно знаем выдающегося спортсмена Роберта Беднарского и можем только предполагать, кто водил рукой указанного штангиста, когда он сочинял свой "протест"."

          Соревнования в Колумбусе начались для нас очень неудачно. В наилегчайшем весе победил венгр Хольцрейтер, вторым стал поляк Шолтысек и лишь третьим — наш Сметанин.

          Не смог поднять начальный вес в толчке и выбыл из борьбы победитель предыдущего чемпионата в Варшаве Крищишин.

          Но дальше пошли просто невиданные события: американцы организовали допинг-контроль,который оказался очень оперативным и крайне сомнительным.

          По его результатам в легчайшем весе медалей лишили Фёльди и Требицкого, в полулёгком та же участь постигла всех трёх призёров — Новака, Войновского и Мияки, в лёгком без своей "бронзы" остался Багош. В четырёх весовых категориях было дисквалифицировано в общей сложности девять человек. Наша делегация вслед за этим заявила, что мы можем покинуть соревнования. То же самое сделали поляки и венгры. Только тогда организаторы наконец-то умерили свой пыл.

          Иванов рассказывал, что спросил у Терпака, что он об этом думает. Терпак ответил: "Всё правильно, всё по правилам. Жаль, что они допинговали, мои ребята тоже допингуют".

          До выступления Куренцова мы не имели на своём счету ни одного очка.

          Перед толчком четырёхкратный чемпион мира и шестикратный чемпион Европы проигрывал не имевшему никаких титулов норвежцу Лейфу Йенсену 7,5 кг. Однако толчок расставил всё по своим местам, и, начиная с этой весовой категории, от нас не ушло уже ни одно "золото".

          В среднем весе, где победил Геннадий Иванченко, дебютировал и ставший позднее феноменальным штангистом Давид Ригерт. До толчка у него всё шло удовлетворительно. Но затем последовали события, чуть было не оказавшиеся роковыми и для него, и для всей нашей команды. Ригерт взял в первой попытке 182,5 кг на грудь, но встал очень тяжело и послать их вверх оказался уже не смог. Дело было не в технике или в неудаче, а просто не хватало сил. Это испугало, потому что в следующем подходе можно исправить очень многое, но где взять силы? На второй подход наш богатырь вышел решительным шагом. Сосредоточился, взял штангу на грудь... но даже не смог встать из подседа. Было очень похоже, что ему уже ничто не поможет, подставляй только мешок для "баранки". Однако последовал, вероятно, один из тех моментов, в которых выковывался Ригерт будущего: в третьем подходе как ни тяжело поднималась штанга из седа, но она всё-таки поднялась и от груди, и Ригерту была вручена "бронза".

          В моём прежнем весе мощно выступил мой сосед по комнате В.Колотов, который довёл мировой рекорд до 537,5 кг и почти на полцентнера опередил серебряного призёра.

          Зато Кидяев, выступавший вторым в этом весе, не поднял начальный вес в жиме и выбыл из соревнований. Считалось, что "серебро" Кидяева в полутяжёлом весе более реально, чем наши с Якубовским шансы в борьбе с Беднарским. Поэтому Якубовскому не удалось выйти на помост, и мне пришлось сражаться с американцем один на один. Ну что ж, раз надо, значит надо.

          Я гулял по двору, беседовал со знакомыми, стараясь себя успокоить. Если бы кто-нибудь мог сказать: что представляет из себя сегодня Беднарский? Его достоверных результатов никто назвать не мог, ходили слухи, что он толкнул на тренировке 216 кг. "Ладно, — думал я — сделаю такой результат, на который готов. Если он сможет, пусть сделает больше."

          Я вернулся в свою комнату в гостинице. Вскоре туда пришёл Колотов. Настроение у него было отличнейшим: он впервые стал чемпионом мира, установил сразу четыре мировых рекорда. Будешь тут радоваться, ещё бы... Колотову не спалось. Светлое чувство, как у влюблённого: ты ещё там, в кипящем зале, осуществление мечты ещё в тебе, оно колышется мягкими волнами. Ты телом и душой наслаждаешься ими... Человеческое счастье...

          У меня тоже не было сна. Донимали жара и неизвестность. Наконец глаза слиплись, и я проспал несколько коротких часов.

          Нам заранее сообщили, что соревнования в двух самых тяжёлых весовых категориях состоятся в другом, в более просторном зале и что их будут показывать по телевидению. Ясно, почему организаторы так сделали: очень многим американцам хотелось посмотреть, как два их прошлогодних чемпиона мира "пустят кровь" советским спортсменам, как побывавшие на приёме упрезидента США Никсона Беднарский и Дьюб разуделают под орех Тальтса и Алексеева. Тем лучше, думали мы, пусть все увидят, кто реально на что способен...

          Только сегодня, спустя годы, я понимаю, что подобного рода соревнования изнашивают гораздо больше нервов, чем я мог тогда себе это представить.

          ...Окружающие советовали мне лежать, твердили: "Береги силы!" Но я не хотел лежать, не мог. Стоял и делал гимнастические упражнения. Я видел, как ребята жаждут победы — она была необходима для нашей команды. Поэтому меня попросили начинать с не слишком большого веса.

          Беднарский сидел в углу, по-наполеоновски скрестив руки на груди. Ему предстояло выходить первым. Роберту массировали ноги. Потом он встал и пошёл на сцену.

          Я услышал аплодисменты публики при его появлении, затем раздались громыхание штанги и ойканья: Беднарский не справился со 182,5 кг. Наши тренеры Медведев и Криницкий сказали, что попытка была неважной, и принялись настаивать, чтобы я начинал со 185 кг. Я ответил: "190 кг и ни на грамм меньше".

          Действительно, желания и энергии у меня было достаточно. Для разминки я выжал 170 кг и почувствовал, что ничего страшного, потом — 180 кг. Да, начальные 190 кг соответствовали моей форме. Беднарский снова вышел на помост. Стал жать. Штанга потащила его вперёд, нормальной фиксации не было, но судья велел опускать: вес 182,5 кг Беднарскому засчитали. Тренеры опять стали уговаривать меня, чтобы я начал с меньшего веса. Но я окончательно решил, что начну со 190 кг.

          Ясно, что тренерам прежде всего была нужна победа. Мне — тоже. Но я хотел по максимуму реализовать затраченный на тренировках труд и пролитый пот. Как часто мне приходилось слышать жалобы ребят на излишнюю осторожность тренеров... Мало того, что это портит настроение спортсмена — трещина образуется в его планах и в его вере в себя. Конечно, тренеры всегда ходят под дамокловым мечом: кто будет отвечать, если?.. И всё же...

          Если уж спортсмену доверили выступать на таком высоком уровне, то ему надо доверять до конца. Кто боец, а кто нет, должно быть ясно ещё до отправки на соревнования. А доверие придаёт сил. В идеальном варианте конкретный план и тактика соревнований должны быть разработаны до их начала и опираться на реальные показатели тренировок. Если же чрезвычайная ситуация потребует, то настоящий боец сумеет преодолеть себя, выйти за пределы своих возможностей.

          Разминка закончилась, я был готов к выступлению. Но чемпион мира, избранный ФИХ, все ещё трудится над 187,5 кг, а затем возвратился, понурив голову. Молодой Крайчев из Болгарии обошёл его на 5 кг, установив тем самым мировой рекорд для юниоров. Вот невезение — пока взвешивали штангу Крайчева, я остыл. Это очень плохо, когда с точностью до минуты настроишься на подход и не попадёшь вовремя к штанге.

          Наконец я остался один. Вышел на ярко освещённую арену. Прожектора были направлены прямо мне в глаза. Зал замер. Я старался выглядеть спокойным, но сердце колотилось так, что даже отдавало в виски. "Спокойствие", — сказал я себе. И покрепче затянул пояс.

          Мышцы были на диво послушными, 190 кг на грудь я взял хорошо. Судья хлопком дал разрешение жать. Я жал и чувствовал радость от попытки — кажется, никогда так хорошо не жал. Послышалась команда: "Даун!" ("Вниз!")

          У наших просто камень с души свалился. Сколько теперь заказывать? 195 кг или 200 кг? Я выбрал среднее — 197,5 кг. Выступать одному и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что никто не мешает, а плохо потому, что не успеваешь отойти от предыдущей попытки. Но это уже не важно.

          Я опять выжал штангу, но теперь попытка получилась технически хуже, стоять и фиксировать было труднее, сильно тянуло в сторону. Но я всё выдержал.

          И наконец заказал 200 кг. Столько раз я уже пытался поднять в жиме этот вес — должно же однажды было наконец пойти...

          ...Я слишком глубоко ушёл в подсед, где-то дала знать о себе старая травма, но встал всё-такилегко.

          Жал, как в гору... ещё... ещё... И вот штанга оказалась наверху. Зажжённые судьями три белых огня означали, что мировой рекорд засчитан.

          Я поднял руки и увидел, что публика в зале встала и долго аплодировала стоя. Это было что-тоновое. "Ну и ну!" — говорили между собой ребята.

          На этом жиме чемпионат мира в моей категории практически и закончился. Беднарский отстална 17,5 кг, болгарин — на 12,5 кг. Рывок выиграл Кауко Кангасниеми (160 кг), я взял 155 кг, Крайчев— 152,5 кг, Беднарский — лишь 147,5 кг.

          Толчок теперь можно было начинать хоть с 200 кг. Беднарский заказал тот же вес. Штанга ударилась ему о грудь и упала: техникой Роберт никогда не блистал. У меня штанга пошла на грудь хорошо, но из-за боли в колене посыл я сделал недопустимо неточно. Однако вес дожал, а удержать его не составило труда.

          Главное оказалось достигнутым. Можно было утверждать, что я — чемпион мира. А как там Беднарский? Равно как и год назад, он был не в состоянии устоять под штангой на месте. Когда толкнул от груди, штанга потянула его вперёд. Главный судья, хороший человек, вовремя крикнул: "Даун!"

          205 кг я пропустил. Беднарский, который теперь охотится за вторым местом, попросил поставить на снаряд 207,5 кг. Этого ему не удалось взять даже на грудь, штанга снова упала. Так что вторым стал Крайчев.

          На второй подход я заказал 210 кг. Очень хотелось поднять их. Вес был не особенно велик, но я чувствовал, что устал. На разминке штанга была так тяжела, что её ни разу не удалось поднять прилично. Со стороны могло сложиться впечатление, что её взятие никогда и не получится. Но я знал, что в нужный момент штанга всё-таки поднимется, что её вознесёт сумма опыта, умения и воли, которые приобретаются за годы тренировок и выступлений.

          И все опять вскочили со своих мест. Публика оказалась знающей и объективной. Хотя настоящей борьбы и не получилось. По сравнению с прошлым годом Беднарский был другим, но другим был теперь и я.

          Третий подход в толчке и на этот раз остался неиспользованным — уж очень болели колени. Форма, вероятно, позволила бы набрать на 7,5-12,5 кг больше, но все килограммы удаётся собрать далеко не всегда. В жиме на 202,5 кг не осталось подхода, в рывке не пошли 160 кг, но в толчке 215 кгв крайнем случае были бы возможны. Впрочем, на победу с двумя мировыми рекордами жаловаться не приходилось.

          На следующий день победителем стал Алексеев, так что в итоге наша команда опять оказалась лучшей. Конгресс ФИХ восстановил справедливость, и все дисквалифицированные в Колумбусе атлеты получили свои медали.

          Мы с Беднарским беседовали и тогда, в Америке, и встречались позднее, но только уже не на помосте — там его больше не видели. В тех беседах мы никогда не мерились званиями или медалями. Все счёты, которые надо было свести, мы свели, поднимая штангу. А свою варшавскую золотую медаль я так никому и не отдал, да её никто и не требовал. 

          Хорошо помню тот вечер, когда мы сидели вместе с Карлом Утсаром, — два не очень здоровых человека — и старались найти ответ на вопрос: что же будет дальше? В наличии имелись его сломанная нога и моя больная спина, в памяти — грозные предупреждения врачей. В наши головы опять навязчиво лезли мысли о том, что со спортом пора кончать.

          С годами спортсмен становится опытнее и мудрее. Но эта мудрость, это умение оценивать жизнь и дела со всех сторон в сочетании с достигнутым успехом делают человека, как сие ни парадоксально, слабее. Где-то в глубине души спортсмена всё время зреет и время от времени готово прорасти зерно сомнения — может быть, не стоит больше напрягаться? Молодой растущий спортсмен не знает об этом ровным счётом ничего, а опытный боец помнит постоянно.

          Не так уж сложно подобрать и мотивы, по которым я был обязан тренироваться дальше: я ещё не олимпийский чемпион, в моём весе реально набрать 600 кг. Последняя мысль была настолько дерзка, что я оставлял её лишь в тайниках сознания.

          Я впервые представлял своё спортобщество на Всесоюзном первенстве сельской молодёжи в Кишиневе. Вообще, во внеплановых и в случайных соревнованиях я никогда не выступал. Моими состязаниями были чемпионаты СССР, Европы и мира, Кубок Дружбы, к ним добавлялись ещёдве-три пробы сил за рубежом. Если здоровье позволяло, то я выступал больше, не раз устанавливал мировые рекорды дома, в Эстонии. На этот раз выступить побудила честь родного спортобщества. В первый и в последний раз я стал чемпионом сельской молодёжи страны.

          Почти накануне Нового года мне пришло приглашение от штангистов Тартусского района — поучаствовать в соревнованиях. Явно с задней мыслью. Они уже и судей соответствующей квалификации пригласили. Ладно, пусть будет так — и я установил мировой рекорд в жиме — 201 кг.А то Козин недавно отобрал его у меня, выжав 200,5 кг. Это был мой девятый мировой рекорд за год, а за четыре года их набралось уже 28.

          Вскоре произошло волнующее событие — меня наградили орденом Трудового Красного Знамени.

          В январе хорошая форма сохранялась. Не в состоянии дождаться запланированных стартов, я в рамках тренировок принял участие в небольших соревнованиях в Таллине. В первом же подходевыжал 201,5 кг. Желая знать, на что всё-таки сейчас способен, я тут же добавил к только что родившемуся рекорду ещё 3,5 кг. Поднять этот вес лишь чуть-чуть не хватило сил.

          В это время окончился долгий жизненный путь человека, стоявшего чуть ли не у истоков мировой тяжёлой атлетики — Жана Дама. Французы пригласили Алексеева и меня на его мемориал. На этих соревнованиях я установил в жиме мировой рекорд — 203 кг, Алексеев тоже помянул своего знакомого рекордом.

          До этого всё шло гладко.

          Обычно я проверял свою форму на первых крупных соревнованиях года — на Кубке Дружбы. Но в этот раз текущая проверка формы рекордами привела к тому, что в Ростове мне уж нечего было проверять. И, начав в жиме со 195 кг, я получил "баранку". Когда прошёл первый испуг, я понял, что ничего особенного ("баранка" для меня явление, конечно, редчайшее, не помню уже, когда я её в последний раз зарабатывал) не произошло, просто нервы устали. До чемпионата Европыи V Спартакиады народов СССР времени оставалось достаточно, и я был уверен, что сумею отстоять титулы и даже добавить к сумме несколько килограммов.

          Вместе с ребятами из сборной республики я поехал на недельку в маленький городок Тюри. Тренировался старательно, всё шло хорошо. Мы вели принципиальные бои на волейбольной площадке, и, когда на выходные мне надо было съездить в Таллин, я пообещал, что в понедельник обязательно буду вновь у сетки.

          Но вернуться мне было не суждено. В понедельник я уже лежал в больнице с приступом острого аппендицита. Операция? Никаких сомнений. Через два месяца в Софии начиналось первенство Европы... Всё пошло прахом...

          Когда человек заболевает, он берёт бюллетень, лечится, разумеется, беспокоится о незаконченной работе, но, как правило, вылечившись, продолжает её с того места, на котором она была прервана. А что имело место у меня? Я полгода тренировался для того, чтобыв один-единственный, в строго определённый день пожать плоды своих трудов. И теперь из-заглупейшей случайности весь этот труд пропал, как будто я ничего и не делал. Во всяком случае, пожинать было нечего. Кому расскажешь, что ты вкалывал до умопомрачения, как никто до тебя, если к празднику урожая приходишь с пустыми руками? Да это всё равно, что тебя никогда и не было. Большие неудачи, ежедневные мелкие неурядицы, всегдашнее чувство незавершённой работы, и среди этого несколько счастливых дней — вот она, жизнь спортсмена высокого класса.

          Я при первой же возможности заставил себя подняться с постели. И начал тренировать те мышцы, нагрузка на которые не приводила к сильному напряжению брюшного пресса: опираясь на подоконник, отжимался на руках, стискивал в пальцах теннисный мяч, как помешанный, бродил кругами по палате — только чтобы не залёживаться без движения.

          Примерно на десятый день я отправился в спортзал. А потом приехал к сборной, в Алушту, дабы поговорить там с тренерами — ведь что-то же наверняка можно было сделать. Я предстал перед наставниками: хочу ехать в Софию! Опытные люди, они оказались более трезвыми: через сорок дней после операции мировые рекорды не устанавливают...

          Посмотрим, подумал я и стал тренироваться дальше. Форма потихоньку улучшалась, хотя по вечерам самочувствие было неважным. Наконец я обнаружил у себя повышенную температуру, к вечеру доходившую до 38°. И так продолжалось две недели подряд: утром всё было вроде бы ничего, а уже после обеда я просто горел. Пробовал глотать лекарства — никаких результатов. В конце концов доктора обнаружили что-то в крови, какое-то послеоперационное осложнение. Я начал глотать новые лекарства, и они помогли. Я вернулся домой, в Таллин, а остальные поехали в Болгарию.

          В конце июня радио сообщило, что чемпионом Европы стал Якубовский с весьма средненьким результатом — 560 кг. Чувство было такое, будто мою медаль отдали другому. Утсар получил в ходе соревнований травму и должен был довольствоваться 545 кг и "бронзой". Не повезло ему в Болгарии...

          Ладно, что было, то прошло. Впереди ожидалась Спартакиада, так что только разводи пары! В некоторых упражнениях я добрался-таки до вполне удовлетворительного уровня, но времени оставалось мало. Я чувствовал, что последний глянец навести не успею. Я как бы стоял на распутье.

          Конечно, я хотел соревноваться. Во имя чего же я, в противном случае, так напрягался? Однако имелось опасение, что если борьба станет слишком острой, — а на это всё было похоже, — то не рано ли я позволил себе максимальное напряжение? Да что там думать, конечно, рано... Что же делать?

          В итоге я поехал со сборной Эстонии в Москву. Было ясно, что Утсар с травмой выступать не сможет. А со мной всё было неясно.

          Получалось, что в той весовой категории, в которой наша команда была сильнее всех, остался один только Тойво Кург. Надежды на триумф не оправдывались. Сознание этого стало почвой для самого крупного инцидента в моей спортивной биографии. Теперь о нём уже вряд ли кто-нибудьпомнит, даже если и был в курсе событий. А сам я пронёс именно такое ощущение через всю жизнь, и это колет меня, как гвоздь в ботинке, колет и не даёт забыть. Можно, конечно, просто сообщить, что я на Спартакиаде не выступал — и всё. Но я не хочу, не могу так.

          День соревнований приближался, а я ни к какому решению прийти не мог. Организм чётко давал знать, что на подходе очень высокая форма. Однако я чувствовал, что нужны ещё дней десять, чтобы я смог её проявить.

          Подумаешь, десять дней! Действительно, ерунда, если собираешься на межколхозной спартакиаде тягаться, кто большее число раз поднимет гирю-двухпудовку. Но в большом спорте, где на равных идёт спор сильнейших, десять дней — это очень много. Да что там десять... Победу или поражение часто определяет достижение пика формы с точностью даже до одного дня. Спортсмен высокого класса — не дежурный пожарник, чтобы, когда бы и где бы ни загорелось, прыг в сапоги — и в огонь. Тлеющая в спортсмене искра должна превратиться в пламя в строго определённый час. Мой же час ещё не наступил.

          Конечно, очки республике я принёс бы. Но я никогда в жизни не делал что-либо вполсилы. Как для кого, но для меня это абсолютно неприемлемо — коли уж надо выступать, то делать сие следует хорошо. А если для этого придётся идти на рекордный вес, побуждая тело высшим напряжением воли — выдержит ли оно? Или опять будет травма? Ведь жизнь в конце концов не заканчивается этими соревнованиями...

          Должен я или не должен во имя сегодняшнего рисковать будущим?

          Доктор Эльдур Аннус:

          "Мог он или не мог участвовать в соревнованиях?

          Это нужно было решать только ему самому. С точки зрения медицины, приступать к тренировкам он мог только через два месяца после операции."

          О своих сомнениях и раздумьях я рассказал вечером накануне соревнований руководству спартакиадной делегации Эстонии. Обсуждение затянулось, мои аргументы впечатления не произвели. Руководство больше говорило о пропадавших очках. А то, что мне пришлось бы бросить на чашу весов, оно понимать не желало. Ерунда, мол, ты всё равно победишь, у тебя же всегдагде-нибудь что-нибудь болит, а ты всё равно побеждаешь... В конце концов мне сказали прямо: "Ты обязан выступать".

          Я встал и захлопнул дверь с другой стороны. Пусть соревнуются сами!

          На следующий день Козин стал победителем Спартакиады с суммой 567,5 кг, а Кургподнял 540 кг и занял шестое место.

          Кому, как не спортивным руководителям, следовало бы время от времени, а особенно в трудные для спортсмена минуты постараться взглянуть на жизнь его глазами, понять его мотивы, уяснить: что для спортсмена и для нашего спорта в данный момент самое важное? А не видеть в спортсмене лишь робота для зарабатывания очков, которого можно включить в любую минуту. Понятно, что перед спортсменом, равно как и перед каждым человеком, встаёт главный вопрос жизни: для чего я существую? Каков смысл моей деятельности? В том ли он, чтобы способствовать, демонстрировать, выручать? Или в том, как я сам всегда считал, чтобы познавать: на что ты способен, что вообще под силу человеку, если он очень захочет? Жить для достижения самых высоких целей — только в таком случае спортсмен честно служит спорту, своей стране, своему народу.

          Но в глазах некоторых спортивных деятелей я выглядел почти предателем...

          Не в состоянии забыть случившееся, я должен был идти дальше по своему пути, несмотря на все превратности жизни.

          Я тренировался дома. Стояли на редкость хорошие дни — море было тёплым, сосновый лес целебно действовал на нервы. С утра я тренировался в зале "Калева", вечерами — под сенью сосен. Рядом был мой верный помощник — Эрби.

          И форма пришла. Это вообще редкостное чувство. Я ходил по лесу и на каждом шагу ощущал каждую работавшую мышцу, мог напрячь любую из них в отдельности. Под тёплой кожей они перекатывались, как сыр в масле, моментально выполняли любой приказ, не издавая ни одной фальшивой ноты. Я мог всё. Сознание этого радовало. Но я действительно мог всё. Это и есть наивысшая форма. Состояние подкрадывающейся кошки. За внешней расслабленностью кроется гигантская взрывная мощь.

          8 августа 1971 г. в Доме спорта "Калев" проводились соревнования памяти московского тренера эстонского происхождения, учёного, судьи всесоюзной категории и энтузиаста атлетической гимнастики Георга Тенно.

          Я был знаком с Тенно. Большой авторитет в спорте, он хорошо знал тяжёлую атлетику и помогал мне ещё в 1963-1964 гг. Вероятно, он почувствовал во мне растущего штангиста и несколько раз говорил обо мне с ведущими тренерами. Но поскольку путь молодого человека должен быть вымощен не словами, а делами, я несколько припозднился предстать перед высокими знатоками. Теперь на мемориале этого хорошего человека я мог хоть немного возместить свой долг перед ним.

          Наступил вечер, который запомнится навсегда. Я был в необычном состоянии. В отличие от всех других соревнований я шёл к штанге совершенно свободно и непринуждённо, организм сам жаждал безумных нагрузок. После окончания соревнований было такое чувство, что до конца исчерпать себя мне всё-таки не удалось, подходов не хватило. Не было никакой усталости. Обычно ко времени толчка я оказывался уже порядком выжат, и колени горели так, что на рекорд я шёл только по необходимости или из гордости. Теперь же, толкнув рекордный вес, я сразу же попросил увеличить его и толкнул-таки и его! У меня сохранились снимки тех соревнований, и, разглядывая их, я думаю, что был тогда на вершине своего пути. За один вечер мне удалось установить 6 мировыхрекордов.

          Статистики составили список сильнейших атлетов всех времён и народов. В число супертяжеловесов девятым вошёл Тальтс:

          1. 640 кг — Алексеев (собственный вес 145 кг); 
          2. 607,5 кг — Батищев (135 кг); 
          3. 602,5 кг — Манг (120 кг); 
          4. 600 кг — Рединг (123 кг); 
          5. 595 кг — Патера (120 кг); 
          6. 590 кг — Лахденранта (134 кг); 
          7. 590 кг — Дьюб (144 кг); 
          8. 590 кг — Жаботинский (160 кг); 
          9. 585 кг — Тальтс (107 кг); 
          10. 581 кг — Беднарский (113 кг); 
          11. 580 кг — Власов (126 кг).

          По числу мировых рекордов впереди Тальтса (36) оказался только его друг Алексеев (44).

          Казалось, что теперь всё может опять пойти хорошо. Но нет.

          Я начал подготовку к чемпионату мира в Перу. Когда же настал день отъезда на первенство, я заявил, что не поеду. Нет, никакого несчастья со мной не произошло.

          Правда, некоторое время я пролежал в постели с простудой, да ещё болело воспалённое плечо. Но главная причина заключалась в том, что я просто не хотел ехать. Я даже самому себе не мог объяснить этого решения, да и до сих пор не могу. Возможно, что крайности того года, своего рода качели, то возносившие ввысь, то низвергавшие чуть ли не в пропасть, вызвали внутренний надлом, заставивший подсознание выдать предупреждение: не езди!

          Поскольку тренеры считали моё участие в соревнованиях необходимым, мне пришлось обратиться к Зое Сергеевне Мироновой, чтобы она подтвердила, что у меня повреждено плечо. Рентгеновский снимок показал изменения в суставе и отложение солей. Плечо действительно болело. В Лиму поехал Козин и победил там с результатом 552,5 кг.

          Сегодня немного жалко этого фактически подаренного звания. Но тогда внутренний голос велел поступить именно так, а он меня редко обманывал. Может показаться странным, что на вершине пути, где всё должно быть взвешено и отмерено с точностью до грамма, окончательное решение выносилось под влиянием чего-то настолько неопределённого, как внутренний голос. Но это так.

          Год контрастов подходил к концу. Он принёс мне 8 мировых рекордов, стал годом напряжённейшего труда и больших разочарований. Но я не собирался заниматься самокопанием. Надо было всё забыть, потому что через полгода предстояла Олимпиада в Мюнхене. Я начал подготовку к ней.

          Несчастливый 1971 г. закончился. Будет ли новый счастливее? Пройдёт ли моё второе выступление на Олимпийских играх удачнее первого? Такие мысли невольно приходили в голову, когда очередная травма уложила меня на неделю в постель. Я поднимал на тренировке в динамовском зале небольшие тяжести, когда почувствовал: мышца! Год назад в то же самое время я бил рекорды, а теперь на несколько месяцев выбыл из игры. Но, будучи уже умудрённым жизненным опытом, я задал себе вопрос: "А может, это и к лучшему, может, зато вторая половина года будет успешнее?"

          Французы и на сей раз не забыли прислать мне приглашение на мемориал Жана Дама. На эти соревнования мы поехали втроём: Алексеев, Иванченко и я. Я выжал в первом подходе 200 кг и сразу пошёл на 210 кг (мировой рекорд). Хотя огромный вес поднять и не удалось, я его всё-таки"пощупал". В рывке и в толчке я ограничился первыми подходами и победил с результатом 550 кг.X.Лош из ГДР набрал 540 кг и стал вторым. На следующих во Франции соревнованиях я выступил только в одном упражнении.

          Такие поездки для спортсмена — дело редкое и приносящее огромное удовольствие. По сравнению с барабанами и фанфарами крупных соревнований они выглядят сельскими скрипичными концертами, на которых можно и себя показать, и людей посмотреть.

          На больших ответственных соревнованиях всегда получается так, что тяжеловесы вынуждены сидеть неделю, томясь и нервничая, пока наконец закончат свой спор штангисты более лёгких весовых категорий. В это время спортсмен не способен замечать ни окружающих красот, ни людей. Или как это было у меня в олимпийском Мюнхене: за день до выступления — туда, назавтра после выступления — обратно. Попробуй потом делиться впечатлениями об Олимпиаде! А в основном поездки у спортсменов выглядят именно так. Но во Франции мы в тот раз попробовали всё "меню" — от начала и до конца, от Собора Парижской богоматери до варьете "Лидо". Хотя... на вечер-другойещё можно сбросить броню, но затем, думая о том, что предстоит, её на себя натягиваешь ещё крепче.

          Возвратившись домой, я снова вошёл в полуразвалившийся и мрачный тяжелоатлетический зал "Калева". Порой приходилось заниматься в зале "Динамо", потому что в калевский не пускали. Как будто и не существовало постановления Всесоюзного спорткомитета, разрешавшего членам сборнойкоманды СССР тренироваться на базах любого спортивного общества. Мне приходится каждый раз заговаривать зубы бдительному стражу ключей, будто я пытался проникнуть в королевский дворец или приходил туда как бедный проситель...

          Я поехал на соревнования в Финляндию. В некотором смысле повторилась стародавняя ситуация, когда мы с Бровко вместе ездили по Северной Америке. Но на сей раз моим спутником и конкурентом оказался чемпион мира Козин. В первых соревнованиях я не участвовал, зато мой молодой товарищ попытался сразу установить мировой рекорд в жиме — 207,5 кг, что ему почти удалось. Здоровье у меня тогда было неважное, так что и вторые соревнования прошли без меня. В третьих я наконец принял участие и в свою очередь попытался поднять рекордные килограммы. И тоже безуспешно. Р.Беленков установил рекорд СССР, да и молодой талантливый штангист В.Рыженков выступил неплохо. Но его великим делам ещё предстояло свершиться.

          Козин был по-деловому угрюм и сосредоточен. Он на полном серьёзе доказывал мне, что мои времена уже давно прошли, а он через три недели должен на первенстве СССР взять "золото", чтобы попасть на чемпионат Европы и Олимпиаду. Наши кровати стояли рядом, и перед сном я старался тщательно и подробно объяснить ему: если, мол, ты, Юра, возьмёшь на чемпионате в Таллине "серебро", то это будет очень даже хорошо. Вместе с Рыженковым мы подкалывали Козина и так, и эдак, он на всё это реагировал совершенно серьёзно... Спортсмены всегда любят почесать язык да заправить кому-нибудь арапа. Но если человек всю сию болтовню воспринимает всерьёз, — его дела плохи.

          Наша поездка завершилась соревнованиями в Иматре. За всё время поездки я ни на мгновение не забывал о приближавшемся чемпионате, и теперь решил проверить себя, да и не только себя. Жим я уже пробовал, поэтому теперь ограничился лишь одной попыткой на 177,5 кг. В рывкеподнял 155 кг и почувствовал, что здесь всё тоже более-менее в порядке. В толчке в первом подходеподнял 197,5 кг. До тех пор зрителям могло показаться, что дела у меня обстоят средненько, равно как и во время всей поездки по Финляндии.

          Но на второй подход я заказал 218 кг. Это был мировой рекорд. Козин внимательно посмотрел на меня и не счёл нужным вступать в борьбу. Пусть, мол, этот сумасшедший сам с собой бодается.

          Но у меня всё получилось как надо. И сие не было свалившейся с неба удачей, — я чувствовал, что у меня кое-что осталось ещё и про запас. Но Козину будто потолок на голову обрушился. Он мысленно прибавил к набранным мной 550 кг пару десятков килограммов в жиме и, поняв, что для него это килограммы отдалённого будущего, прямо сказал: "Тебя победить невозможно!"

          Вот с такого фундамента я перешёл к более лёгким тренировкам — ведь надо уметь и отдыхать, — то есть к заключительному этапу подготовки к важнейшей предолимпийской пробе сил.Чемпионат СССР должен был проходить в моём родном Таллине. По утрам мы с Эрби бегали под соснами Мустамяэ — на окраине нового жилого массива. Время было чудесное: снег наполовину стаял, воздух наполнился свежестью, земля источала аромат. У нас в лесу был спрятан камень, который я метал вверх и на дальность. Он лучше любого тренера определял мою форму и указывал, что сегодня делать со штангой.

          Если камень не перелетал через определённый сук, то на штангу не стоило устанавливать большой вес и в классических упражнениях: спина или ноги были не в порядке.

          После возвращения из леса Эрби перед уходом на работу делал мне лёгкий массаж, а после работы появлялся снова.

          Когда подошло время чемпионата и в Таллине почувствовалось оживление предстоявших соревнований, мы с Васей Алексеевым и с Эрби решили удрать куда-нибудь, где поспокойнее, а то пёстрая компания знакомых, журналистов, конкурентов и просто деловых людей не дала бы нашим нервам отдохнуть. Мы уехали на юг республики, под Пярну. Там в местечке Рейу один знакомый парень, бывший спортсмен по фамилии Каск, работал лесником. Мы свалились хозяевам на голову, даже не предупредив. Но в семье Касков для гостей двери были открыты и в полночь.

          Хозяйка — замечательный мастер кулинарного искусства — старалась вовсю. Мы занимались в зале Пярнуской школы-интерната и в лесу. Настроение было отличным, нервы — что надо. Правда, я немного беспокоился за Алексеева — поражавшего хозяев спокойствием и полным отсутствием претенциозности — как бы он не простудился. Комнаты были жарко натоплены берёзовыми поленьями, но уже в первую ночь мы, жившие в комнате по соседству с Алексеевым, почувствовали, что становится подозрительно холодно. Хозяйка пошла было к нему с охапкой одеял, как вдруг заметила: окно ого комнаты распахнуто настежь! Долго живший в Архангельске, Вася очень любил свежий воздух.

          "Тренировочный лагерь" в гостеприимной семье Касков был великолепен.

          Но вот подошло время соревнований. Мы от всей души поблагодарили Касков и по просьбе хозяйки оставили автографы прямо на стене комнаты. С тех пор обои там не раз переклеивались, но наши подписи бережно сохранены.

          В Таллин мы прибыли вечером, за день до моего выступления. Сели у меня пить чай. Жена нажарила печёнки, наметала творога. У Васи имелся ещё день в запасе. Эрби отвёз его в гостиницу. Я постарался уснуть.

          Утром мы с Эрби первым делом наведались к старому другу — камню. Он полетел очень хорошо: раз — и через сук. Эрби, весёлый и оптимистичный, как обычно, похлопал меня по плечу: сегодня что-то будет!

          Мы возвратились домой. Я умылся, но завтракать не стал. Хотел на всякий случай предварительно взвеситься, а то в диспансере весы показали 110,5 кг. Но нет, вес оказался в порядке. Мы заскочили в "Интурист", я заказал там бифштекс и бульон с яйцом. Оставил на столе половину того и другого. Сердце билось сильнее обычного, аппетит пропал. Так и должно было быть: не относящиеся к делу агрегаты отключаются.

          Вернулись домой. Эрби слегка промассировал мне спину и икры ног. Часа два я лежал и читал. Наконец настала пора ехать на соревнования.

          Перед Домом спорта "Калев" было столпотворение — в Таллине давно уже не видали тяжелоатлетических соревнований такого масштаба. Я торопливо пробрался сквозь толпу, чтобы не опоздать на взвешивание. Встретил Козина, Якубовского и Утсара.

          Часть штангистов уже прошла через весы, остальные занимались срочной сгонкой. Мой вес был в рамках категории: стрелка весов показала 109 кг. Чтобы победить, требовалось поднять больше других.

          Попросил записать начальные веса: 200 + 160 + 210. Это много. Но я обнаружил, что Козин и Якубовский тоже не согласились для начала на меньшее, чем 200 кг. Наверняка изменят, подумал я. А вдруг я сам тоже переборщил?

          Когда начались соревнования, Криницкий снова оказался рядом со мной. Вийр и Ранд — тоже. На разминку ещё имелось время — по жребию я выступал позже главных конкурентов.

          Штанга показалась довольно лёгкой. Это было хорошо.

          Неожиданно выяснилось, что соперники решили идти ва-банк — начали вообще с 202,5 кг! Что же мне оставалось, как не пропустить 200 кг и не присоединиться к их компании? Неужели они действительно в такой хорошей форме?

          Первым к 202,5 кг вышел Якубовский. Но у него они вверх не пошли. Козин и я с весом справились. Но Якубовскому начальный вес не покорился ни во второй, ни в третьей попытке — он заработал "баранку".

          Дальше перед нами с Козиным стоял уже мировой рекорд — 207,5 кг. Козина постигла неудача, а я поднял и этот вес. Но Козин — человек принципиальный. Для третьего подхода он попросил добавить ещё полкилограмма, и мгновение спустя стал новым рекордсменом мира.

          В третьем подходе я решил пойти на очень большой вес — 212,5 кг. Зачем? Ведь победить можно было и с меньшим результатом. Но я не хотел мелочиться. И ещё где-то в закоулках души тихонько свербило... 600 килограммов.

          Я поднял штангу, но попытку не засчитали. А если честно, то она была вполне приемлемой. Я жал чисто и легко, штанга только чуть-чуть ушла вперёд, а потому время фиксации оказалось коротким. Вес потащил вперёд и меня, я сделал шажок, и всё пропало: в жиме, как известно, ни пятку, ни носок отрывать от помоста нельзя... Жаль попытку.

          Позже видеозапись показала, что фиксация всё же была, недаром её не засчитали двумя голосами против одного.

          Так что в жиме я с Козиным оказался на одном уровне, а в рывке мы с ним тоже всегда были примерно равны. В рывке значительно сильнее должен был выступить Павел Первушин, но он слишком много проиграл нам в жиме (185 кг). Остальные остались далеко позади.

          В рывке неожиданности последовали одна за другой. Не сумев справиться со 157,5 кг, из борьбы выбыл мой второй главный конкурент — Козин.

          У меня разминка проходила хорошо, и я впервые начал рывок со 160 кг. Удачно. 165 кг на штанге превышали мой личный рекорд. В первой попытке поднять 165 кг я вырвал снаряд слишком сильно — штанга полетела через голову, во второй — слишком спокойно — и штанга завалилась вперёд. Форму реализовать не удалось. Утсар тоже обманул ожидания — как свои, так и публики, — ограничившись лишь начальным весом 165 кг. Для рекордсмена мира это было маловато.

          Но зал и в данном виде программы всё же получил замечательное зрелище: Первушин во втором подходе установил мировой рекорд — 172,5 кг и тут же вслед за этим — 175 кг! Паша мгновенно стал любимцем нашей публики.

          Начался толчок. Совершенно ясно и логично, что на соревнованиях такого калибра всё чётко калькулируется, выбирается такая тактика, которая ведёт к самому главному — к победе. Я не раз подчёркивал, что почти всегда шёл на максимальный результат. Разумеется, максимальный результат — если только его достигнуть — обеспечивает и победу. В большинстве случаев мне удавалось её одержать. Но победителя со средним результатом тоже не судят, я очень хорошо это понимал. Почему же и на самых крупных соревнованиях я начинал зачастую со столь высокого уровня?

          Меня гнало вперёд честолюбие, безумное желание устанавливать рекорды, взвинчивать их настолько высоко, насколько это возможно. Кстати, именно такой подход обеспечивал мне быстрый прогресс. Может быть, только благодаря этому я и сумел вопреки больной спине и прочим бедам шагать в ногу с остальными, отвечать на каждый вызов, идти на шаг впереди других.

          Сегодня я оцениваю своё тогдашнее поведение как содержавшее слишком большой и даже необоснованный элемент риска. Но поди знай... Состояние тела порой настолько полно определяет сознание, что то, что кажется риском вчерашнему человеку, сегодня является абсолютно посильным. Во всяком случае я хорошо помню, что Тальтс того времени в самый решающий момент в очередной раз пустился в спор со своими советчиками.

          Толчок я начал с 210 кг, то есть с веса большего, чем у всех остальных. Ну, это ещё было понятно, ведь почти столько я уже поднимал. Проявлением упрямства явился мой заказ на второй подход сразу после мирового рекорда — 220 кг. Сам я был полностью уверен в успехе. (Как можно быть на все сто процентов уверенным, когда речь идёт о мировом рекорде?)

          Меня упрашивали: не делай глупостей! Обращали внимание: мол, посмотри, кто сидит в зале. (А там сидело всё высшее руководство нашей республики.) Меня учили как ребёнка: толкни 215 кг, и Первушин даже в наилучшем случае ничего не сможет сделать. А что, если у тебя ничего не получится и Первушин сам толкнет такой вес, — ты ведь будешь в отчаянии, потеряешь всё...

          И действительно, Первушин превзошёл самого себя, толкнув сначала мировой рекорд— 218,5 кг, а в довершение всего в дополнительном подходе подняв 220,5 кг. Сделай я всё так, как убеждали меня сделать осторожно настроенные советчики, то получил бы самую большую взбучку в жизни. Да ещё в родных стенах.

          Но на сей раз всё было сделано так, как решил я сам. 220 кг я поднял с первой же попытки, что означало победу с рекордными 587,5 кг. Первушин отстал в сумме троеборья на 10 кг.

          Через день Вася Алексеев ответил на наше эстонское гостеприимство пятью мировыми рекордами, набрав в сумме 645 кг.

          Чемпионат был отлично организован. Зрители съехались посмотреть на нашу борьбу со всех концов республики. Это придавало сил, и даже сегодня при воспоминании о тех соревнованиях становится тепло на душе. Я не имел права выступить хуже. И ещё раз убедился в правильности своих взглядов, а также получил пищу для размышлений. Впереди были чемпионат Европы и Олимпийские игры.

          Таллинский помост, на котором было установлено небывалое количество мировыхрекордов (22), определил состав сборной страны (во всяком случае, до следующих крупных соревнований) — тех, кому предстояло выступить на чемпионате Европы в румынском городе Констанца.

          Времени для подготовки оставалось мало — около месяца. Я проверил себя лёгкими тренировками — похоже, что был здоров. Я продолжал поддерживать форму, довольно хорошую, уже средними тренировками. Я считал себя матёрым волком, который знает, что делает. Но кое в чём я всё же изменился. Теперь я был человеком семейным, создавшим хороший, на мой взгляд, домашний очаг, отцом маленькой дочурки — жизнь стала разнообразней. Всё труднее получалось отрываться от дома, особенно в последние недели перед соревнованиями, не так плотно заполненные тренировками. Долгие пустые вечера на скрипучей гостиничной койке порой удручали. Долго ли я ещё буду вести такую жизнь? Год, два, три? Подобного рода вопросы сил не придают...

          Руководители и тренеры поняли меня и разрешили не присутствовать на некоторых сборах, на другие приезжать позже, с третьих отпускали пораньше. На этот раз мне разрешили взять жену с собой (дочку мы оставили на попечение тётки). Тренеры сознавали, что перед сражением для бойца нет ничего важнее, чем душевное равновесие. Но я должен был понять и тренеров, которые хотели знать, в каком я нахожусь состоянии.

          Необходимо было время от времени тренироваться вместе со сборной, чтобы укрепить чувство коллективизма, чтобы молодые штангисты могли поучиться у Алексеева и у Тальтса тому, чему Вася, скажем, начиная, учился у меня, а сам я учился у Каплунова. Нет, с руководством сборной у меня никаких разногласий никогда не возникало. Старший тренер Медведев был человеком понимающим и довольно мягким, а я, со своей стороны, его доверием не злоупотреблял и никогда не подводил.

          Настало время собирать чемодан. По опыту последних лет мы с Алексеевым поехали вслед за командой только через несколько дней. Всё ещё свежа была в памяти Олимпиада в Мехико, где акклиматизация длилась почти месяц, и к моменту начала соревнований возникла такая тоска по дому, что сами соревнования казались чем-то второстепенным, от них хотелось поскорее отделаться.

          На сей раз мы остались в стороне от предчемпионатной нервотрёпки. Уже были известны первые победители, а мы с Васей продолжали тягать штангу дома. Самолётом из Москвы в Бухарест, машиной из Бухареста в Констанцу — и на месте мы оказались вечером накануне дня моего выступления.

          В тот день мне исполнилось 28 лет. "Подарок" мне вручили сразу: радио сообщило, что оставшиеся дома Козин и Якубовский, провалившиеся в Таллине, набрали в Москве по 590 кг — на два с половиной килограмма больше моего недавнего мирового рекорда! Спокойной ночи, постараюсь быть пай-мальчиком...

          Это был уже по меньшей мере третий случай, когда я накануне чемпионатов мира или Европы получал такой "допинг". Но сие только подливало масла в огонь. И всё же интересно было узнать: какие цели преследовали, готовя мне такие вот удары? Может, мне хотели этим закалить нервы? Или показать, что у нас богатырей хоть отбавляй? Или дать понять, что на чемпионат поехали совсем не те, кому следовало? Это естественно, что готовившиеся вместе с тобой, но оставшиеся дома спортсмены тоже хотят реализовать свою форму. Но их выступления надо назначать всё же после того, как выступит основной состав — то есть день-два можно ведь и подождать. Но нет, точно так же мои рекорды бились на тихих домашних соревнованиях перед Сомбатхеем и Колумбусом.

          И это было ещё не всё, кое-что осталось на утро дня соревнований. Если двоим уже удалось показать себя, то приехавший в Констанцу запасным Первушин тоже жаждал продемонстрировать свою силу. Представители команды добились того, чтобы Первушин выступил вне зачёта утром, в группе более слабых. А вдруг он установит ещё один мировой рекорд?

          Таким образом, всем героям была предоставлена возможность в спокойной обстановке продемонстрировать свои силы — чтобы потом Тальтс выполнил небольшую формальность — завоевал звание чемпиона... Если честно, то такой психологической атаки даже враг придумать не сумеет: ведь в этой весовой категории достойных зарубежных соперников просто не было.

          Первушин заработал в жиме "баранку" всего лишь на 185 кг. Меня ничто уже не могло заставить начинать менее чем с 200 кг, когда остальные давно завершили выступление. Я был силён и зол. И пусть первая попытка оказалась неудачной (гриф штанги почему-то перестал вращаться), вторая получилась хорошо. На третий подход я заказал 211 кг. Решил, что для суммы 600 кгнеобходимо выжать именно столько. И гриф опять застрял! В рекордной попытке я всё-таки выжал этот вес, но в зачёт троеборья пошли только 200 кг. Жаль...

          Затем я установил личный рекорд в рывке — 165 кг — и пошёл в толчке после 210 кг сразу на мировой рекорд — 222,5 кг.

          Организаторы битую четверть часа возились со штангой — меняли диски и пытались заставить гриф вращаться. Наконец всё оказалось в порядке, и, уже остывший, я всё-таки толкнул эти килограммы. И с суммой 587,5 кг в четвёртый раз стал чемпионом Европы.

          Тем не менее я злился: потерянные в жиме килограммы дали бы в сумме уже 597,5 кг. В таком случае я использовал бы вторые и третьи подходы в рывке и в толчке, которыми не воспользовался,и 600 кг были бы моими. Но кого винить теперь?

          Серебряного призёра чемпионата Ш.Грютцнера из ГДР мне удалось опередить на 37,5 кг.

          Первая половина олимпийского года оказалась напряжённой и успешной. За рубежом соперников видно, правда, не было, но всё более острой становилась внутренняя конкуренция. В очных встречах я пока регулярно одерживал верх, соперники же свои выдающиеся результаты показывали на маловажных соревнованиях. Я жил и трудился во имя олимпийской победы. Но бороться за путёвку в Мюнхен я больше не собирался, для этого мной было сделано, похоже, достаточно.

          После нескольких дней отдыха я приступил дома к подготовке с полной нагрузкой. Летом штангисты "Калева" отдыхали, так что зал был в моём полном распоряжении. Первые недели я набирал объём, делал упражнения на количество повторов: приседал до 15 раз в подходе и брал на грудь до 10 раз подряд. Веса подбирал такие, чтобы последние повторы выполнялись уже на одной силе воли.

          Почему я изменил на этот раз систему тренировок? Во-первых, потому, что рассчитывал нарастить мышечную массу, а вместе с нею и собственный вес. Во-вторых, я верил, что различные цели требуют для их достижения и разных путей, требуют ломки стереотипов, экспериментирования. Я не утверждаю, что предпринимаемое было правильнее, чем то, что делалось до тех пор. Я просто верил, что сие было правильнее. И эта вера позволяла легче переносить приевшиеся за многие годы тренировки.

          Во второй половине дня я делал пробежку подлиннее и метал диск от штанги. Затем мы гуляли по берегу, шли в баню, снимали дневную усталость. Вечером Эрби как следует массировал меня. Без массажа я давно уже не мог обойтись, во всех суставах у меня ныло, точь-в-точь как у стариков, когда они говорят: кости болят. Эту боль снимал только массаж. К счастью, случай много лет назад свёл меня с человеком, который, как истинный друг, изо дня в день был со мной рядом и бескорыстно помогал всем, чем мог. Этим человеком был Эрби — Герберт Ранд.

          Несколько слов о массаже. Понятно, дело это далеко не новое, но у нас лишь в последние годы стали серьёзно заботиться о пополнении рядов массажистов. Это правильно, хотя не каждый человек, владеющий приёмами массажа, является тем, кто нужен спортсмену высокого класса. Хороший массажист не просто выполняет свою повседневную работу, но, воодушевлённый общей со спортсменом целью, живёт ради неё.

          Он — первый помощник, друг, советчик, поверенный спортсмена. Хорошему массажисту работы хватает с утра до вечера и ещё до полуночи. Его руки могут успокоить, заставить уснуть, повысить тонус, снять боль, его слова могут влить уверенность в себе, массажист по мышцам может определить, в какой кто находится форме и когда настанет её пик. Он отыщет все болячки спортсмена, чтобы вылечить их, и сомнительные места, чтобы предупредить травмы. Он заходит в комнату перед сном, чтобы осмотреть "своих мальчиков". Он живёт ради них. Я знаю многих спортсменов, которые в победные мгновения первые слова благодарности адресуют именно массажисту. Их, к сожалению, пока ещё мало, хороших массажистов, — очень мало. Меня массировали многие, в том числе и случайные люди, в крайних ситуациях — тренеры и даже собственная жена. Но величайшие слова благодарности, идущие от всего сердца, я должен адресовать массажисту сборной СССР К.Громадину и, разумеется, нашему Эрби. Их помощь была поистине неоценимой.

          После двух недель тренировок я по всем показателям оказался слабее, медленнее и хуже, чем раньше. По утрам мне не хотелось вставать и делать зарядку. Но я стал к тому времени уже настолько стреляным воробьём, что плохая форма меня скорее радовала, чем огорчала. Я вспомнил аналогичные ситуации и понял, что должен просто на пару дней удрать отсюда и стряхнуть с себя весь груз тренировок.

          И мы поехали в Пярну. Один день потратили на охоту за косулей, на второй зашли к Альберту Оя, накоптили ящик рыбца, на третий день поехали в мой отчий дом — и там я почувствовал, что душа и тело уже требуют тренировки. По возвращении я испытал от неё удовольствие. Нагрузки опять стали "перевариваться".

          Неприятной неожиданностью оказалась боль в колене при выполнении некоторых упражнений. А однажды ноги просто подкосились. Я серьёзно испугался: неужели это проблемы с мениском? Неужели опять придётся ложиться на операцию? Но предпринимать я ничего не стал — может, и это, там, в колене, тоже ничего не предпримет?

          Для тех, кто собирался в Мюнхен, последними были соревнования на Кубок Балтики, которые проводились в Риге. Выступать я не собирался, но хотел повидать ребят и тренеров, поэтому и поехал в Ригу.

          Посмотрев пару дней на соревнования со стороны, неожиданно даже для самого себя решил принять в них участие. Я боялся за колено, ибо знал, что каждые соревнования перед Олимпиадой, тем более незапланированные — это риск. Правда, моя форма казалась хорошей.

          Я ни за что не предпринял бы такого экспромта, если бы не постоянные разговоры вокруг, что Козин, мол, собирается поднять 600 кг. Эти 600 кг давно свербили мой мозг, они стали моим соперником, во имя этих 600 кг я наработал уже столько, что они принадлежали только мне, именно я имел на них моральное право — так я рассуждал. Козин, конечно, был силён, когда выступал один. Он мог и набрать эти килограммы, потому что 590 кг были им уже пройдены.

          Так, может, мне тоже стоит выйти на помост? Я поделился своим планом с Медведевым. Он был против. Но Криницкий согласился.

          На взвешивании я оказался тяжелее 110 кг. Сразу отправился в зал для разминки и стал тренироваться, чтобы к моменту, когда жим подойдёт к концу, войти в вес — так можно было идти на рекорд.

          Козин начал мощно, выжав 212,5 кг. А при взвешивании оказалось, что на штанге аж 214 кг — мировой рекорд.

          Я подошёл и попросил поставить на штангу 217,5 кг. Сначала я, если честно, подумывало 215 кг, но стоявший рядом Алексеев, сам не участвовавший в соревнованиях, пробурчал, что нечего, мол, граммы считать. И правильно. С дополнительным весом на штанге было, таким образом,около 219 кг.

          Штангу я выжал. Но соотношением голосов 1:2 моя попытка засчитана не была. Я и в самом деле порой не мог удержать поднятую штангу, она отклонялась вперёд, и момент фиксации оказывался слишком коротким. (Но на этот раз отказ засчитать попытку вызвал ожесточённую дискуссию.)

          Теперь я жалел, что не согнал вес. В Риге 600 кг были, по всей видимости, реальны. (Козин, кстати, довольно много не дотянул до них.) Но, в общем-то, всё получилось так, как и должно было получиться: я лишился того, за чем не собирался. Но тут же ещё раз изменил свои планы и поехал по приглашению Алексеева к нему домой, в Шахты.

          Дни стояли жаркие. Но ещё жарче было тренироваться вместе с Васей. У него весь двор заполняли штанги, и мы занимались под открытым небом, в основном напирая на силовые упражнения. Стоявшие перед глазами цифры заветной суммы троеборья требовали от меня силы, да и у моего друга появился конкурент — немец Рудольф Манг. Мы полтора дня провели на даче Алексеевых на берегу Дона и там тягали штангу просто в воде. Поскольку Вася тоже увлекался метанием блинов, то мы этих метаний делали несметное количество: и на дальность, и на высоту.

          Поначалу я намеревался тренироваться с Алексеевым дней десять. Но богатырь развил такую мощь, что через неделю я был уже не в силах угнаться за ним. Просто не в состоянии. Так что оставалось одно — возвращаться домой. Пользуясь своим авторитетом, Вася запихнул меня в набитый до отказа отдыхающими поезд, неторопливо довёзший меня до Москвы. Но польза от этих нескольких дней безделья была большой — мышцы хорошо отдохнули.

          Итак, я снова оказался дома. От нагрузок оправился быстро, форма стала восстанавливаться.

          Что значат для спортсмена Олимпийские игры?

          Спортсмен готовится к Олимпиаде так же, как к любым другим крупным соревнованиям. В конце концов соперники на Олимпиаде те же, и штанга та же. Как обычно, нужно выложить все свои силы, чтобы победить, чтобы добиться высокого результата. В запасе нельзя оставлять ничего. Олимпийское выступление отличают только царящая на Играх атмосфера особой приподнятости и сопровождающая их шумиха в прессе и на телевидении. Такая атмосфера взвинчивает даже зрителей, не распространяясь уже об участниках, которые вынуждены выступать в необычной, в очень нервной обстановке. В таких условиях один из равных соперников оказывается в состоянии оставаться самим собой, а другой — нет.

          Если честно, то перед вторыми в своей жизни Олимпийскими играми я почти не нервничал и не думал день и ночь о победе или поражении. Я думал о другом. Жизнь заставила меня сделать всё для того, чтобы в Мюнхене в последний раз попробовать осуществить давнюю мечту — набрать втроеборье 600 кг. (Было известно, что после Мюнхенской Олимпиады соревнования в жиме проводиться больше не будут.)

          Достижение этой цели должно было привести и к победе на Олимпийских играх.

          Перед отлётом команда СССР собралась в Подольске. Наши штангисты в том году выиграли всё, что только можно было выиграть, они находились в отличнейшей форме. Наших ребят хватило бы на несколько первоклассных команд. Сложилось убеждение, что тот, кто попадёт в команду, автоматически получит "золото". И вовсю тренеры старались за своих подопечных. Собрание следовало за собранием. Все спорили, доказывали, обещали. В то же время в зале штангисты поднимали рекордные веса, чтобы убедить: взять надо именно меня! Действительно, для победы многим хватило бы даже начальных весов. Тем большей была неожиданность, когда, оказавшись в Мюнхене на олимпийском помосте, они ничего не смогли поднять.

          Мы с Алексеевым остались ещё на неделю дома. Поддерживать его приехала в Подольск вся его большая семья. Поддерживать меня приехала жена. Мы опять тренировались и отдыхали вместе с Алексеевым, настроение было великолепным.

          Хочу подчеркнуть, что после женитьбы жизнь спортсмена во многом меняется. Он живёт уже не только для себя. Наряду со спортивными целями у него появляется и нечто по меньшей мере равноценное — дом. Именно это отныне его тыл, теперь всё великое начинается для него с дома, обретает смысл только благодаря ему. Сюда приносят победы, здесь залечивают раны. Что бы ни говорили, но девушку, вышедшую замуж за спортсмена высокого класса, ждёт отнюдь не манна небесная. Если супруги совместно решили, что муж будет продолжать жизнь в спорте, то молодую жену ждут одиночество, заботы о воспитании детей, волнения и тревоги. Порой кажется, что мужу легче, чем жене...

          ...Всё шло хорошо, пока однажды утром я не проснулся... калекой. Вот тут действительно возникло желание закричать: "К чёрту! Еду домой!"

          Рассказывает Тоомас Сави, находившийся в Подольске в качестве врача легкоатлетов;

          "Если не ошибаюсь, это случилось в субботу, 26-го августа, когда Тальтс вместо утренней физзарядки стал выделывать непонятные движения, стараясь то присесть, то идти, не хромая. Поначалу не хотелось верить в плохое. Но Яан был настолько угрюм и его слова настолько мрачны, что пришлось готовиться к худшему.

          У меня сложилась такая версия: ночью, когда Яан переворачивался с боку на бок, его правая нога оказалась в неудобном положении, но крепко спавший богатырь этого не заметил.

          Поскольку бедро находилось в физиологически неправильном положении, это вызывало нарушение кровоснабжения вокруг сустава и, возможно, растяжение близлежащих нервных волокон. К утру клиническая картина вокруг сустава сложилась, и в определённом неудобном положении движения тазобедренного сустава стали невозможными. Тренировки пришлось прервать. До выступления оставалось семь дней. Время в запасе имелось, и в тот же вечер мы начали лечение. Не знаю, кто из нас больше спал в последующие две ночи, но во вторник режущие, кинжальные боли стали утихать, и Яан попытался осторожненько приседать. До отъезда он уже попробовал поднимать довольно тяжёлую штангу..."

          ...Мюнхен встретил нас плохой новостью: даже самый верный наш претендент на "золото" — Давид Ригерт — получил "баранку". После Каныгина, Шария и Павлова это была уже четвёртая "баранка". Невероятно. Что произошло со сборной? Наша ещё недавно сверхсильная команда буквально разваливалась на глазах: провалившихся отправили домой, тренеры были в шоке. Каждый сидел в своей комнате, главный тренер даже в столовую не ходил, ему что-то носили оттуда в комнату...

          Следующим выходить на помост предстояло мне. Вечером руководство делегации пригласило меня на беседу, чтобы обсудить предстоявшее выступление. Тренеров при этом не было, им больше не доверяли. Мне в отношении соревнований предоставили полную свободу: чтобы я сам смотрел, с чего начинать, как строить борьбу, кто мне нужен в помощники. Я сказал, чтобы приходили все, кто хочет.

          Утром в день соревнований Зоя Сергеевна Миронова сделала мне укол в бедро. Я сходил в баню и согнал полкилограмма, чтобы потом можно было немного поесть. Утром соревновалась группа более слабых. Мы должны были начинать в 19.00 по местному времени.

          Подошёл мой час. Я взял тщательно упакованную и проверенную сумку с вещами и сказал Васе: "Пока".

          Вася пожелал мне успеха в получении пятого олимпийского "кольца" — что это, мол, за Игры всего с четырьмя кольцами? Алексеев всегда отличался умением разгонять разговором скуку, но его остроумие порой оказывалось настолько острым, что по коже мурашки пробегали.

          Я сел в автобус, и началась поездка через вечерний Мюнхен. В теле чувствовался предстартовый зуд. Но что-то было другим, чем десятки раз прежде во время таких же поездок. Я подумал, что так и должно быть. Я с каждой минутой приближался к чему-то окончательному, к конечной станции всех предыдущих поездок, к моменту, который вбирал в себя многие годы, всю жизнь.

          Здесь нить рассказа раздваивается. В тот вечер авторов этой книги разделял олимпийский помост. Один из них сидел в зале для зрителей, второй же бОльшую часть времени находился за сценой, выходя оттуда на считанные минуты, чтобы придать смысл этому вечеру. Они по-разному видели произошедшее. Пусть первым будет взгляд из зала.

          4 сентября вечером мы пошли смотреть, как будет выступать Яан Тальтс.

          Богатыри вразвалку поднялись на сцену и повернулись лицом к залу. Их было тринадцать.

          Погрузневший Яан Тальтс оказался одним из самых невысоких на олимпийском помосте. Мехико осталось на расстоянии четырёх лет и многих тысяч километров. Может, кто-то из сидевших в зале людей и вспоминал о его прежних поражениях: а вдруг опять сорвётся? Но мне самому сомнение даже в голову не закралось. Я был уверен, что Тальтс жаждет только одного — победы, которая не оставила бы камня на камне от позиции скептиков. Но по лицу самого Тальтса невозможно было определить ничего.

          После торжественного открытия я вышел подышать свежим воздухом. Вечерняя прохлада освежала. Мы гуляли вдвоём с массажистом Громадиным. Погуляли, затем я прилёг на скамейку в парке — чтобы расслабить ноги. Костя похлопывал меня то тут, то там. Мы оба знали, что эти последние поглаживания были больше для души, чем для тела. Но они действительно успокаивали.

          Соперники в зале уже целый час боролись со штангой, мне пора было и самому начинать разминаться. Я шёл и думал: будет ли штанга сегодня тяжёлой? Каково самочувствие? Выдержит ли нога?

          Впрочем, все эти вопросы не имели уже никакого смысла — изменить что-либобыло невозможно. Я знал, что начну жим с 200 кг, когда мои соперники используют все свои подходы. 200 кг большой вес, но не слишком, если вспомнить предыдущие соревнования. Или, может быть, на Олимпиаде что-то надо делать по-другому? Здесь что, железо более тяжёлое — отчего мои товарищи погорели на самых обычных для них весах? Неизвестно.

          Всё, пошёл жать.

          Первым на помост вышел Франк Кэпсурас (США), он дважды, развевая длинные локоны, брался за 162,5 кг, прежде чем штанга поднялась на выпрямленные руки. Кэпсурас был самым лёгким из всех — он и немец из ФРГ Райнер Дёрцапф (97,8 кг) на большее, чем 170 кг, оказались не способны. Затем вышел финн Кауко Кангасниеми (брат Каарло), и выжал всего только 175 кг, что лишало его малейших шансов в троеборье. Длинный усатый Эйвинд Рёкустад (Норвегия) трижды шипел над 180 кг, и в конце концов ему зажгли три белых одобряющих попытку огня. Второй финн, Тайто Хаара, ругаясь от злости, бросился на 185 кг, как на лютого врага — но первым и выбыл из борьбы. Штефан Грютцнер (ГДР) с этим весом справился. С первой попытки взяли 185 кг ЯношХанзлик (Венгрия) и 187,5 кг — Роберто Веццани (Италия), со второй — Хельмут Лош (ГДР), а трое ещё даже не начинали: болгары Станчо Пенчев и Александр Крайчев, а также наш Тальтс. Не слишком ли смело, подумал я, эти двое набиваются Яану в компаньоны?

          Но тут появился Крайчев. Молодой, по-своему красивый смуглый штангист не относился к числу азартных игроков. Хотя в его манере держаться чувствовалось некое позёрство. С презрительной гримасой на лице Крайчев начал подъём за семь секунд до истечения контрольного времени. Штанга оказалась лежащей на груди как-то косо, однако сил, похоже, у Крайчева было с избытком: он поднял штангу и так — косо. Попытку засчитали. Зато попытки Пенчева были безнадёжными. Лош и Ханзлик закончили жим на 190 кг. У Веццани путь штанги был на диво короток; раз! — и 192,5 кг поднимались на руках-колбасках.

          195 кг. Тальтс не вышел. А попытка Крайчева оказалась удачной.

          197,5 кг. Тальтс по жребию должен был выходить раньше Крайчева. Но на табло опять появилась фамилия болгарина. Тихий до тех пор зал наполнился шумом. Может быть, среди сидевших в зале и были люди, не лучшим образом ориентирующиеся в результатах, но любой из них прекрасно помнил, какие "баранки" в жиме из-за авантюрно заказанных начальных весов советские атлеты получали в предшествующие вечера. Зал понимал — Тальтсом брошен вызов самой судьбе. И потому застыл в напряжённом ожидании.

          Красный как рак, Крайчев взял штангу на грудь и по миллиметру выжал её вверх. Двое судей из трёх попытку засчитали.

          Теперь Тальтс остался в одиночестве. Число 197,5 на табло поменяли на число 200. В зале раздались смех и даже свист.

          Тальтс вышел на помост с поясом в руках, весь в красном. Подпоясался. Подошёл к штанге. Закинул по своему обыкновению голову с прикрытыми глазами. Взялся за гриф... Поднял снаряд на грудь... Начал выдавливать его вверх... Нет: штанга застряла на полпути.

          У меня на миг перехватило дыхание. Человек на сцене поклонился и ушёл. Зал бесновался: может, это преддверие ещё одной неудачи советских спортсменов?

          В первой попытке 200 кг просто не пошли. После удара телом штанга поднялась до уровня глаз... а затем потерялась связь... Трудно было даже определить, в чём имела место ошибка. Иной раз жмёшь, жмёшь — и просто не хватает сил. А теперь даже не дошло до того, чтобы можно было понять: хватит сил или нет?

          Нервничал ли я? Возможно, почему бы и нет? В голове, помню, проскользнуло: "Может, Васина шуточка начинает сбываться?" Лоб покрылся холодным потом.

          Ладно, шутки в сторону. Судьи снова запустили секундомер. Пора было выполнять второй подход.

          Дисков не добавили. Тальтс вышел снова. Сирена оповестила, что пошла последняя минута, когда он уже наклонялся над штангой.

          Уфф, можно жить дальше... Судьи возились над штангой. Надписи на табло показали — 205 кг.А спустя мгновение — 210 кг.

          Эти килограммы взлетели шутя.

          Первое действие было окончено. Гремя стульями, публика отправилась погулять.

          Маленькая эстонская группа осталась на месте, чтобы произвести некоторые подсчёты. Впрочем, особенно считать было ещё нечего. Одна попытка (и вероятно, несколько килограммов) пропала, однако не так трудно сложить: 210 + 167,5 + 222,5 или 210 + 165 + 225. В суммебудет 600 кг! Трудновыполнимое желание, но в него так хотелось верить...

          Я очень старался и во втором подходе справился с 200 кг. Но движения быликакими-то чужими, ощущения оставляли желать лучшего.

          На третий подход я попросил поставить 210 кг. Они пошли вверх так легко и свободно, что... эх, если бы были ещё подходы... Впрочем, и это хорошо.

          Мы с Громадиным опять вышли в парк. Костя заметно повеселел. Он хлопнул меня по плечу: молодец, Яан!

          Второе действие.

          Довольно сильные в рывке Веццани и Лош остановились всего на 147,5 кг и на 152,5 кг.Крайчев начал со 155 кг: своё "серебро" он хотел взять наверняка. В дальнейшем Крайчев не ошибся и на 160 кг, и на 162,5 кг.

          157,5 кг. Тальтс с чистой совестью мог начинать. Обязанность победить в этом упражнении на него вряд ли возлагалась, но данного веса должно было уже хватить для победы на Олимпиаде. Кроме того, остались бы две попытки на 165 кг или даже на 167,5 кг.

          И вот вес 157,5 кг оказался вырван.

          Теперь Тальтс пошёл на 165 кг. Но не совсем точно послал штангу вверх, и эти миллиметры отклонения погубили попытку.

          Набор суммы 600 кг опять зависел от одного-единственного — третьего подхода. Впрочем, почему при штурме невозможного должны быть запасные возможности?

          Тальтс сделал два быстрых шага вперёд, и штанга замерла на его выпрямленных руках.

          Выяснилось, что и в рывке больше него не поднял никто. С тем же весом первое место здесь занял Дёрцапф и второе — Кауко Кангасниеми.

          Промежуточные суммы перед толчком были следующими: Тальтс — 375 кг; Крайчев — 360 кг;Грютцнер — 347,5 кг; Ханзлик — 347,5 кг; Лош — 342,5 кг; Кауко Кангасниеми — 340 кг; Веццани— 340 кг.

          Остался единственный вопрос: возможны 225 кг или нет? Мировой рекорд самого Тальтса весил лишь на 2,5 кг меньше. Было очевидно, что на такой вес нужно оставить два подхода, а один подход неизбежно придётся затратить на фиксацию начального веса, дававшего олимпийское золото. Совсем неплохо звучит: неизбежно дававшего олимпийское золото...

          Я выполнил план и в рывке: 210 + 165 — сработано было неплохо. Победа теперь стала почти формальным делом. Но возможен был и рекорд в сумме, оставались шансы собрать даже 600 кг.

          Я хотел начать толчок с 210 кг — то есть с нормального и многократно апробированного веса. Но попробуй выполни свой план, если все выводящие вокруг тебя умоляют: начни с 205 кг, завоюй сначала "золото"! Я пожал плечами: почемуименно 205 кг, "золото" дадут ведь и 200 кг? Ну вот и хорошо, чем меньше, тем лучше —всё-таки легче, обрадовались выводящие. Если бы так! Ладно, сегодня спорить я не собирался. Пусть поставят 205 кг.

          Первыми из борьбы за медали выбыли Ханзлик — 195 кг (в сумме 542,5 кг) и Кауко Кангасниеми — 197,5 кг (в сумме 537,5 кг). Крайчев боец замечательный, он не ошибся седьмой подход подряд, фиксируя 197,5 кг, которых было достаточно для "серебра" (впрочем, это выяснилось лишь впоследствии). Грютцнеру и Лошу удались первые попытки на 200 кг. 202,5 кг попытался поднять Крайчев, он потратил на это второй и третий подходы (третий успешно) и поставил, вероятно, серебряную точку на сумме 562,5 кг, опережая в тот момент Грютцнера на 15 кг.

          На штангу установили 205 кг. Секундомер начал отсчитывать три минуты, по истечении которых эстонский парень после двадцатилетнего перерыва должен был вновь стать победителем летней Олимпиады.

          Штанга была уже наверху, судья поднял руку, но в тот же миг золотой груз на глазах у замершего в недоумении полного зала обрушился на помост. Тальтс поклонился и ушёл за кулисы...

          Пришлось ещё раз идти к штанге с этим весом.

          Но сразу подойти к ней не удалось. Удачной попыткой Лош довёл свою сумму до 547,5 кг,уравняв её тем самым с суммой Грютцнера.

          Затем опять появился Тальтс. Минуту спустя всё было кончено: 580 кг дали олимпийское золото. Но после того, что случилось, 225 кг были бы просто чудом.

          Смехотворный вес, а сорвался с выпрямленных рук... Хоть смейся, хоть плачь... Весь зал опять ахнул. Хотелось крикнуть: ну чего вы ахаете, я этот вес могу три раза подряд толкнуть! Штанга просто слишком лёгкая, я толкнул её со слишком большой силой, и она спружинила обратно. Вот тебе и "начни с меньшего"...

          Во втором подходе я сделал всё старательно и аккуратно.

          В промежутке Грютцнер поднял 207,5 кг (в сумме 555 кг), и, когда они с Лошем оба пошлина 215 кг, вдруг выяснилось, что судьба медалей серебряного и бронзового достоинства всё ещё не решена.

          Лош подошёл к 215 кг первым. До тех пор он не ошибся ни разу. И теперь, окажись попытка удачной, бронзовая медаль стала бы его. К сожалению, вес ему не удалось взять даже на грудь. Было похоже, что Грютцнер получит "серебро" (он весил меньше Крайчева). Публика подбадривала Грютцнера — но человек у штанги не выглядел уверенным и... уронил снаряд.

          Наконец-то на штангу установили 225 кг. Но для сопереживания уже не было сил. Теперь эта стальная громада вызывала лишь какую-то эстетическую тоску по красоте.

          А сам Тальтс? Ему предстояло выполнить последнюю в истории тяжёлой атлетики попытку в троеборье для категории 110 кг. На штангу, перед которой он стоял, добавили тяжести и недавняя травма, и четыре олимпийские "баранки" товарищей, и весь сегодняшний вечер.

          Принятое в Мюнхене решение оставить спорт я скрывал несколько месяцев и только в конце года заявил о нём публично. В Вильянди на конференции общества "Йыуд" праздновали и мою олимпийскую победу. Поздравителей было много, — они, наверное, собрались из всех коллективов общества. Тем труднее оказалось в столь трогательной обстановке выкладывать неприятную новость: Мюнхен стал для меня ареной последних соревнований. Вечером праздновали полувековой юбилей моего верного друга Эрби, а заодно отметили и мои спортивные поминки. Много говорили о спорте, причём я — в непривычном прошедшем времени. На следующий день сообщение о моём решении появилось в печати. Дело было закончено.

          Но оказалось, что уйти из спорта не так-то просто...

          Уже в первых числах января 1973 года я приобрёл чистую общую тетрадь и написал на её первой странице такие строки:

          "Четыре месяца несоблюдения жёсткого режима и полного отхода от спорта — это срок, который трудно наверстать. Я помню, когда пропуск даже всего лишь одной тренировки казался мне преступлением. Что же следует говорить теперь?

          Несмотря на всё, начну сызнова. И, если здоровье выдержит, что-то должно получиться.

          Буду ждать и надеяться."

          Романы надо писать не о победах спортсмена, а о завершении его спортивной карьеры.

          Для того, кто все силы и всю страсть отдал служению одной цели, уход из спорта — это не просто смена образа жизни. Назовите ещё хоть одну область, где перед такой необходимостью оказывается человек, не достигший ещё и тридцати лет. Странно даже представить, что в этом возрасте столяр отложит рубанок или художник кисть, пианист захлопнет крышку рояля — мол, хватит! В данном возрасте мы только ещё начинаем понимать, каково оно, истинное мастерство. А у атлета к этому возрасту всё, за чем он пришёл в спорт, оказывается уже позади. Вот и получается, что сам уход всегда противоестественен и молодой человек борется с этой преждевременной старостью, пока может.

          Я чувствовал себя молодым, полным сил. Правда, впустую пропало много времени, но затяжные вынужденные паузы случались и раньше. Главное, что я опять стал прежним: я хотел вернуться и верил в себя.

          Но оказалось, что не всё так просто.

          В послемюнхенские дни, когда в печати были уже опубликованы материалы об олимпийских героях, наконец добрались и до виновников неудач. Счёт предъявили и деятелям тяжёлой атлетики: кто виновен в сенсационном провале штангистов, в четырёх "баранках"? Кого наказывать?

          Первый удар был, разумеется, нанесён по тренерам, в том числе и по главному тренеру сборной Медведеву. Конечно, нелепо предполагать, что он сознательно сделал что-то не так при подготовке команды — такая катастрофа вряд ли могла ему даже в кошмаре присниться. Но правда и то, что по сравнению с Воробьёвым Медведев выпустил вожжи из рук. К работе со сборной были привлечены тренеры, придерживавшиеся порой противоположных точек зрения, и их разногласия вызывали у спортсменов иронические настроения. Зато частые предолимпийские тренерские совещания проходили под жёстким диктатом главного тренера. Неудача в Мюнхене и крупные неприятности на чемпионате мира 1973 года привели к тому, что сборная получила нового главного тренера.

          Совершенно неожиданно одним из пострадавших оказался и я. В новогоднем номере журнала "Юность" появилась статья, в которой интервьюировавший меня журналист моими устами рассказал о произошедшем в Мюнхене. Кое-что из сказанного мною акцентируя, кое-что искажая, журналист остриё критики направил против тренеров.

          Вероятно, тон публикации был слишком резким, хотя содержание в основном правильным. Я всегда говорил то, что думал, нравилось это другим или нет.

          Что же такого страшного наговорил резкий на слово Тальтс, на сей раз с позиции золотого медалиста? Соавтор решил посмотреть это сам. Взяв указанный номер журнала, он нашёл то, о чём шла речь:

          "Что значит для спортсмена тренер, этого я на своём опыте сказать не могу, потому что у меня тренера в обычном смысле никогда не было. У меня есть своя теория, свой метод. Я знаю сам, как готовиться к соревнованиям и как войти в форму.

          В Мюнхене мы заработали четыре "баранки". Потеряли, по моему мнению, два "золота" и "серебро".

          Ребята виноваты, но виноваты и тренеры. Тренеры, конечно, никого не заставляли идти на предельные веса, но они и не возражали против этого. А должны были возражать. Полностью соглашаться со спортсменами и доверять им можно — но это касается только больших спортсменов, обладающих достаточным опытом.

          Я спросил потом у главного тренера: почему он позволил Ригерту в первом подходе рвать больше, чем это было нужно для победы? Медведев ответил: "Я доверял Давиду". Будь я тренером и имей я уже три "баранки", я никому ничего больше не доверил бы, я взял бы ответственность на себя: атлет ещё молод и неопытен, он всего два года в сборной."

          И ничего больше. Ничего страшного для человека, который навсегда оторвал руки от штанги и оценивает случившееся трезвым критическим взглядом знатока. Но это, очевидно, слишком много для человека, который вновь берёт штангу в руки, чтобы занять своё прежнее место под руководством того же главного тренера.

          Когда я снова вошёл в форму и начал претендовать на участие в первенстве Европы 1973 г., мне было заявлено, что я долгое время не участвовал в соревнованиях (чуть больше полугода, но такое случалось и раньше), не присутствовал на тренировках сборной (и это было не впервой) и т.д. Одним словом — первый раз за семь лет для меня не нашлось в сборной места, даже в качестве второго номера в моём весе.

          Но пока на календаре было начало января. Не оповещая широкую общественность, "втихаря" я приступил к тренировкам. Много ходил на лыжах, выполнял в лесу упражнения на силу и скорость, поднимал штангу. И вскоре почувствовал себя довольно физически хорошо. Но интенсивным тренировкам со штангой мешало воспаление спинного нерва.

          В первенстве страны я участия принимать не стал, но поехал в Крым, где команда готовилась к чемпионату Европы. Там спина поправилась, я вошёл в весьма приличную форму и опять почувствовал себя, как и раньше, полноправным членом сборной. Точно так же меня принимали и ребята. Но это чувство оказалось обманчивым. Отношение ко мне со стороны тренерского совета изменилось. Раньше насчёт того, что я в форме, мне верили на слово, и я никогда не подводил. Теперь же было недостаточно даже того, что я показывал на тренировках, а выступить на соревнованиях вообще не нашлось возможности. Новым лидером в моей весовой категории стал Первушин, действительно хороший атлет, который был намного сильнее зарубежных конкурентов.

          Но ведь и мюнхенский чемпион не проигрывал ни по ту, ни по эту сторону границы бог знает с какого времени. Однако теперь сие было неважно, на чемпионат поехал Первушин, а мюнхенский чемпион остался дома.

          Паша победил, открыв список рекордов мира в двоеборье — 400 кг. Мою форму определил установленный в Таллине личный рекорд в рывке — 170 кг в третьем подходе. Дерзости хватило даже подумать о мировом рекорде. Я для начала толкнул 210 кг и попросил на второй подход 225 кг.Рекордный вес от груди не поднялся, что на позднем этапе моей спортивной карьеры случалось крайне редко, — помешала какая-то странная резкая боль в локтевом суставе. И всё же любители тяжёлой атлетики могли убедиться, что Тальтс и после отмены жима отнюдь не выбыл из игры, что ему ещё по силам новые рекорды. Моя сумма 380 кг стала второй в мире, и я был уверен, что посильными для меня окажутся не только 400 кг, но даже и бОльшие суммы. И начал подготовку к чемпионату мира. Которое это было по счёту начало в моей жизни?

          Всё протекало, как раньше. Отличие состояло только в том, что у молодого, начинающего атлета и при возможной неудаче всё ещё впереди, а на плечи ветерана бременем ложится неизбежное в предвидении близкого конца требование: должно удаться!

          Мне не удалось. Тренируясь с большими весами, я довёл спину до такого состояния, что вообще лишился возможности подойти к штанге. Более полугода провёл в диспансере, где меня истязали всевозможными аппаратами, покрывали мазями, укрепляли мышцы спины в зале и на свежем воздухе бесчисленными упражнениями. Все ночи я проводил на снятой с петель двери комнаты. Надежда питала веру, а вера — надежду.

          Время летело, спина не поправлялась, боли оставались. Прошёл чемпионат мира, на котором в моём весе победил Первушин, подняв только 385 кг. Прошёл год, наступил новый. Только боли не проходили.

          Сезон 1974 г. начался подготовкой к соревнованиям на Кубок Дружбы. Приглашение в Подольск получил и я. Мы снова тренировались вместе с Алексеевым. Ему было приятно видеть, как я потихоньку набираюсь сил, вновь становлюсь самим собой. В моей весовой категории кандидатов собралось немало, но никто особо не выделялся. Зато отношение ко мне в очередной раз изменилось, теперь уже — к лучшему. Главной и бросавшейся в глаза причиной стала серьёзная травма руки у Первушина (которая и послужила началом конца его недолгой карьеры), то есть я мог опять понадобиться.

          Я твёрдо решил, что в Ереван на кубковые соревнования не поеду. Вместо этого буду шлифовать форму к предстоящему месяц спустя первенству СССР. И до сих пор я не могу понять, почему же я всё-таки поддался на уговоры и поехал.

          Уже в Ереване появилось хорошо знакомое предстартовое чувство. Я немного форсировал подготовку, и штанга стала приятно лёгкой. Приходили старые знакомые, жали руку, как человеку долго пролежавшему на больничной койке и едва вырвавшемуся из когтей смерти, желали успеха, говорили, что уверены в моей победе. Я и сам знал, что раз уж выхожу на соревнования, то должен победить.

          Рывок я начал со 162,5 кг. Он пошёл хорошо. Добавил 5 кг. Форма позволяла вести себя ещё смелее, но это были первые соревнования после долгого перерыва, поэтому спешить не стоило.

          И тут случилось непоправимое.

          Я легко взметнул штангу над головой и начал вставать из подседа. На полпути штанга наклонилась в правую сторону. Стремясь не потерять подход, я попытался остановить штангу, но послышался треск и рука переломилась в локтевом суставе. Теряя сознание, шатающийся и поддерживаемый пришедшими на помощь людьми, я ушёл за сцену. Кто-то смелый подбежал и повернул руку в суставе в прежнее положение. Кровь отлила от лица, по телу потёк холодный пот, затошнило.

          Меня положили на носилки и на машине скорой помощи отвезли в больницу. Руку, которая мгновенно вспухла от кисти до плеча, положили в гипс.

          В больницу, закончив соревнования, приехали ребята. Ригерт и Рыженков остались со мной почти на всю ночь. Утром их помощь оказалась необходимой — без правой руки я стал беспомощным, как ребёнок.

          Пальто висело на моих плечах внакидку, и, держа сумку в здоровой руке, я поехал в аэропорт в надежде улететь. Поначалу ничего не получалось. Но выручил случай. Какой-то человек в мундире Аэрофлота узнал меня и посадил в самолёт на Москву. (Этот оставшийся поначалу неизвестным человек подошёл ко мне четыре с половиной года спустя на аэровокзале Ташкента, когда я со своими ребятами возвращался из Ферганы с соревнований на Кубок СССР. Только тогда я выяснил, что он — судья по тяжёлой атлетике, живёт в Ереване и видел всё случившееся со мной.) Во Внукове получить билет до Таллина оказалось уже легче.

          Насколько же отличалось от всех предыдущих это прибытие в таллинский аэропорт...

          Я никогда не сообщал о своём возвращении с соревнований, разве что иной раз родным. Но люди всегда каким-то образом узнавали точное время моего прилёта и организовывали встречу. Случалось, что я, как многие до и после меня, хотел прилететь тайком, — для этого бывают чисто человеческие причины. Но мне это ни разу не удалось. Не буду скрывать, что приветствия людей, пришедших встречать из лучших побуждений, очень приятны.

          На сей раз, вероятно, тоже несложно было узнать о моём прибытии, тем более что случившееся на соревнованиях показывало телевидение, в том числе и в Эстонии.

          Но в толпе людей, встречавших пассажиров моего самолёта, не было видно ни одного знакомого лица. Чужой человек взял мою сумку, сам я здоровой рукой поддерживал больную, чтобы она не тряслась при ходьбе.

          Комок подступает к горлу ещё и теперь. Когда в счастливые дни у меня на шее висели медали, все наперегонки бросались пожимать мне руку, а теперь на шее висела эта самая рука — и меня как будто вовсе и не существовало... Спортсменов любят спрашивать о самых сильных их переживаниях. Так вот, это переживание оказалось для меня одним из самых сильных.

          Я влез в автобус и поехал в ночной Таллин.

          Рука была сломана, но не был сломлен я сам. Уже на следующей неделе я попробовал делатьчто-нибудь для ног и рук. Не смог, боль отдавалась и в левой руке. Через месяц сняли гипс, затем началось лечение. Наконец боль прошла, но рука не выпрямлялась. Она и до сих пор кривая. Жаль, что я сразу же не решился на операцию. Рентгеновский снимок показал, что сухожилие оторвалось вместе с кусочками кости.

          Через пару месяцев я снова приступил к тренировкам. Дал рукам и ногам небывалые нагрузки, кривая рука должна была поднимать не хуже здоровой. К осени добился лучшей за всю жизнь физической формы. Я брал 190 кг на грудь в стойку и 210 кг в полный присед, причём на количество повторов. Никогда раньше я не был способен на такое. Погонял себя, как честолюбивый начинающий, — давай ещё и ещё! Похоже, что чем призрачнее была возможность моего возвращения, тем беспощаднее я становился по отношению к себе. Безусловно, такое безумие оставило след как в теле, так и в душе. Но радостно сознавать, что мне никогда и ничего не доставалось без труда, что по крайней мере в те годы я не оказался в долгу у жизни.

          А рука осталась такой, как была. Летом 1974 года, когда она ещё болела, я выступил за "Йыуд" на Всесоюзных играх сельской молодёжи. В рывке поднял 140 кг и толкнул 180 кг, принеся команде очки. Общество вышло по тяжёлой атлетике на третье место.

          1975 г. опять был годом Спартакиады. Я тренировался с надеждой на участие в ней. Правда, беспрестанные уколы и процедуры надоели до смерти, а помимо того сверхбольшие нагрузки привели к воспалению бедренного сустава. Лошадиные дозы зарубежного препарата, которые доктор Сави впрыскивал в бедро, облегчения не приносили. Нервы устали, штанга казалась тяжёлой, локтевой сустав не выдержал посыла...

          Пришла пора положить конец бесплодным мучениям.

          Я всё же поехал на Спартакиаду народов СССР, чтобы посоветоваться с тренерами сборной страны — у меня не было ни малейшего желания просто так числиться в составе сборной. Мне посоветовали до осени потренироваться: а вдруг рука и сустав поправятся?

          Лето прошло вяло, душа изнывала. Осенью я окончательно распрощался со сборной. В тот миг казалось, что мне есть на кого оставить 1-й тяжёлый вес. К сожалению, немного позже пришлось убедиться, что хозяин этой весовой категории живёт уже за пределами Советского Союза. Молодой болгарин Валентин Христов установил на чемпионате мира в Москве великолепные, долго стоявшие рекорды.

          Мне тогда шёл всего лишь тридцать второй год. 

          Жизнь в спорте оказалась позади.

          Это очень странно — в тридцать один год говорить, что одна жизнь уже прошла. Как будто жизнь — это детская игра в мяч, где всё можно начать заново. Но именно так и обстоит дело у спортсменов. Всё, ради чего я жил с детства, всё, чего я добивался всей силой воли и чего добился, — всё кончилось, оборвалось в одно мгновение, как будто отрезали.

          И всё же я не могу утверждать, что время ухода из спорта было для меня трагическим. Я знаю спортсменов, для которых отход от спорта стал концом всего, во имя чего стоило жить. Это только на первый взгляд парадоксально, что люди, столь явно превосходившие своих соперников в спорте, усилием воли побуждавшие себя к немыслимому, начиная новую жизнь, оказываются по-детскибеспомощными и бессильными. Впрочем, таких людей можно найти и среди представителей других областей деятельности, когда перед ними вдруг встаёт необходимость начинать новую жизнь. Очень важно ещё и то, что спортсмены, привыкшие жить в простом, с ясными и бесхитростными правилами мире спорта, выходя из игры, часто не могут сразу приспособиться к новым реалиям жизни.

          Есть и такие люди, которые стараются обменять завоёванные лавры, пока те ещё не увяли, на почётную, но скучную должность, чтобы затем, как стареющая красавица, до конца жизни принимать всё более сомнительные комплименты. Обе эти возможности настораживают. Мне давно стало ясно, чего я хочу в своей послеспортивной жизни. Я стал тренером.

          Вы спросите: не повис ли я на какое-то время в воздухе, не потерял ли вдруг почву под ногами? Нет, я человек конкретный. Правда, во сне продолжаю поднимать штангу и буду поднимать её, вероятно, до последнего дня. Хотя и думаю, наблюдая за соревнованиями, что веса, которые сейчас поднимают, мог бы поднять и я. Но я отдаю себе отчёт в том, что прошло навсегда и что ещё может произойти. Я хотел выполнять свою новую работу так же, как делал старую — настолько хорошо, насколько сие возможно. Тем более, что ещё в сборной почувствовал в себе умение передавать узнанное, изученное, накопленное более молодым, у которых, как я надеялся, тоже имеется желание добраться до самых вершин. (Теперь я понимаю, что таких людей, увы, очень немного.)

          Что я мог передать? То, чему научился за время пребывания в большом спорте? Своё умение побеждать и устанавливать рекорды? Не только. И даже как раз не это, хотя формально кажется, что уж в этом-то и заключается основная задача тренера. Если бы содержанием жизни спортсмена были только "феноменальные рекорды", непрестанное "покорение железа", то жить так не имело бы смысла. В конце концов башенный кран всегда поднимет больше, чем человек. Пусть тогда крапы соревнуются — например, наш кран против финского: кто победит?

          Но это неинтересно, этого никто смотреть не захочет. Даже во время гонок на автомобилях в этом соревновании фирменной супертехники людей интересует первым делом, кто победит — Лауда или Фиттипальди? Кто станет человеком, сумевшим найти правильный кончик в мешанине навыков, способностей, сомнений, надежд, устремлённости и неуверенности, возможностей и слабостей, кто заставит свою нить плавно сматываться в клубок? Именно умению мотать свой клубок и должен учить тренер.

          Конечно, я анализировал каждую свою тренировку — ага, здесь сделал правильно, здесь совершенно неправильно, надо будет на следующем занятии исправить, — я много думал, старался найти новые пути и возможности. Наверное, кое-что находил, иначе мне не удалось бы опередить остальных. Многие рядом пытались брать штангу на авось, как бог на душу положит, и тем самым бессмысленно гробили себя. Это были сильные, по физическим задаткам намного превосходившие меня парни. Но какие у меня были основания утверждать, что мои тренировки единственно правильные? Я и не мог этого утверждать. То, что я тренировался сравнительно правильнее, подтверждается результатами, но, быть может, тренируясь каким-то другим или третьим образом, я добился бы ещё большего? Во всяком случае, сегодня я многое понимаю совсем иначе и, думаю, правильнее, чем прежде. К сожалению, в спорте мудрость приходит слишком поздно, а может быть, и не только в спорте.

          Вы спросите, почему же я тогда не испробовал другие возможности? Да, я установилболее 40 мировых рекордов, однако мне было бы гораздо приятнее, если бы я мог сказать, что обогатил тяжёлую атлетику 40 новыми упражнениями, методами, открытиями. Но у меня не хватало времени на риск, на резкие смены направления, на капитальные эксперименты. Я был как лошадь, тянущая воз в гору: где там остановиться или подумать, когда рядом с тобой, кряхтя, тянут свой воз тебе подобные? Знай тащи, чтобы оказаться впереди хоть на полшага.

          Но вот атлет достиг того, чего никто до него ещё не добивался. Значит, он нашёл лучший путь, самый правильный из возможных. Большой спорт — это доказательство своей правоты. Мне чрезвычайно жаль, что непрестанная необходимость везти, потихоньку корректируя себя в процессе езды, и невозможность свернуть на невероятно интересные соседние пути оставила так мало возможностей для поисков и находок — как это сформулировать? — самой верной истины в тяжёлой атлетике. Короткая жизнь в спорте оказалась позади, и я уже никогда не смогу этого сделать. Жаль, очень жаль упущенные возможности...

          На что способен человек? Это извечный вопрос. Человеку, взошедшему на вершину, его задают снова и снова в наивной вере, что уж он-то сможет на него ответить лучше других, потому что с вершины видно дальше, чем с подножия горы. С вершины действительно видно дальше, но там отодвигается и линия горизонта, за которой начинается неизвестность. Взошедший на вершину может сказать лишь то, что человек способен значительно дальше отодвинуть те конкретные рубежи, которые пугают стороннего наблюдателя.

          Человек может многое, почти всё. Не может он только одного — поспеть за своей всё удаляющейся мечтой. Поэтому даже в минуты самого большого триумфа он не испытывает полного счастья. Уверенность в том, что он способен на большее, портит самые прекрасные мгновения. Любая победа — это покой лишь на миг. Ни один рекорд не окончателен, он — только проявление проделанной работы, уже набранных на тренировках килограммов. А перед глазами стоят уже совсем другие килограммы, которые человек мог бы набрать, если был бы здоровым и мог бы беспрепятственно тренироваться.

          И они не дают покоя. Так что рано или поздно приходишь к травме... Может быть, эти травмы уберегают нас от перенапряжения, служат предохранительным клапаном? Иной раз думаешь: ведь человек — это единственный представитель животного мира, готовый сам, по внутреннему побуждению, замучить себя работой.

          Так что чувства, вызываемые победой, у спортсмена несколько отличны от тех, которые представляют себе обычные люди.

          Поражение... С осени 1966 г. и до конца своей карьеры я проигрывал считанные разы, а одно поражение принесло мне даже серебряную олимпийскую медаль. Я ненавидел поражения, потому, наверное, их и было не так много. Конечно, проигравший может быть вторым, а может быть последним, кто-то всегда бывает последним. Но последнее место должно жечь, у оставшегося последним не может быть оправданий, он должен тренироваться, тренироваться и тренироваться. Его поражение искупит только труд.

          Моё мерило оценки человека — труд. Труд как потребность и внутренняя необходимость. Рядом со всякого рода болтунами, недотёпами и неудачниками вид решительного и деятельного человека доставляет истинное наслаждение. Я не понимаю рассуждений типа следующего: стоит ли так уж стараться, если это старание приносит не доход, а только хлопоты? Ибо даже если кажется, что желание не помогает, что усилия бесследно пропадают, просачиваясь, как вода в песок, если лавиной обрушиваются неблагоприятные обстоятельства, — всё равно нужно стремиться сделать то, на что способен. Удастся или нет — это уже другой вопрос.

          Я убеждён, что жизнь дана нам вовсе не для того, чтобы топтаться на месте, не для того, чтобы проматывать её, растрачивать на болтовню и пустяки. В жизни имеются только две возможности: первая — просидеть в сторонке, рассуждая, сколько всего можно было бы сделать, и вторая — что-тосделать. Для меня жизнь означала нацеленность на дело.

          Я не отношусь к числу людей, считающих, что жизнь должна заключаться только в тяжелейшей работе. Может быть, по моему рассказу кому-то покажется, что люди занимаются спортом из одного лишь мазохистского удовольствия мучить самих себя. Разумеется, это не так. Я считаю, что категоричное и искусственное воздержание от радостей жизни может принести спортсмену только вред. Известно, как тяжела тренировка мастера, и, если ещё после неё ходить с лицом страдальца, нося тренировку всё время в себе, то это никуда не годится. Без хорошего настроения обойтись невозможно.

          Я рассказал вам свою историю.

          Время покажет, приносит ли свойственное человеку желание самому исповедаться в пережитом, не доверяя этого досужим сплетням, облегчение, помогает ли сбросить с плеч груз прожитого.

          Я должен ещё добавить, что не имел ни малейшего намерения учить кого-либо своим рассказом,что-то оправдывать, ещё меньше — что-то приукрашивать. Но если за многие годы о тебе написано немало всякого, а оценки сделанного тобой порой диаметрально противоположны, то ты уже не в силах сдерживать копившийся по каплям протест и хочешь рассказать всё так, как оно было на самом деле. Сумеешь ли ты убедить читателей? Не это главное.

          В поисках наиболее существенного, о чём необходимо сообщить, я взял дневники тренировок и полистал их, заполненные скучными голыми цифрами. И вдруг они ожили.

          Сложившись из отдельных кадров, минувшее неожиданно чётко предстало перед моими глазами. Вспомнилось и важное, и малозначительное — фрагменты тренировок и соревнований, сомнения, поиски и переживания, разные мелкие детали... Хотя такими ли уж мелкими они были, если сыграли свою роль в моей жизни? Да и может ли быть иначе там, где человек стремится к вершине? Я уверен, что любой настоящий писатель помнит поиск и находку каждой фразы, а может, даже и слова, прежде чем они запечатлелись на бумаге. Точно так же, как в тайниках памяти сельского кузнеца хранится каждый лемех, который проведён его руками через огненное горнило, через промежуток между молотом и наковальней.

          Мне было бы трудно рассказать свою историю, будучи ещё спортсменом, или сразу же после ухода из спорта. Во всяком случае мне невозможно было бы рассказать её так, как сейчас.

          Большим спортсменам любят задавать глубокомысленные вопросы, ожидая умных ответов. Напрасное дело. Обычно спортсмены отвечают скучно и конкретно. Самое важное они высветили своими делами — зачем же нужны ещё и какие-то слова?

          У человека, занятого повседневным трудом, не хватает времени для глубоких обобщений и серьёзных выводов. Время обобщений наступает тогда, когда деятельность прекращается, а на минувшее смотришь другими глазами — со стороны.

          Тогда только и видишь, что было и что могло быть, что было настоящим, а что — заблуждением, кем ты был и кто ты есть.

          Если честно, то на душе становится тепло, когда, встречаясь с людьми, убеждаешься, что нечто, сделанное тобой когда-то, важно для них ещё и сегодня. На встречах замечаешь и другое — рабочий человек лучше других понимает, сколько тебе пришлось поработать для достижения успеха. От труженика слышишь добрые слова, а в них уверенность, что, мол, такому человеку теперь все двери открыты.

          И каждый раз, слушая это, я со стыдом думаю: дорогие мои, после того как я выпустил штангу из рук, многие двери захлопнулись передо мной мгновенно, да ещё и с грохотом...

          Мне стыдно рассказывать людям о том, что, бросив наконец бесплодные попытки попасть на третью в своей жизни Олимпиаду в качестве спортсмена, я попросил спортивных руководителей послать меня в Монреаль в качестве туриста. Но поехать туда так и не удалось. Правда, сОлимпиадой 1980 г. мне повезло больше, я получил билет на трибуну Таллинского парусного центра в Пирита, где в заливе проходили олимпийские парусные гонки. Это было поистине везением, потому что двукратный призёр Олимпийских игр в спортивной ходьбе Бруно Юнк такого билета от спортивных организаторов не получил.

          Никому их них и в голову не пришло, что на вместительных трибунах олимпийского Дворца спорта "Измайлово" вполне поместилось бы несколько десятков бывших советских спортсменов — олимпийских чемпионов по штанге разных лет, — чтобы они могли посмотреть на соревнования в их родном виде спорта. Ничто не оскорбляет больше, чем забвение. Так и получается, что уважение народа может сохраняться долго, быть трогательным и сильным, но рука какого-нибудьначальствующего субъекта оказывается сильнее. Что совершенно не означает, будто эта самая рука в следующий момент не поманит этого же самого медалиста, не стряхнёт с него, по выражению Юнка, пыль, не обвешает новыми медалями и не пошлёт в качестве памятника на площадь — мол, стой и вдохновляй! И поставит галочку о выполненном воспитательном мероприятии. Но, к сожалению, ни одному чиновнику от спорта пока и в голову не приходит такая простая мысль — я об этом уже писал, однако нелишне будет напомнить — предложить живущим среди нас эстонским олимпийцам, всего нескольким десяткам человек, пожизненные почётные пропуска на все проводимые в республике спортивные мероприятия. Ведь если на словах олимпийцы занимают "почётное место", то почему бы им на этом почётном месте не посидеть в реальности?

          Нет, спортивная знаменитость вовсе не хочет, чтобы в дальнейшей жизни её берегли или любили больше, чем кого-либо другого. Как правило, тут бывает достаточно просто нормального человеческого отношения. Да что рассуждать обо мне, если в автосервисе я стоял рядом с академиком, не знавшим, бедняга, как быть и что делать, потому что среди огромного числа работников не нашлось никого, кто потрудился бы его выслушать, не стоя боком и не роняя ему в ответ слова с таким видом, будто оказывает высшую честь. Смотришь на таких наглецов, стоящих перед уважаемыми людьми, и думаешь: у нас сместилось что-то очень важное, и для некоторых людей труд и пот, по всей видимости, перестали быть в жизни мерилом всего.

          Потому я и считаю, что большого спортсмена должно сопровождать поменьше шумихи и побольше делового, доброго отношения. Но если мы без этого не можем, если признаём совершённое спортсменом столь важным и нужным, то могли и должны были бы больше думать и о его буднях, о том, что и он нуждается в отдыхе от лязга железа и от пропотевших маек, что, может быть, это железо и майки — не единственная его радость в жизни. Свои клубы имеются, например, и у художников, и у писателей, и у журналистов, и у любителей бальных танцев, и у владельцев старых автомобилей, и у филателистов. Но есть ли в Таллине или в Тарту место, где Хейно Пуусте мог бы встретиться с Вильяром Лоором или Ааво Пиккуус с Яаком Уудмяэ, бегун с баскетболистом, пловец с лыжником? Лично я незнаком со многими сегодняшними большими мастерами, а интересно было бы познакомиться с ними, поговорить. Но где оно — то место, куда я мог бы пойти, чтобы не вдыхать табачный дым и не заказывать для оправдания своего пребывания там что-нибудь горячительное, где я мог бы поговорить с представителем другого вида спорта о делах, интересующих нас обоих, поспрашивать, как он тренируется, что слышно нового в методике, кое-что намотать на ус, сыграть с ним партию в шахматы или на бильярде?

          Где этот клуб для спортсменов, куда я мог бы пойти с освободившейся на вечер от детей и важного дела — заботы о большом спортсмене — супругой, наверняка нашедшей бы общие темы для разговора с жёнами других спортсменов? С теми самыми дорогими для нас жёнами, которых почти всегда забывают приглашать на торжественные встречи и вечера чествований их супругов. О жёнах редко вспоминают в звёздные для спортсменов часы, хотя они — самые близкие для спортсменов люди, которые, не требуя льгот и привилегий, из одной только любви, ценой отказа от многого приближали в меру сил этот звёздный час...

          Наконец, где то место, куда могли бы прийти молодые начинающие спортсмены, чтобы увидеть своих кумиров не на картинке, а в реальности, чтобы послушать их, порасспрашивать, почувствовать себя членами одной с большими мастерами семьи?

          Такого места, увы, нет. Почему же до сих нор никому не пришло в голову, что такое место должно быть? И остаётся спортсмену (его супруга не обязана тоже быть аскетом) брать свою любимую под руку и вести её развлекаться в общественное заведение типа "Кянну кукка", "Лисьей поры" или "Шверина" (рестораны и бары Таллина. — Прим. пер.). Будучи человеком нормальным, я должен думать и о близком человеке.

          Кого можно назвать подлинным спортсменом? На мой взгляд, только такого человека, который не бросает своего дела, несмотря ни на что, который жертвует во имя своей любви к спорту чем угодно, не отступает ни перед какими трудностями, который стремится в первую очередь к тому, что не ест моль и не портит ржавчина.

          Молодому человеку спорт — а это движение ¹⁹ — приносит физическое удовлетворение. Моральное удовлетворение дают соревнования и победы в них. Растёт молодой человек — растут и его цели, нагрузки, возможности. Он вступает на путь, который ведёт в большой спорт. И несмотря на то, что нагрузки становятся очень тяжёлыми, даже сверхтяжёлыми, или даже именно поэтому, достижение каждой цели приносит всё большее удовлетворение, придаёт всё больший смысл деятельности.

          На предыдущих страницах я, быть может, слишком мало рассказал о тех минутах радости, которые помогали мне идти по выбранному пути. Да и как о них рассказать?

          Чтобы до конца сие понять, надо пережить всё это самому. Журналисты больше пишут о парадной стороне спорта, мы же, спортсмены, больше рассказываем о его буднях. Так ведь праздников в году тоже не так много: несколько соревнований, несколько на редкость удачных тренировок, а остальное — это будние дни, каждый из которых в чём-то несовершенен, в чём-тонеудачен.

          Огромные, изнуряющие нагрузки, травмы, боль (кстати, вот слова Каарло Кангасниеми: "Во время подъёма штанги у меня нередко под глазами сквозь кожу проступала кровь"), трёпка нервов, отрыв от дома, необходимость во многом ограничивать себя, бытовые неурядицы — всё это менее известная сторона большого спорта. Трудно ли это? Да, это нелегко. Но где сказано, что жизнь должна быть лёгкой? Не должна. Тяжесть переживаний обостряет вкус радости, восхождению на вершину особый вкус придаёт то, что ещё только вчера ты был у её подножия.

          Описанное на этих страницах было моей жизнью. Теперь она медленно удаляется от меня в прошлое.

          Я начал другую жизнь. После нескольких лет тренерской работы понял, что она не даёт мне таких же возможностей самопроявления, как прежние занятия спортом. Мысленно я уже много раз слагал с себя тренерские обязанности, мучил себя сомнениями: а может быть, мой труд не приносит плоды потому, что я просто беспомощен или же мне недостаёт терпения дождаться, пока плоды созреют? Удовлетвориться существующим, работать в пределах возможного — этого я не могу. Именно с этим никак не хочет мириться душа, как раз это и мучает каждый вечер, давая знать, что нечто главное пошло не туда и не так.

          Я с малолетства привык к работе и не боюсь её. Но, в отличие от жизни в спорте, в новой жизни не всё зависит от тебя самого. Организационные беды и недостатки, которые я подмечал, будучи спортсменом, остались теми же, но теперь они имеют для меня гораздо большее значение, чем прежде.

          Меня часто спрашивают: где твои преемники? Коротко ответить я не могу, пространно — не успею перечислить все причины — собеседник не станет так долго слушать. Да и не буду я объяснять, что у нас в республике до последнего времени не было современных тяжелоатлетических залов, что количество занимающихся штангой сокращается, что всё меньше остаётсятренеров-энтузиастов, что в республиканском спорткомитете ответственные за развитие тяжелоатлетического спорта меняются слишком часто, а то и вообще отсутствуют, что федерация пока работает плохо, что ведомственные интересы спортобществ идут вразрез с общими интересами, что спорт нельзя рассматривать в отрыве от остальной жизни, в которой полно лени и разгильдяйства. И что нет главного — желания что-нибудь сделать для тяжёлой атлетики в Эстонии.

          В Эстонии во все времена были сильные люди, назло любым преградам появлялись замечательные тяжелоатлеты. Наверняка и в будущем найдётся энтузиаст, который, несмотря ни на что, сам проложит себе путь к вершине. Но зачем тогда существуют тренеры, должностные лица, спортивные организации, зачем тогда и я, если мы все вместе не можем того, на что способна слепая игра природы, поселяющая в какой-то детской душе воспламеняющую целеустремлённость? Это ещё печальнее, когда знаешь: при единодушии и доброй воле мы смогли бы и сумели бы вырастить не одного победителя.

          Как хочется, чтобы штангисты могли приходить в удобные, хорошо оборудованные спортзалы, чтобы эти залы были полны вдохновенно тренирующейся молодёжью, которая видела бы рядом с собой энтузиастов-помощников. Как хочется, чтобы и моя собственная работа дала плоды, приносящие новую славу стране, способной рождать богатырей. Как хочется...

          490 кг — сумма троеборья 9.04.1967 Тбилиси 
          193 кг — толчок 15.06.1967 София 
          497,5 кг — сумма троеборья 15.06.1967 София 
          151 кг — рывок 1.08.1967 Москва 
          193 кг — толчок 1.08.1967 Москва 
          500 кг — сумма троеборья 1.08.1967 Москва 
          502,5 кг — сумма троеборья 1.08.1967 Москва 
          194 кг — толчок 22.10.1967 Мехико 
          195 кг — толчок 25.02.1968 Мехико 
          153 кг — рывок 6.04.1968 Дубна 
          195,5 кг — толчок 6.04.1968 Дубна 
          505 кг — сумма троеборья 6.04.1968 Дубна 
          510 кг — сумма троеборья 6.04.1968 Дубна 
          153,5 кг — рывок 18.05.1968 Луганск 
          512,5 кг — сумма троеборья 24.06.1968 Ленинград 
          196 кг — толчок 31.08.1968 Дубна 
          197,5 кг — толчок 18.10.1968 Мехико

          190 кг — жим 9.08.1969 Цинновиц 
          212,5 кг — толчок 27.09.1969 Варшава 
          195,5 кг — жим 17.05.1970 Таллин 
          550 кг — сумма троеборья 17.05.1970 Таллии 
          196 кг — жим 29.05.1970 Варна 
          215 кг — толчок 27.06.1970 Сомбатхей 
          562,5 кг — сумма троеборья 27.06.1970 Сомбатхей 
          197,5 кг — жим 7.08.1970 Берген 
          200 кг — жим 19.09.1970 Колумбус 
          565 кг — сумма троеборья 19.09.1970 Колумбус 
          201 кг — жим 27.12.1970 Ильматсалу 
          201,5 кг — жим 16.01.1971 Таллин 
          203 кг — жим 14.02.1971 Париж 
          206 кг — жим 8.08.1971 Таллин 
          216,5 кг — толчок 8.08.1971 Таллин 
          217,5 кг — толчок 8.08.1971 Таллин 
          570 кг — сумма троеборья 8.08.1971 Таллин 
          582,5 кг — сумма троеборья 8.08.1971 Таллин 
          585 кг — сумма троеборья 8.08.1971 Таллин 
          218 кг — толчок 19.03.1972 Иматра 
          207,5 кг — жим 14.04.1972 Таллин 
          220 кг — толчок 14.04.1972 Таллин 
          587,5 кг — сумма троеборья 14.04.1972 Таллин 
          211 кг — жим 20.05.1972 Констанца 
          222,5 кг — толчок 20.05.1972 Констанца 

  Мехико 1968 — серебряная медаль (в полутяжёлом весе 507,5 кг)

  Мюнхен 1972 — золотая медаль (в первом тяжёлом весе 580 кг)

  Берлин 1966 — без результата

  Мехико 1968 — серебряная медаль (в полутяжёлом весе 507,5 кг)

  Варшава 1969 — золотая медаль (в первом тяжёлом весе 547,5 кг)

  Колумбус 1970 — золотая медаль (в первом тяжёлом весе 565 кг)

  Мюнхен 1972 — золотая медаль (в первом тяжёлом весе 580 кг)

  Берлин 1966 — без результата

  Ленинград 1968 — золотая медаль (в полутяжёлом весе 512,5 кг)

  Варшава 1969 — золотая медаль (в первом тяжёлом весе 547,5 кг)

Сомбатхей 1970 — золотая медаль (в первом тяжёлом весе 562,5 кг)

  Констанца 1972 — золотая медаль (в первом тяжёлом весе 587,5 кг)

  ² Это тотальное свинство, эта почти всеобщая подлость работников сферы обслуживания в СССР сегодня, в 2013 году,может проказаться чем-нибудь вроде элемента неких забавных приключений: вот ведь как нелепо, вот ведь как смешно вели себя официанты и работники гостиниц, вот ведь как уржачно представляли этих социальных уродцев в своих сатирических произведениях Зощенко и Жванецкий.

          Но тогдашним жителям СССР в конкретной жизни было не до смеха: например, про так называемую "советскую торговлю" люди сочиняли часто очень злые анекдоты типа следующего.

          "— Для борьбы с продажами по блату у заднего хода магазинов решено ставить по два пулемёта.

          — А почему по два? Разве не хватит одного?

          — Нет, не хватит: один пулемёт от постоянной работы будет перегреваться."

          Кстати, во времена СССР тотальное свинство тружеников советской сферы обслуживания казалось всем таким же вечным и неискоренимым явлением, как сегодняшняя тотальная российская коррупция. 

  ³ Все эти длинные и высокопарные объяснения Тальтса имеют, увы, весьма отдалённое отношение к реальности. На самом деле общеисторический подъём тяжелоатлетических результатов произошёл по трём основным причины. Перечисляю их в порядке повышения значимости.

          Первая причина: отмена с 1973 года жима, приведшая к на 50% более целенаправленным и длительным тренировкам как в рывке, так и в толчке.

          Вторая причина: общее омоложение тяжёлой атлетики, приведшее к удлинению среднего тренировочного стажа. Понятно, что если все люди выходят на максимум своих достижений к 23-27 годам, то на величину этих достижений очень заметно влияет то, сколько времени люди перед этими достижениями специализировались в тяжёлойатлетике: 3-4 года или 15-20 лет.

          Третья причина: массированное применение стероидных анаболиков.

          Конечно, с подачи А.Н.Воробьёва их использовали в сборной СССР уже с начала 1960-х годов. Но сперва сборники принимали таблетки неробола производства венгерского завода "Гедеон Рихтер" исключительно по распоряжению врачей или тренеров, причём лишь в небольших количествах и без особого энтузиазма — примерно так, как витамины или глюконат кальция. Тем не менее многие наблюдательные штангисты замечали, что их результаты при тренировках на центральных сборах растут почему-то намного быстрее, чем на тренировках в домашних условиях — где результаты часто даже, напротив, начинали падать, и резко возрастало число травм. Именно последним фактором и следует объяснить неосознанное стремление Тальтса тренироваться не в родной и любимой Эстонии, а всегда в рядах сборной.

          (Между прочим, в середине 1960-х годов Роберт Роман написал забавную статью [материалы которой он затем пихал во все учебники по тяжёлой атлетике] о том, что, мол, если тренироваться меньше, то результаты растут лучше. В качестве примера Роман привёл нескольких московских штангистов, которые действительно очень резко поднялив 1965 году свои результаты на фоне сильнейшего снижения тренировочных нагрузок.

          Для объяснения сего вроде бы и в самом деле очень странного — если забыть про только-только открывавшийся тогда штангистами неробол — феномена Роберт Ансович придумал следующее "объяснение".

          Подъём штанги — это темповое движение. А большие нагрузки не позволяют делать движений в быстром темпе. И потому, мол, у применеяющего эти большие нагрузки спортсмена формируется замедленный двигательный стереотип, принципиально не позволяющий ему выполнять соревновательные движения в нужном темпе.

          То, что у множества лентяев, которых в секциях хватало во все времена, результаты всегда росли гораздо хуже, чем у занимавшихся рядом с ними "пахарей" — этот очевидный факт Роман при сочинении своего "объяснения", разумеется, проигнорировал.)

          Осознанно, массово и в больших количествах советские штангисты начали применять анаболики только послеОлимпиады-68 в Мехико в результате реакции на опубликованный у нас (для объяснения, почему проиграл Тальтс) рассказ Каарло Кангасниеми о том, как он буквально в течение полугода резко поднял результаты за счёт усердного приёма стероидов, что принесло ему олимпийское "золото". 

  ⁴ Да, это известный факт: почти единственным человеком, с которым не скандалил неуживчивый Алексеев, был Тальтс. 

  ⁵ На самом деле в обыденной жизни Каарло Кангасниеми вовсе не флегматичный, а просто спокойный, уравновешенный человек, он любит быть дома. Но в определённой обстановке он очень заводной, юморной и остроумный. 

  ⁶ Вот достижения Каарло Кангасниеми:

          Олимпийское чемпион Мехико-1968 
          Лучший тяжелоатлет мира-1969 
          Лучший спортсмен Скандинавии 1969 года 
          Лучший спортсмен Финляндии 1968 и 1969 годов 
          Международная пресса выбрала Каарло Кангасниеми двенадцатым среди лучших спортсменов во всех видах спорта.

          За свою карьеру Каарло Кангасниеми помимо олимпийского золота получил 25 мировых и европейских чемпионских медалей (он 5-кратный чемпион мира и 5-кратный чемпион Европы) и установил 20 мировых рекордов: в разрядах юниоров, мужчин и ветеранов спорта. Каарло Кангасниеми — единственный в мире спортсмен, который установил рекорды во всех трёх разрядах. Также уникально, что он установил рекорды в четырёх различных весовых категориях. В 1969 году финское государство наградило Каарло Кангасниеми рыцарским крестом за заслуги. В 1998 годуего имя было помещено в международный Зал Славы спорта. В 2008 году Каарло Кангасниеми был выбран лучшим спортсменом всех времён губернии Сатакунта. В 2010 году он получил премию за достижения в своей жизни. В 2011 годуКаарло Кангасниеми был помещён в Зал Славы финского спорта. 

  ⁷ Увы, но это мнение — не ложное, а абсолютная истина. 

  ⁸ Травмы Каарло Кангасниеми были связаны в первую очередь с обычным старением — равно как и травмы самого Тальтса. Ибо на самом деле стероиды, напротив, значительно продлевают спортивную жизнь. Ведь они большей частью суть нормальные лекарства, чьё прямое предназначение — радикально ускорять залечивание травм.

          К сожалению, Яан Тальтс, много написавшивший о проблемах Каарло Кангасниеми, не написал, в свою очередь, о том, какие у него у самого были проблемы с почками от передозировки стероидов, и сколько он их принимал сам. 

  ⁹ Единственная книга Каарло Кангасниеми вышла не в 1979 году, а в 1970 году.

  ¹⁰ Это очередная опечатка: книга Каарло Кангасниеми, вышедшая из печати в 1970 году никак не может описыватьсобытия 1972 года. 

  ¹¹ На самом деле упомянутая опухоль между большим и указательным пальцами не имела никакого отношения к раку. Она возникла, видимо, просто от больших физических нагрузок на связки. 

  ¹² Стероиды принимали и принимают абсолютно все спортсмены высокого уровня. Исключений тут, повторяю, нет и быть не может. 

  ¹³ Пребывая в Финляндии, Тальтс жил в доме у Каарло Кангасниеми. И, как всякий житель нищего СССР, не стеснялся брать у Кангасниеми, жителя благополучной Финляндии, деньги на покупки зарубежных товаров.

          В связи с чем родственники последнего испытывают вполне обоснованное недоумение по поводу иной раз избыточно откровенных оценок Тальтсом личных проблем Кангасниеми.          

"Если Тальтс так хорошо относился к Калле и приезжал к нему в гости, то зачем же тогда он написал всё это? Какому человеку понравится, если он встретит гостя и пооткровенничает с ним, а гость потом сии откровения плюс ещё сказку от себя выложит на страницы своей книги, которую читают тысячи поклонников тяжёлой атлетики?" 

  ¹⁵ Соревнования проходили в столице Польши, а американец Беднарский имеет польские корни. 

  ¹⁶ Так написано в книге (напоминаю, что весь сыр-бор и разгорелся-то лишь потому, что Беднарский так и не пошёлтолкать 207,5 кг).

          То есть на самом деле Беднарский в описанном случае шёл поднимать, несомненно, 205 кг. 

  ¹⁷ Это вообще непонятно: ведь первым данный вес толкнул Тальтс. 

  ¹⁸ Конечно, на самом деле 200 кг невозможно взять на грудь "зловеще медленно" — на это никогда не хватит сил даже у самого могучего человека. Вес 200 кг можно поднять на грудь только за счёт его достаточно быстрого подброса от уровня ног, чтобы он почти так же быстро пролетел по инерции участок подъёма в районе груди, где руки не способны развить большое вертикально направленное усилие.

          И тем не менее я готов некоторым образом подтвердить слова Пааво Кивине. Поскольку хорошо помню кадры документального ролика, который крутили перед кинофильмами осенью 1972 года. Прекрасно, повторяю, помню, что меня тогда ещё очень удивила статичность жима Тальтса — впрочем, возможно, в том ролике было использовано замедленное воспроизведение событий. Но в таком случае оно было очень сильно замедленным.

          Вообще же проблема жима перед его отменой состояла, напротив, в том, что он стал чрезвычайно быстрым и "грязным", стал очень сильно смахивать на толчок: люди сначала подталкивали штангу ногами за счёт сгибания их в коленях, а потом быстро отклонялись назад, часто опять-таки сгибая ноги в коленях. Именно так "грязно" жал большие веса, например, наш Ригерт. 

  ¹⁹ На самом деле спорт далеко не всегда связан с движением. Например, особых движений нет ни в стрелковом спорте, ни в шахматах.